Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Елена Муравьева: «Клоунский нос тебя защищает, дает силы и возможность быть собой»
«Иногда читаешь какую-нибудь историю и думаешь: «Слава богу, что я не главная героиня, потому что сыграть такое нагромождение страданий просто немыслимо! Как тебя изнасиловали в детстве, обманули и подставили в браке, посадили в тюрьму, украли твоего ребенка, а потом у тебя наступила амнезия и жизнь началась с чистого листа!»
Елена, вас, наверное, спрашивают, не родственница ли вы актрисы Ирины Муравьевой?
— Конечно. Люди часто ищут у однофамильцев какие-то пересечения и родственные связи, особенно если те публичные персоны. Но с Ириной Вадимовной мы не родственники.
— Рассказывая о своей юности, вы однажды признались: «Я никогда не хотела стать артисткой».
— Да, у меня никогда не было такого осознанного желания. Возможно, потому, что моя семья не имела отношения к искусству. Мама — медсестра, папа — вертолетный механик. Но в восьмом классе, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, я поступила в театральную студию. Там было очень интересно и весело. Занималась с удовольствием. Как-то раз наш педагог Татьяна Владимировна спросила, не планирую ли поступать в театральный. И я впервые об этом задумалась. Это было в девятом классе.
Татьяна Владимировна стала мне помогать готовиться к поступлению. В конце десятого класса мы с ней запустили пробный шар — я сходила на прослушивание в Школу-студию МХАТ. Там не спрашивали документов, не интересовались, окончил ты школу или нет. Абитуриенты просто представлялись и читали, что подготовили. Из этой пробы ничего не вышло. И у меня не было уверенности, что после 11-го класса я действительно стану поступать в театральный институт. Родителям не нравилась эта идея.
— Почему?
— Я хорошо училась, школу окончила с серебряной медалью. Папа как-то сказал: «Зачем тебе театральный? Ты все равно не поступишь. А если и поступишь, вряд ли чего-то добьешься. У артистов ведь есть свои дети. И вообще, что это за профессия — артистка? Выбери что-нибудь посерьезнее». Поэтому в выпускном классе я занималась не только на подготовительном отделении Школы-студии МХАТ, куда поступила по совету Татьяны Владимировны, но и в РГУ нефти и газа.
Химия мне нравилась, но я очень быстро поняла, что не буду туда поступать. У нас было несколько ребят, увлеченных этой наукой, но большинство думало только о том, что «нефтянка» — очень выгодная отрасль, сулящая большие доходы, они и говорили только о деньгах, которые придется заплатить, чтобы попасть в университет и потом встроиться в систему. Мне не нравились такие люди и такой подход к профессии. Зато в Школе-студии МХАТ меня окружали ребята, увлеченные искусством, с которыми было интересно учиться и общаться. С некоторыми я до сих пор поддерживаю отношения. В тот год вообще был очень сильный поток абитуриентов во всех вузах.
— Как вы поступали?
— Это было мучительно, ужасно. Я не понимала, что делала, руки, ноги тряслись. В Школе-студии слетела со второго тура, в «Щуке» попала на конкурс, но осознавала, что меня все равно не возьмут. Так и случилось. Набирал тогда Родион Юрьевич Овчинников, и к нему поступали неимоверно талантливые ребята. На этом курсе учились Саша Устюгов, Яна Соколовская, Гриша Антипенко, Оля Ломоносова, Саша Ребенок и другие замечательные артисты, с которыми теперь играю и приятельствую.
Конечно, я расстроилась, но использовала возможность попробовать свои силы на ином поприще (экзамены в театральные вузы проходили гораздо раньше, чем в другие). Поступила в Московский государственный университет тонких химических технологий (МИТХТ) на вечернее отделение. Татьяна Владимировна сказала: «Лена, может, тебе устроиться на работу в какой-нибудь театр? Просто ради интереса и понимания, что это такое». Я согласилась.
Очень долго обзванивала самые разные театры и говорила: «Мне 17 лет, я только что окончила школу, ничего не умею, но очень хочу у вас работать. Возьмите меня, пожалуйста!»
— Вот так запросто?
