Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Ирина Мазуркевич. Служебный роман
Равик влюбился! В одно мгновение вся его устоявшаяся жизнь полетела к чертовой матери. Он говорил себе, что смешон в роли ухажера, что никакой надежды на взаимность нет: «Ты стар, коротконог, у тебя лысина просвечивает. В отцы ей годишься!»
В первый раз о Равиковиче я услышала, когда училась в Горьковском театральном училище. Мастер курса однажды задумчиво произнес: «Вот, отправился артист из нашего ТЮЗа в Ленинград. К Владимирову в театр поступать. А зачем, когда там уже есть Равикович?!» Хорошо помню, как незнакомая фамилия, словно эхо, несколько раз прокрутилась в голове — «Равикович» — да так там и отпечаталась...
Разумеется, в те времена ни об Игоре Владимирове, ни о Театре имени Ленсовета и мечтать не смела. Была счастлива уже тем, что, приехав из провинциального белорусского Мозыря после восьмого класса, поступила в учебное заведение, которое окончили в свое время Евгений Евстигнеев, Людмила Хитяева и Александр Панкратов-Черный.
В свои 15 лет я была очень самостоятельной. Жила на одну стипендию. Рассчитывать на помощь родителей особо не приходилось. Папа работал инженером, мама — учительницей, а в семье росли еще двое мальчишек.
Все время учебы я снимала диван в тесной комнатке, где жили еще две бабки. Одна спала на кровати, другая на раскладушке, через них поздними вечерами я на цыпочках пробиралась к своему спальному месту.
После первого курса меня пригласили на главную роль в фильм «Чудо с косичками». Прототипом героини послужила юная олимпийская чемпионка Ольга Корбут, а я восемь лет занималась художественной гимнастикой, что, конечно, очень пригодилось. На шестнадцатилетие, которое справляли на съемочной площадке, группа подарила мне подкову: мол, загадывай желание — обязательно сбудется. Не помню, что загадала. Но моей детской фантазии не хватило бы на то, что ждало впереди...
В прокат «Чудо...» вышло позже фильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил». Но режиссер Александр Митта увидел мое фото в актерском отделе «Мосфильма» и пригласил на пробы. Потом узнала, что ролью Наташи Ртищевой обязана Владимиру Высоцкому — окончательный выбор партнерши во многом зависел от него. Во время съемок мы подружились, он приглашал меня на все спектакли Таганки.
При знакомстве Высоцкий особого впечатления на меня не произвел, я была совершенно не в курсе его звездности и гениальности. А Володе нравилось, что я такая дремучая. Дело в том, что в родном Мозыре не то что магнитофоном, телевизором не каждая семья могла похвастаться. Володя пел, аккомпанируя себе на гитаре. Ну и что? Подумаешь, мой молодой человек, между прочим, тоже играет на гитаре и сочиняет песни! Его звали Роман. Он был старше меня на полтора года и учился со мной на одном курсе. Мы были совсем детьми и очень любили друг друга.
До распределения осталось полгода, когда от Высоцкого пришла телеграмма: приезжай, Любимов будет в Москве такого-то числа. Володя протянул дружескую руку помощи и устроил мне просмотр на Таганку. Мы с Романом показывали Юрию Петровичу музыкальный отрывок. Все прошло благополучно... но только для меня. Рому в театр не брали. И тогда я сказала Высоцкому, что мне это неинтересно. А на самом деле просто не представляла жизни без Романа.
Мы вернулись. Учеба подошла к концу. В Горьком проездом был Владимиров, и его попросили возглавить экзаменационную комиссию. Я играла в дипломных спектаклях «Много шума из ничего» и «Три сестры». Собрав студентов, Игорь Петрович ткнул пальцем в мою сторону и спросил:
— А вот ты на пуантах умеешь?
— Нет. Но если надо, научусь.
Моим ответом он остался очень доволен. В Театре Ленсовета недавно отыграли премьеру «Левши», где Лариса Луппиан в роли Блохи танцевала на пуантах. Нужна была актриса во второй состав. Владимиров пригласил еще несколько человек, Романа среди них не было. Но верный Рома поехал в Ленинград со мной.
