Актриса Мила Ершова о сериале «Аутсорс», маме и «позитивной депрессии»
13 февраля на платформе Okko выходят первые эпизоды сериала «Аутсорс». В новом выпуске «Пленки» Егор Спесивцев поговорил с актрисой Милой Ершовой, исполнившей роль Наташи, о работе над проектом, маме, «позитивной депрессии» и будущих премьерах.
Новый выпуск «Пленки» с Милой Ершовой доступен на странице «Сноба» в социальной сети VK и на платформах RuTube и YouTube
Ты помнишь свое первое впечатление от кино?
Естественно, самыми первыми были какие-то советские картины, которые я смотрела с родителями. Я сейчас не вспомню что-то конкретное. Еще я ходила в кинотеатр с братом на что-то типа «Человека-паука». Из того, что меня прямо сбило с ног, — я думаю, это был «Груз 200», который я посмотрела перед сном.
Я не знала, что я включаю. Что-то про грузоперевозки, наверняка. И меня, конечно, абсолютно поработило то, что я увидела. Еще нужно понимать контекст: у меня лет с 11 и до окончания школы, то есть до 16–17 лет, был, как говорил мой мастер на ретрите, период саморазрушения. Я ходила вся в черном, слушала эмо-кор и пост-хардкор и смотрела только фильмы ужасов, где не было никакой глубокой актерской игры, сюжета. Зато там были зеркала, призраки, подвалы, чердаки и так далее. И, наверное, «Груз 200» — это было первое осмысленное, что я вообще включила. Возможно, я думала, что это тоже ужастик. Я не знаю. Но после этого я влюбилась в Балабанова. Хотя до этого у него смотрела только «Жмурки».
Дома было две видеокассеты: «Мадагаскар» и «Жмурки». Почему-то. И я даже не связала, что «Груз 200» и «Жмурки» снял один и тот же режиссер, потому что по стилю они вообще разные. А потом, когда я с другой стороны стала погружаться в саморазрушение, я стала смотреть много тяжелых драм.
Это, например, что?
Сильное впечатление осталось от «Иди и смотри». Меня просто разорвало. А когда меня настолько впечатляет какое-то произведение, я начинаю сразу искать информацию о том, как оно создавалось. И вот я читала, что режиссер всех актеров, которые играли фашистов, спаивал, говорил: «Ребята, пейте». И они пили по несколько дней, если не недель, чтобы лица были заплывшие. А еще он все сцены снимал последовательно, чтобы Алексей Кравченко свою линию прожил в кадре. Это огромная редкость. Обычно снимают просто по локациям. Допустим, надо отбить локацию «офис “Сноба”», и мы снимаем все сцены сразу: из первой серии, из восьмой, хотя это разные периоды. Ты еще даже не успел ни с кем познакомиться, а у тебя уже в первой смене драматическая сцена. И ты рассказываешь, что с тобой произошло, а ты еще не успел это пережить. Поэтому на самом деле круто, когда такие сложные сцены снимаются в самом конце, когда ты уже прошел этот путь героя.
То есть на тебя сильнее всего работают фильмы, которые шокируют?
Да. Не знаю, почему, но такие фильмы на меня гораздо большее впечатление оказывают. Весь этот Балабанов: «Про уродов и людей», «Кочегар». Триер, которого мы с тобой обсуждали за кадром. Мне нравится это чувство, когда ты смотришь кино, и тебе на каком-то физическом уровне становится тяжело. А потом, в конце, происходит катарсис, и ты думаешь: «Боже мой». И после этого даже не хочется, не получается разговаривать. Вот такое мне нравится очень.
Из «не-драмы» мне очень нравится «Еще раз про любовь», потому что там есть воздух. Какие-то вещи, которые не проговариваются, но имеются в виду. И какая-то тонкость. Какой там Ширвиндт потрясающий с его монологом, где он про себя говорит в третьем лице. Это очень тонко сделано. Так что я, наверное, люблю либо какие-то шокирующие фильмы, либо очень тонкие.
Ты какие-нибудь фильмы смотрела с мыслью: «Вот это моя роль»?
Я думаю, это «Догвилль», героиня Николь Кидман. Мне даже снилось, что я ее играю. Когда мне было лет 17, я вообще повернулась почему-то на этой работе, мне так понравилось, столько раз ее пересматривала. Даже не знаю, сколько. И второй ответ — это Марина Неелова, «Фантазии Фарятьева».
Почти одно и то же.
Да, там плюс-минус про одно. Опять же, не знаю, почему так. Либо какие-то приграничные вещи, либо тоненькие.
