Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Анна Глаубэ: «У меня просто другой путь»
Анна Глаубэ хорошо знакома зрителю по сериалам «Универ», «Отель Элеон», «Молодежка» и многим другим проектам. В театре МДМ ее можно было увидеть в ярких ролях популярных мюзиклов. Но сама Анна уверена, ее лучшие роли — впереди.
Анна, могли бы вы охарактеризовать свою жизнь и карьеру как аттракцион?
— Думаю, да. Более того, у меня сразу возникает образ американских горок. Это постоянные взлеты и падения, мертвые петли, неожиданное затишье. А иногда — как в том моменте, когда вагончик медленно, с усилием поднимается вверх, а потом вдруг стремительно летит вниз. Вот так же и в жизни: карабкаешься, надеешься, вкладываешь силы, а потом — шух! — и ты уже на крутом спуске. Очень похоже.
— У вас действительно интересная, насыщенная жизнь. А как вы пришли в профессию? Это ведь был не самый прямой путь. С детства мечтали стать актрисой?
— Да, я с детства об этом мечтала. Но путь действительно был непростым. В школе у нас был театральный класс — неофициальный, просто наша классная руководительница была очень увлечена театром, и мы постоянно ставили спектакли.
— В одном интервью вы рассказывали, что играли дерево...
— Да, была и деревом, и кошкой. Но самая запомнившаяся роль — муза музыки. Я тогда всерьез занималась фортепиано: мама мечтала, чтобы я стала пианисткой, и поэтому на всех школьных концертах я обязательно играла. А в спектакле придумали, что я буду музой: выходила в начале, исполняла произведение — и все, на этом мое участие заканчивалось.
— Было обидно?
— Очень. Особенно потому, что это не про талант было, а про родительскую «политику». В школе действовал настоящий родительский комитет со своей мафией: кто с кем дружит, тот и получает лучшие роли. А моя мама не входила в этот круг. И, соответственно, я тоже оставалась в стороне. Сейчас мама вспоминает это с недоумением: говорит, по нынешним меркам просто дикость — родители, которые дружат друг против друга, конкурируют, гнобят. Но тогда это было нормой.
Помню, как на одном празднике осени наш класс разделили на три команды. Я проходила мимо кабинета, где репетировала другая группа, дверь была приоткрыта, я просто заглянула — любопытно же. И тут выходит мама одной девочки и начинает на меня кричать. Сейчас, когда вспоминаю, удивляюсь: как взрослый человек может так наорать на ребенка просто за то, что он заглянул в кабинет? Мы ведь все учились в одном классе, это не был конкурс на стипендию или деньги.
— Тогда вы впервые ощутили влечение к сцене?
— Да, я отчетливо помню это чувство: ты выходишь, что-то делаешь — и зал замирает, все внимательно смотрят, слушают. Это было волшебно. Хотя вообще я мечтала быть балериной. Меня завораживали пуанты — такие изящные, красивые...
— Вы занимались танцами?
— Мама сразу сказала нет — у меня было плоскостопие. Но я посмотрела советский фильм про девочку-балерину и подумала: если не стану балериной, может, хотя бы сыграю ее в кино. Именно тогда у меня впервые возникла мысль: а вдруг я буду актрисой?
— Но балерину вы еще не сыграли?
— Пока нет. Разве что теперь, возможно, могла бы сыграть педагога в балетной школе — и то не уверена. Все-таки, когда смотришь на настоящих балерин, понимаешь: в них все особенное — и изящные, длинные шеи, и грациозные руки, и осанка, словно выточенная...
— Но вы ведь ходили в музыкальную школу. То есть сцена вам была знакома — вы выступали, играли...
— Да, я с самого детства была на сцене. И признаюсь, мне все давалось довольно легко. Тогда даже педагоги говорили, что у меня абсолютный слух, что я все схватываю на лету. Меня часто хвалили, говорили, что мне можно почти не заниматься — настолько быстро я все усваивала. Поэтому все конкурсы, первые места были моими. Я почти не прикладывала усилий — гаммы не часами отрабатывала, а играла, как будто все складывается само собой. Именно поэтому мама считала, что музыка — это мое, и абсолютно спокойно относилась к тому, что я учусь в школе на тройки. Вся ее ставка была на музыкальную школу.