— Да, и везде мне отказывали, потому что не хотели связываться с несовершеннолетней, которую можно было взять только на неполный рабочий день. Последним театром, в который я обратилась, стал МХАТ имени Чехова. Там был тогда администратор по имени Антон, который в ответ на мою тираду сказал: «Короче, придешь завтра. Тут будет Валентина Владимировна. Если ты ей понравишься, она, возможно, тебя возьмет»
На следующий день я пришла, поговорила с Валентиной Владимировной Ивановой, потом с главным администратором Натальей Александровной Виноградовой, и они меня взяли. Эти прекрасные женщины, подарившие мне столько интересного в плане знаний, умений и вообще ощущения театра, до сих пор работают в МХТ. Я провела там чудесный год.
— Кем же вы работали?
— Помощником администратора и курьером. Отвечала на звонки, расклеивала афиши, относила приглашения, периодически кого-то встречала и провожала в ложу. В окошке не сидела, только летом, пару раз, когда шли спектакли арендаторов и на них был основной администратор, а я просто помогала, если возникала необходимость.
— При этом вы еще осваивали тонкие химические технологии?
— Нет, в МИТХТ я проучилась недолго. Пару месяцев ездила туда после работы три или четыре раза в неделю, а потом пришла к родителям и сказала, что ухожу. Папа вздохнул: «Я так и знал...» Родители понимали, к чему все идет. У меня были другие интересы. После работы я хотела остаться на спектакль или пойти в другой театр. И не понимала людей, фанатично нюхавших пробирки с аммиаком и говоривших, что это их судьба. Преподаватели в МИТХТ относились ко мне очень хорошо и расстроились, когда я сообщила, что бросаю учебу.
— Во МХАТе вы застали легендарного Олега Ефремова?
— Это был его последний театральный сезон. Я пришла осенью 1999-го, а в мае 2000-го он умер от тяжелой болезни.
— Олег Николаевич бывал в театре?
— Пока находил на это силы. В то время он репетировал «Сирано де Бержерака», и большинство репетиций проводил дома, потому что не мог обойтись без кислородного аппарата. В театре за Ефремова все переживали и надеялись на чудо, но понимали, что грядут перемены.
— Наверное, обсуждали потихоньку, кто встанет у руля МХАТа?
— Не знаю, при мне никто никогда ничего не обсуждал. По крайней мере, в нашей администраторской. Наверное потому, что там собирались интеллигентные и хорошо воспитанные люди. Я ненавижу сплетни и никогда в них не участвую. Если в коллективе начинаются подковерные игры, либо ухожу, либо говорю: «Давайте мы сейчас все выясним и этой ерундой заниматься не будем».
Конечно, мне очень повезло. Ефремов был не просто великим режиссером и актером — человеком-эпохой. И при нем работали настоящие корифеи театрального искусства.
— Вы общались с кем-то из великих актеров?
— Со всеми понемножку. Но я была совсем девчонкой, и серьезных разговоров со мной никто не вел, «великие» в основном шутили, очень мило.
— В театре знали, что вы собираетесь в театральный?
— С артистами я это никогда не обсуждала и ни у кого не просила помощи или совета. Коллеги-администраторы отговаривали поступать на актерский факультет. Валентина Владимировна советовала подумать о профессии продюсера. Считала ее более перспективной. Ко мне очень хорошо относились.
— Какие спектакли МХАТа вы посмотрели?
— Практически все. Самое яркое впечатление у меня осталось от «Смертельного номера» по пьесе Олега Антонова в постановке Владимира Машкова. Это был спектакль «Табакерки», но он никогда не шел в подвале на улице Чаплыгина, только на Малой сцене МХАТа. «Смертельный номер» был фантазией на тему цирка с настоящими цирковыми номерами, фокусами, песнями, танцами, очень ярким и захватывающим зрелищем. Четырех главных героев — клоунов в нем играли Андрей Смоляков, Сергей Беляев, Андрей Панин и Виталий Егоров. Просто фантастически!