Мы про сны заговорили — у тебя есть какие-то повторяющиеся мотивы, сюжеты во снах, которые постоянно возвращаются, меняются?
Да у меня вообще есть какой-то свой мир во сне — разные локации, которые я узнаю. Какие-то из них существуют в жизни, какие-то додуманы. Там обычно переплетены дача, район, где я росла. Иногда эти места чередуются. Есть один и тот же лифт, в котором я еду. И некоторые моменты во сне, когда я думаю: «А, я поняла, это сон». В последнее время я научилась это контролировать. Если я оказываюсь в осознанном сне, я думаю: «Так, туда я не пойду, там я застряну. Где я еще не была?» Начинаю путешествовать. Я помню, что у меня был сон, когда за мной гнался аллигатор. Я бежала и в какой-то момент осознала, что это сон. И подумала: «Че я убегаю? Мне вообще лень бежать даже». И я остановилась, сказала ему: «Стоп». И он тоже остановился.
Я смотрю на него, смотрю на людей, которые сидят вокруг, — а там, как у Уэса Андерсона, какой-то домик, где люди сидят симметрично и пьют. И я говорю: «Господа!» Они на меня поворачиваются. «Спасибо, что присутствуете в моем сне!» Все стали хлопать. Я говорю: «Продолжайте». Они продолжают. Я смотрю на аллигатора и говорю: «Нет, от тебя я больше не побегу». Что-то такое я ему сказала. Он что-то расстроился. И все. И потом я проснулась, подумала: «Вау». Наконец-то я не просто поняла, что сплю, а еще как-то проявила себя. Стала режиссером своего сна, поблагодарила массовку.
13 февраля на платформе Okko вышел новый большой проект с тобой — сериал «Аутсорс». Тебя чем этот проект заинтересовал?
Я вообще очень люблю социальные проекты, я, по-моему, везде уже об этом говорю. И социальные, и драматические. Вот меня хлебом не корми…
Просто хлебом не корми — уже социалка.
Как минимум, да. И я всегда мечтала сниматься в подобных проектах. В этом плане, конечно, смешно, что я зашла в индустрию с «По щучьему велению» и «Азазелем», играла радужных девочек. Хотя в «Трудных подростках» тоже поднимались темы буллинга и всего на свете. Мне очень нравилось, что там в конце каждой серии были QR-коды, дисклеймеры, что вы можете обратиться за помощью, если у вас проблемы. Есть чаты, где вам помогут.
И когда мне наконец-то пришел «Аутсорс», я была счастлива. Это было так странно: я читаю этот мрачный сценарий, а мне хорошо. Я думаю: «Супер! Есть где разгуляться. И такая роль». Хотя сценарий отличался от финального. Там в какой-то момент было даже чересчур жестко, как-то кринжово.
Это как?
Думаю, сейчас можно рассказать, потому что такого даже близко не будет в сериале. Я не помню, в какой серии, но там был такой момент, когда герой Вани Янковского убивал всех женщин, которые были, по очереди. То есть меня, всех девчонок, Ольгу Лапшину, которая играет маму Дани Стеклова.
Он просто всех вырезает — и стар, и млад. И остальные парни такие: «Ты чего сделал?» А он им задвигает какую-то свою теорию. Они его слушают и говорят: «Да, реально. Они только вредили». И потом нас всех, уже мертвых, посадили в какую-то машину и сбросили ее просто в ущелье с обрыва.
Я вообще не против такого решения. Я не могу сказать, что оно было слишком жестким — мне такое как раз нравится. Но тут это выглядело совсем неоправданно. Он из пальца высосал свои аргументы, и все такие: «А, ну да». Как-то это странно было. И этот финал убрали, там вообще все поменялось. И каждый дополз до финала в соответствии со своей уже новой судьбой.
Ты сразу пробовалась на Наташу? Или предлагали других девочек?
Меня сразу пробовали на роль Наташи. Самое интересное, что я записала только самопробы — и меня утвердили через какое-то время, как будто бы даже быстро. Я вначале вообще не поверила. Решила не подпускать эту информацию к себе, чтобы раньше времени не раскрывать свою душу. И не упасть потом на этой машине в ущелье. Я подумала, что так не может быть.
Тем более режиссер был такой вдумчивый — как-то странно. И потом так вышло, что съемки перенесли. Они должны были в сентябре начаться, в итоге только зимой начались. И я тоже подумала: «Ой, так нескоро начнутся съемки. Точно будет перекаст». По итогу я даже не поняла, как я туда залетела. Но я была страшно счастлива оказаться в таком проекте. Наверное, это мой самый эмоциональный, большой и осознанный опыт работы над ролью.