А вокалом в детстве не занималась — в нашей школе считалось, что у меня хороший слух и диапазон, но не было какого-то выдающегося тембра. Мне просто говорили: «Обычный голос, как у всех». Хотя сейчас я понимаю, что дело было вовсе не в тембре, а в системе преподавания. Тогда подход был очень ограниченным — если ребенок не проявлял яркий талант сразу, с ним просто не занимались. А ведь на самом деле голос можно развить. Абсолютно каждый человек может научиться петь, и слух воспитывается. Просто в то время никто толком не знал, как это делать.
— А когда вы начали заниматься вокалом всерьез?
— Уже после института. Тогда мне действительно стало интересно это направление, и я пошла по пути проб и ошибок: у меня были разные педагоги, совершенно разные школы — и академическая, и более современные техники. Сейчас, слава богу, есть преподаватель, с которой мне по-настоящему комфортно. Она работает по системе EVT — это новая методика, основанная на анатомии. В ней не нужно петь «на ощущениях», а все раскладывается по полочкам: где какая мышца, как работает связка, что включается при том или ином звуке. Для меня это стало настоящим открытием, потому что я не интуитивная в вокале — мне нужно понимать, как именно все устроено.
— И вам такой подход оказался ближе?
— Абсолютно. Мой педагог объясняет, например: «Вот здесь у тебя хрящик, он включается, когда ты кашляешь. Почувствуй». И я понимаю, что нужно сделать, чтобы извлечь нужный звук. Хорошо чувствую свое тело и мышцы, и этот способ оказался именно моим. Есть люди, которые поют интуитивно — как я, к примеру, интуитивно работаю в актерской профессии. А в вокале мне нужно четко знать, что и как. Иначе получается чисто, но скучно — как будто поет искусственный интеллект. Поэтому я начала осознанно выстраивать фразу: здесь сделать акцент, здесь украсить звук. Это все навык, который нарабатывается.
— А что стало толчком к занятиям вокалом?
— Я мечтала петь в мюзикле. И когда меня взяли в «Первое свидание», поняла, что пришла пора подтянуть вокал. Там была сильная драматургия, и меня выбрали именно за актерские способности, но песни были сложные. Я понимала, что хочу не просто справляться, а петь на хорошем уровне. Плюс мне всегда хотелось выйти на большую сцену — с живым вокалом, с энергетикой.
— Мама, как я понимаю, видела в вас будущую звезду... музыкальной сцены?
— Да, мама возлагала большие надежды на мое музыкальное будущее. Я довольно рано начала учебу сразу в двух школах — общеобразовательной и музыкальной, занималась параллельно. А когда в девятом классе завершила обучение в музыкальной школе, поступила в училище. Но, едва став студенткой, откровенно призналась маме, что не собираюсь продолжать там учебу.
Я была вымотана. Начался переходный возраст, и я вдруг поняла, что все детство провела, как говорится, «у станка»: ни прогулок, ни общения, только музыка, занятия, строгая дисциплина. А потом просто почувствовала — больше не могу. Сказала маме: «Я не поеду в училище. Не хочу туда добираться каждый день. Все. Точка».
— Мама не пыталась вас отговорить?
— Нет. Она просто сказала: «Ну все». Думаю, понимала: если я не хочу, из этого ничего не получится, меня просто отчислят.
— То есть вы остались в школе?
— Да, но уже без музыкальной. А вскоре решила сдать 10-й и 11-й классы экстерном.
— Почему решили так ускориться?
— А что оставалось? Все мои друзья были старше: когда я училась в девятом, они уже оканчивали школу, поступали в вузы. А я осталась. Плюс я не была любимицей учителей, учиться мне не нравилось. Было ощущение... не то чтобы открытого давления, но некое постоянное неуважение витало в воздухе. Никто не кричал, не ругался — просто энергетика была тяжелая, и мне не хотелось туда возвращаться.
