Множество измерений
Дискуссии европейских учёных вокруг неевклидовой геометрии и реальности четвёртого измерения на рубеже XIX и XX веков значительно повлияли на базовые философские основы науки. Оптимистическая вера в способность человека постичь абсолютную истину постепенно уступила место утверждению относительности любого знания. Идеолог четвёртого измерения Чарльз Хинтон не оставался в стороне от переосмысления научного мировоззрения.
Представляю вниманию читателей его эссе «Множество измерений» (Many Dimensions), которое сегодня назвали бы научно-фантастическим очерком. Впервые оно было опубликовано в 1888 году отдельной брошюрой, а в 1896 году вошло в сборник «Научные романы: вторая серия» (Scientific Romances: Second Series). Сборник неоднократно переиздавался. На русском языке эссе публиковалось лишь однажды — в 1915 году, перевод устарел с точки зрения современной грамматики и изобилует ошибками. Работая над новым переводом эссе «Множество измерений», хотел бы приложить его к своему очерку «Странники вне измерений» из цикла «Наука в фантастике: эпизоды истории», поскольку Чарльз Хинтон является одной из центральных фигур этого эпизода, — я постарался сохранить все особенности авторского стиля. Антон Первушин.
***
В связи с темой высшего пространства иногда задают вопрос:
«Если есть четыре измерения, то, быть может, существует и пять, и шесть, и неограниченное количество измерений?»
Признаюсь, вопрос из тех, которые мне никогда не приходили в голову. Однако часто случается, что направление мысли, наиболее нам чуждое и непривлекательное, подвигает нас к исследованию. Итак, воспользуемся опытом алгебраиста, для которого так же легко написать «пять» как «четыре», а «n» — как «пять». Посмотрим, что можно сказать по вопросу.
Если мы исследуем четырёхмерные формы, то найдём, что в них есть особенность того же рода, которая привела нас к предположению о реальности четырёхмерного существования, основанному на рассмотрении трёхмерных форм. В четырёхмерном пространстве мы можем располагать двумя фигурами, которые совершенно одинаковы во всех своих частях и которые, в то же время, не способны двигаться так, чтобы одна заняла место другой.
Такое же замечание можно сделать и относительно пятимерных фигур.
И если мы предположим, что тот же факт абсолютного подобия двух предметов с учётом невозможности их наложения повторяется опять и опять с введением новых измерений, нам придётся признать существование всё более высоких пространств и допустить наличие неопределённого количества измерений.
Но давайте немного отвлечёмся и спросим себя, что означает словосочетание «бесконечное множество измерений»?
Новый вопрос так живо вызвал в моей памяти одну восточную сказку, что я позволю себе пересказать её.
Говорят, однажды в прохладной тиши утра под раскидистыми ветвями громадной пальмы стоял учитель. Вокруг него собрались трое из его учеников, с которыми он проводил часы своей мирной жизни.
Но встретились вместе они совсем недавно.
Один из них прежде был воином. Много лет назад он пришёл к учителю и спросил, что ему следует делать в жизни. И получил ответ: «Вернись назад и служи своему командиру. Придёт день, когда твоя жизнь наполнится смыслом, а внутренний голос всё скажет тебе».
И солдат вернулся к службе, к походам и сражениям, пока, после свирепой битвы, продолжавшейся целый день, не бросил оружие и, миновав вражеские земли, не пришёл к месту, где оставался учитель.
Теперь воин сидел на голом камне и слушал. Рядом с ним стоял человек помоложе. Будучи купцом, он ездил по миру, гонимый неуёмным любопытством и жаждой наживы. Когда, в минуту сомнения, он обратился к учителю с вопросом, что делать дальше, тот сказал: «Продолжай путешествовать и посети все страны земли; когда твоё стремление к переменам удовлетворится, внутренний голос подскажет, что делать».
И купец путешествовал много, пока во время своих скитаний не добрался до самых отдалённых стран света, где, торгуя, разбогател. Но когда склады переполнились, когда богатство превзошло все его мечты, он всё бросил и вернулся к учителю, чтобы внимать мудрым словам.
На земле полулежал третий, который по своему виду едва ли мог быть подходящим товарищем для остальных. Но в действительности его жизнь интересовала учителя более остальных.
Ибо он не стремился к активной и полной приключений жизни, как двое других, а был рабом потребностей своей плоти. Тем не менее он заметил, что учитель находит слово для каждого, поэтому стал умолять его сказать, что делать.
Учитель советовал ему сначала одно, потом другое, но тот не обретал сил бороться с самим собою и не мог даже на короткое время отказаться от плотских желаний, предаваясь вину и праздности.