Интересно, что эта трансформация из образа «радужной девочки» в героиню социальной драмы происходит буквально на экране — ты ведь, если я правильно помню, даже материться в первой серии отказывалась, чтобы перелом в характере Наташи потом ощущался более явно.
Да-да-да. Я просила, чтобы из моих реплик убрали мат. Где-то он все равно проскальзывает, его оставили. Но я хотела, чтобы было четкое разделение: сначала это девочка, которая, грубо говоря, живет и «в ус не дует». У нее самая большая проблема — это будут ли на ее свадьбе поросенок жареный и конкурсы с туалетной бумагой. А потом происходит трансформация, когда героиня ничего не понимает и просто ходит максимально потерянная.
Ее нигде не принимают, везде осуждают, она чувствует себя чужой, где бы и с кем бы она ни была: и с подругами, и с мамой, и с мужем. А в третьей части она трансформируется уже в какой-то совсем другой субъект, другое существо, когда во имя любви она уже готова на все и не видит никаких препятствий.
Как в «Субстанции». А из чего ты собирала Наташу? Вот, грубо говоря, есть персонаж на бумаге: дальше что? Как ты ее придумывала?
У меня была больше умозрительная работа. Хотя в каких-то драматических моментах, где были сцены с ее мужем, я, наверное, обращалась к опыту прошлых отношений. Когда человек использует манипуляции, ты ловишь минимальные изменения в его мимике. Когда бровь встала дыбом — и уже по этому делаешь какие-то огромные выводы. Подстраиваешься под человека, забывая себя, стирая себя. Ты становишься абсолютно одержимым. Ты готов на все, что угодно, лишь бы у этого человека не испортилось настроение.
Наверное, этот опыт всплывал, но он больше всплывал при разборе роли. Когда мы с режиссером обсуждали сцену, я какие-то примеры ему приводила, объясняла чувства, которые мне близки и понятны. Потому что все-таки из нас не выкинешь то, что с нами было. И этот опыт иногда помогает играть.
Можно сыграть то, чего в тебе вообще нет?
Мне кажется, да. Это же работа над ролью. Например, я сейчас снимаюсь в новом проекте и играю там девочку на инвалидной коляске. При этом она не жертва, а, наоборот, очень бойкая, очень яркая — и вот это вообще не мой характер. Если Наташу в «Аутсорсе» я во многом могу понять, то вот эту Олю я каждый раз раскапываю — потому что она «взрывается» постоянно, орет. Я, наоборот, скорее интровертный человек по природе, я такие вещи проживаю внутри себя, как-то закрываюсь, замыкаюсь. А у нее эти «взрывы» происходят.
И вот тут у меня начинается тщательный разбор. Я начинаю ковыряться в кинематографе, искать похожих персонажей, смотрю на них, чтобы у меня эта «насмотренность» потом сразу всплывала. Очень важно, что ты смотришь. Раньше было такое, что я угорала по сериалам с телеканала «Домашний» — они же тебя засасывают, их невозможно выключить. Ты сидишь, хейтишь, говоришь: «Как это можно? Что это такое?» Но все равно не выключаешь.
Это просто особое актерское измерение. Там другие правила.
Точно. И в какой-то момент я поняла, что это очень вредно. Потому что, когда ты играешь ту или иную оценку, эти образы всплывают в голове. И так же получается, когда ты заранее думаешь, как бы это можно было сделать интереснее — всплывает, блин, этот «Домашний», а не что-то другое.
Говоря про Наташу в «Аутсорсе», я зашла в проект в середине января. А в конце декабря ушла моя мама. И эти съемки были таким спасением для меня. Несмотря на то что тема была тяжелая, для меня это был глоток свежего воздуха. Я ждала каждую смену, постоянно думала об этой роли, что-то придумывала, делала разборы, прокручивала в голове какие-то нюансы, детали. Я замкнулась на ней. Наверное, так нужно делать каждую роль.
Я прожила этот опыт и поняла, как это круто и как мне это помогает, как это влияет на съемочный процесс и вдохновляет людей вокруг. Я не знаю, насколько я включала свой жизненный опыт. Скорее всего, я выключала все, что было связано с этими эмоциями. У меня было такое отстранение, как будто заходишь в папку на компьютере, и она вылетает. То есть я прямо не могла. И я думала только про проект. Это, наверное, тоже сыграло свою роль.
Когда проект закончился, история с мамой вернулась? Ты ее смогла внутри проекта пережить или просто отключила на время?