Сейчас понимаю: главное — это отношение учителя. Когда я перешла в школу-экстернат, где за год проходишь программу двух лет, все изменилось. Я училась блоками: две недели, например, только русский — полное погружение, мозг не распыляется. Изучила предмет — сдала экзамен, перешла к следующему. Для меня это была идеальная система. И атмосфера была другая: учителя действительно любили свое дело, у них была цель — объяснить, донести. В итоге я окончила экстернат почти отличницей, всего с тремя четверками, а до этого училась на тройки.
— После окончания школы вы решили поступить в театральный институт?
— Да, именно так. Сказала маме: «Хочу быть актрисой, хочу поступать в театральный». Тогда я не знала никого из этой сферы, это была чистая мечта. Я была вся в творческих порывах и совершенно лишена той внутренней структуры, которая теперь присутствует во мне. Мне тогда было всего 15 лет. Но одно было для меня ясно — я хочу быть актрисой. Мама ответила: «Это не профессия».
Моя мама работает руководителем отдела логистики и имеет экономическое образование. Она серьезный человек. В нашей семье почти все занимаются точными науками: химики, физики, программисты, экономисты. Из творческих личностей только я и тетя — она архитектор. Больше в нашей семье нет никого, кто был бы связан с искусством.
— Мама объяснила, чем ей не нравится профессия актрисы?
— Да. Она сказала: «Это неблагодарная профессия. Будешь стоять с протянутой рукой. Ни стабильности, ни уверенности. Даже талантливые люди часто без работы или получают копейки в театрах». Она ничего не приукрашивала — просто сказала как есть.
— Но вы же были еще совсем юной. Разве не стоило дать шанс попробовать?
— Вот и я думаю, что стоило. Я ведь школу окончила рано — могла бы попробовать. А если бы не получилось, пошла по другому пути. Но мама даже не спросила: «Ты хочешь? Давай подумаем, как тебе помочь». Такого разговора не было.
Возможно, все сложилось так, как нужно. Когда я поступала, у меня уже был какой-то жизненный багаж. Думаю, если бы пошла в 15—16 лет, не поступила бы и решила, что это не мое. И больше не вернулась бы к этой идее.
Маме почему-то очень хотелось, чтобы я стала либо библиотекарем, либо искусствоведом. Наверное, ей самой это было близко. Все детство она водила меня по музеям, по выставкам, особенно часто в Музей изобразительных искусств — видимо, в ней жило что-то творческое, просто она выбрала другой путь.
Мне не нравилось, когда меня таскали в музеи каждую неделю. А вот театры нравились, даже музыкальные концерты, хоть я часто и засыпала на них. Но как оказалось, это считается нормальным: мол, даже если ты засыпаешь, все равно что-то усваиваешь.
— Анна, искусствовед еще понятно, а почему мама хотела, чтобы вы стали библиотекарем?
— Это было ответом на мою фразу «Я ненавижу читать». Наверное, мама решила, что надо меня за это наказать. Художественная литература — совершенно не мое. Я ее просто не воспринимаю. Читаешь десятки страниц, а там — сплошные описания природы или чего-то еще... Для меня это тяжело. Если вдруг не могу заснуть, открываю художественную книгу — и через несколько страниц уже сплю.
А вот научпоп — совсем другое дело. Такие книги мне действительно интересны, их читаю с удовольствием.
Признаюсь честно, я читаю очень мало. У меня хорошая краткосрочная память, я быстро запоминаю тексты. Но вот художественные книги в голове не задерживаются — буквально через несколько дней уже не помню, о чем шла речь. Зато прекрасно помню все, что связано со мной. С полутора лет — кто что сказал, во что я была одета... А вот кино и книги как будто стираются. Поэтому могу пересматривать один и тот же фильм хоть сто раз, каждый — как в первый.
— И все же вы пошли в библиотечное дело?
— Нет, конечно. В то время было модно заниматься рекламой, и я решила поступать на специальность, связанную с этой сферой. Подала документы в Институт печати на рекламу, но, к сожалению, не сдала экзамен — то ли обществознание завалила, то ли русский, уже точно не помню. Обучение там было платным и довольно дорогим, поэтому мы решили не продолжать.
У меня было много знакомых в Институте культуры, он находился совсем рядом с домом. Я подумала: «А почему бы и не попробовать туда?» На рекламу там уже не осталось мест, а вот на пиар как раз был набор. Я поступила и прошла творческий конкурс очень легко.