Тогда учитель, окликнув его по-дружески, сказал: «Я не буду больше стараться сдерживать тебя, ведь разве твоё тело, как и дождевые тучи и само небо, не есть ли часть того вечно меняющегося представления, которое происходит перед нашими глазами? Поэтому ухаживай старательно за плотью, угождай её позывам с величайшей заботливостью, потому что в том твоё призвание. Когда же осознаешь, что оно — лишь пустая завеса, приходи ко мне».
И этот человек просидел десять лет, созерцая свой пупок, пока, наконец, его тело не разрослось до таких размеров, что он не в состоянии был подняться. Он попросил близких людей отнести его к учителю и теперь тоже с готовностью внимал его словам.
Много дней ученики беседовали с учителем, и каждый из них, уходя с наступлением ночи в свою тростниковую хижину, обдумывал услышанное. И в каждом из них произошла перемена.
На лице солдата, суровом и непреклонном, появилось выражение кротости. Быстрый наблюдательный взгляд путешественника теперь стал рассеянным, как у человека, который созерцает широчайшие дали, находящиеся за пределами земли. А в тупых невыразительных глазах раба плоти разгорался огонёк разума.
В тот день учитель стал объяснять устройство Вселенной. Он рассказал многое из того, что сильно удивило учеников. Он говорил о таинственных потоках жизни, исходящих из видимых тел, которые, рассеиваясь в виде мельчайших частиц по земле, собираются затем в семенах, листьях и плодах, соединяясь с душою; душа, в свою очередь, тоже претерпевает много превратностей в мешанине разнообразных движений, которую мы называем человеческой жизнью.
Он видел изумление учеников, их интерес и желание знать больше. Поскольку он не усматривал зла в удовлетворении этой потребности, то стал излагать сокровенные факты относительно физического бытия. И заговорил о Вселенной, которая содержит всё, что они видели и знали, от блистающих звёзд до ничтожной былинки. Он заявил: «Мир покоится на слоне», — и остановился.
Воин ничего не сказал. Промолчал и раб плоти, но даже если бы он заговорил, его слова не имели бы значения, потому что с инстинктивным отношением варварского ума к любому предмету он сказал бы нечто вроде: «Поклонимся слону», — а учитель встретил бы это замечание ласковой улыбкой и продолжил свою речь.
Но как раз в тот момент, когда учитель собрался с мыслями, чтобы продолжить наставления, путешественник, слушавший с большим вниманием, поспешил задать свой вопрос.
К сожалению, во время скитаний он исколесил большую часть земного шара и был, между прочим, на Западе, где даже в его эпоху царил образ мысли, совершенно не свойственный характерному спокойствию, глубине и созерцательности умов Востока.
Движимый этим мятущимся скептическим духом, он воскликнул: «А на чём стоит слон?»
«На черепахе», — отвечал учитель. И не будь он выше всех человеческих страстей, в его словах прозвучала бы насмешка.
Он не стал больше учить этих троих. Зачем рассказывать им о сокровенных вещах? Не лучше ли настаивать на ежедневном совершенствовании взаимной братской любви и ведении благочестивой жизни?
И всё же хочется, чтобы злополучный вопрос не прозвучал. Если бы ученик ограничился, например, словами: «Давайте поищем слона», — или, ещё лучше, вообще промолчал, как много мы знали бы теперь!
И если даже тогда, в отдалённую эпоху, такой вопрос запечатал кладезь священной мудрости, каково же должно быть влияние нашей современной мысли?
Сегодня подобный ученик вряд ли ограничится вопросом, на чём покоится слон. Напротив, он бойко, на одном дыхании спросит: «Скажи мне, пожалуйста, на что опирается слон и на чём стоит опора, поддерживающая слона, и на чём помещается то, что поддерживает опору?» — и так далее до бесконечности.
Мы видим, даже на примере ручейка, который вытекает из бассейна премудрости и слабо струится через наш разум, какое сдерживающее влияние оказывает на познание настроение ума, склонного вечно предлагать вопрос, что лежит позади чего-то, доискиваясь до всё более отдалённых причин явлений и не удовлетворяясь познанием причин ближайших.
Действительно, вопрос путешественника оказался неуместным, если признать, что обладание знанием фактов является благом. Ибо что лучше подходит для описания всемирного, эластичного и плотного эфира, если не широкая выгнутая спина самого большого животного, известного на земле, — создания, наиболее выносливого и из всех существ после человека наиболее умного и отзывчивого?