Мне как молодому специалисту полагалось жилье от театра. Однако ждать его пришлось почти два года, и мы скитались по коммуналкам. Сначала нашли настоящие хоромы, хоть и в полуподвале. На радостях заплатили хозяевам за год вперед. Скоро выяснилось, что мы серьезно влипли. Соседи по коммуналке были алкашами, муж каждый день гонялся с топором за беременной женой. С трудом выдержали опасное соседство несколько месяцев и съехали. Деньги, естественно, пропали. Долго еще мыкались по Ленинграду, меняя адреса, прежде чем мне дали общежитие.
В «Ленсовете» я сразу же стала вводиться в спектакли «Левша», «Двери хлопают», «Трубадур и его друзья». Как любой новичок, бросилась пересматривать весь репертуар. Разумеется, очень хотела увидеть Равиковича. А увидев его на сцене, в ту же секунду влюбилась. Как в артиста, конечно. Его талант и юмор производили ошеломляющее впечатление. В основном он играл возрастные роли — Мармеладова, Санчо Пансу. В мои восемнадцать он казался мне столетним старцем.
На самом деле Равиковичу накануне моего появления в театре исполнилось сорок. Эту дату обычно не отмечают. Но в труппе решили устроить застолье. Игорь Петрович произнес тост в честь именинника. Потом и все остальные наперебой стали говорить о таланте Анатолия Юрьевича, его успешной карьере и прекрасной семье. А тот сидел пригорюнившись и чуть не плакал: «Жизнь кончилась. Мне незачем дальше жить. Ролей особых не будет. Ничего уже не будет... Скучно, скучно!»
Это было в декабре, а 1 марта я пришла в театр. Через три месяца после этих слез отчаяния случилось чудо! Как потом шутливо признался Равик: «Ты подействовала на меня как явление молодой жизни у входа в преисподнюю». Пафосно — но верно. Ему казалось, жизнь закончилась, а она — раз! — и началась заново.
Но если бы тогда кто-то сказал, что впереди нас ждет роман, я бы попросту расхохоталась. Равикович был женат, воспитывал девятилетнюю дочку. А я любила Романа, и ничто, как говорится, не предвещало...
Как-то захожу в отдел кадров и застаю там Анатолия Юрьевича, который вовсю любезничает с секретаршей. Вероятно, это была его очередная интрижка.
Сначала Равиковича даже не узнала. Впервые увидела любимого артиста в жизни. Невысокого роста, лысеющий, с черными как смоль бровями и озорными, совершенно молодыми глазами. Мы посмотрели друг на друга, и я вдруг почувствовала, как между нами проскочила искра. С нее-то, наверное, все и началось...
А тут пошли репетиции. В театре решили поставить спектакль по пьесе Иона Друцэ «Именем земли и солнца». Равикович играл учителя, я — школьницу. Однажды прихожу в трикотажной полосатой кофте с пуговкой. Равик, как потом рассказывал, не мог отвести взгляда от полосок, расходящихся на моей груди. Они произвели на него неизгладимое впечатление. Вдруг прямо на сцене Равикович сделал сальто! Все ахнули. А я не догадалась, что этот «подвиг» он совершил, чтобы покорить меня.
Равик влюбился! В одно мгновение вся его устоявшаяся жизнь — карьера, семья, налаженный быт — полетела к чертовой матери. Он ругал себя последними словами, утешаясь в своих длинных внутренних монологах только одним: «Это же временно, этим просто надо переболеть, как скарлатиной».
Он говорил себе, что смешон в роли ухажера, что никакой надежды на взаимность нет: «Ты стар, коротконог, у тебя лысина просвечивает. В отцы ей годишься!» И действительно, ему сорок один, мне девятнадцать. Разве это дело?
Анатолий Юрьевич так отчаянно боролся с нахлынувшими чувствами, что старался найти во мне изъяны. «Да она же пьет!» — убеждал его внутренний голос. Надо сказать, что на театральных банкетах я действительно эпатировала публику. Могла набрать в рот водки, прополоскать ею горло, а потом проглотить не поморщившись. И это с моей ангельской внешностью!
Но после спектакля Равикович забывал обо всех своих «тренингах». Он быстро разгримировывался и, прячась за строительной будкой на колесиках, ждал, когда я выйду из театра. Часто меня встречал Рома. Равик наблюдал из укрытия, как мы целуемся и спешим домой. Он шел по другой стороне, маскируясь за деревьями, и занимался самобичеванием: «Ну что, придурок, куда тебя несет нелегкая?» Но ничего поделать с собой не мог. Ему хотелось меня видеть, общаться, быть рядом.
Я не сразу заметила слежку. Но однажды узнала знакомые туфли, торчащие из-под строительной будки. Равик верно дежурил на своем посту. В тайных провожаниях прошло месяца два. Он вел себя как робкий мальчишка, и это было для него так нетипично. Равикович был известным бабником...
В августе все собрались на открытие сезона. Завтруппой позвала меня в кабинет. «Ира, вы будете играть Бетан в «Малыше и Карлсоне, который живет на крыше». Какое счастье! Это была феерическая постановка с Алисой Фрейндлих и Равиковичем в заглавных ролях. Сбор труппы проходил на Малой сцене. Я устроилась в последнем ряду и стала учить свой текст, совершенно не вникая в то, о чем говорит на сцене Игорь Петрович. Вдруг меня кто-то толкает локтем: «Ира, ты что? Про тебя же!» Подняла голову на последней фразе главного режиссера: «Галя Никулина заболела. Вместо нее сегодня вечером будет играть Мазуркевич».
Речь шла о спектакле «Интервью в Буэнос-Айресе» — единственном в репертуаре, который я еще не успела посмотреть. Главную роль играл Владимиров, в остальных заняты все звезды театра: Фрейндлих, Боярский, Дьячков. Началась репетиция. Мне стали объяснять, что и когда говорить, откуда выходить. А роль-то большая! Как я на это решилась, до сих пор не понимаю...
Мне достался не только персонаж, но и костюмы Гали. Я выбрала совершенно прозрачную кофту с кружевными вставочками. Белья я тогда не носила. Так и вышла на сцену! Для того времени — отчаянно смелый шаг.
Удивительно, но я ни разу не сбилась с текста. Равик в «Интервью...» играл клоуна. По роли он умолял отпустить его дочь из тюрьмы. Я подавала реплики и плакала от жалости к его герою. Это его подкупило. «Оказывается, и артистка она ничего...» — смягчился внутренний голос Анатолия Юрьевича.
После спектакля был банкет. Но дома ждал Рома. Я вышла из гримерки. Навстречу — секретарша Владимирова:
— Ира, вам надо остаться.
— Конечно. Я только предупрежу, чтобы меня не ждали.
На банкете главный режиссер меня похвалил: «В одном месте Мазуркевич не сказала реплику, на которую выходит Алиса. А я сижу и думаю: зачем здесь вообще эта фраза? Надо ее вымарать». Это была единственная крошечная помарка, которую я допустила...
А на следующий день Игорь Петрович вызвал меня к себе. Было видно, что он еле сдерживает гнев.
— Имей в виду на будущее: ты поступила плохо.
— Чем я провинилась?
— Хотела уйти. А это был праздник в твою честь, ты спасла спектакль и не имела права так поступать! Если бы не остановили...
Какая несправедливость! Я стала плакать, оправдываться, сама не зная за что. Секретарша, желая показать свою преданность, услужливо представила, какая я неблагодарная. Это была первая мерзейшая интрига в моей артистической карьере. Урок на всю жизнь...
А еще там случилось нечто, послужившее толчком к развитию наших с Равиковичем отношений. Все хорошо выпили и шумно обсуждали спектакль. Кто-то из коллег, сидевших рядом, громко пошутил: мол, Мазуркевич играет хорошо, а Равикович халтурит. И тут я чисто импульсивно вскочила с места, начала заступаться за партнера. Вдруг чувствую, на глаза навернулись слезы. Я покраснела, смешалась и села на место. А Равик, оказывается, все хорошо слышал, видел и сделал выводы: «Наверное, я ей небезразличен, раз она встала на мою защиту».