Еще мне очень нравился «Амадей», который каждый раз превращался в настоящее актерское сражение между Олегом Павловичем Табаковым и Сергеем Безруковым, во время которого учитель не только гордился своим учеником, но и конкурировал с ним. В принципе, конкуренция была заложена в драматургии — как соперничество Моцарта и Сальери, — но она проявлялась и во взаимоотношениях артистов на сцене. Наблюдать было безумно интересно.
— Безруков был хорош?
— Невероятно хорош! Вообще, Сергей Витальевич — человек какого-то удивительного дарования в плане способности аккумулировать вокруг себя сумасшедшую энергию. Я это знаю не только как зритель, но с некоторых пор и как его партнер по сцене. И каждый раз удивляюсь и не понимаю, что у него за «батарейка». Двадцать пять лет назад Безруков был еще совсем молод, и в театре его называли Солнечным мальчиком.
— Работа во МХАТе укрепила ваше желание стать актрисой?
— Да, потому что поняла, что мне нравится театр и я хочу стать частью этой структуры. На второй год поступала не только в Москве, но и в Петербурге. Тоже благодаря Татьяне Владимировне. Она очень сильно направляла меня, как вы уже, наверное, поняли, и однажды предложила:
— А почему бы тебе не попробовать себя в Питере?
— Наверное, это было бы любопытно...
Когда я заикнулась об этом родителям, папа сказал нет, и я пошла на единственное серьезное вранье в моей жизни. Иногда привираю в силу плохой памяти, но это совсем другое. А тогда не сказала родителям, что поступаю в Питере, соврала, что езжу туда на гастроли МХАТа. Зарплата у меня была небольшая, ее бы не хватило на поездки и гостиницы, к счастью, немного денег подкинула двоюродная сестра, которой я обо всем рассказала. Но первую ночь в Питере мы с подружкой Леной провели в экскурсионном автобусе.
Это случайно получилось. Мы отправились на ночную экскурсию по городу. В Питере был период белых ночей, разве можно было пропустить такое зрелище? Поездка закончилась в четыре часа утра, и лишь тогда мы осознали, что не позаботились о ночлеге. Спросили водителя:
— Можно мы поспим у вас в автобусе? Нам негде ночевать.
— Ну ладно, — сказал он. — Я вам сочувствую, но домой пригласить не могу, жена не поймет.
Водитель припарковался в каком-то тихом переулке и пошел к себе. А мы с Леной улеглись на заднем сиденье.
Познакомились мы на подготовительном отделении Школы-студии МХАТ. Лена потом поступила в ГИТИС на эстрадный факультет, но подумывала перевестись куда-нибудь на драматический. Поэтому отправилась со мной в Питер, за компанию. После первой поездки она бросила эту затею. Так и окончила ГИТИС.
— А вы поступили в Санкт-Петербургскую академию театрального искусства (ныне РГИСИ)? И как объяснили это родителям?
— Сказала, что на гастролях случайно проходила мимо академии, увидела, что там проводят вступительные экзамены, зашла, почитала, и мне сразу сказали: «Приезжай на конкурс». Папа так и не узнал правды до самой своей смерти. Его уже нет в живых. А маме я не так давно все рассказала. Она посмеялась: «Ну теперь понятно, как тебя занесло в этот город». Наверное, можно было проводить с ними какие-то беседы, уговаривать, глядишь, они меня и отпустили бы, но почему-то я пошла другим путем.
— Кто был вашим мастером?
— Народный артист России Сергей Иванович Паршин. Мы считались целевым курсом при Александринском театре, в который в результате никого из нас не взяли, потому что туда пришел новый худрук Валерий Фокин, сказавший: «Какие студенты? Мне бы с труппой как-то разобраться».
— Говорят, питерская актерская школа отличается от московской. Это правда?
— Действительно, существует мнение, что в Москве она более свободная, что ли, и больше нацелена на то, чтобы раскрыть актера, но зато более эгоистичная, а в Питере — более аскетичная и драматичная. Мне кажется, это очередной миф из разряда баек про бордюр и поребрик, пышки и пончики.
— Как вам жилось в Питере?
— Прекрасно. По-моему, учиться вообще надо не дома, потому что в другом городе у тебя совершенно иная степень погруженности в учебу. Понятно, что ты не защищен в бытовом смысле, но зато проходишь такую школу выживания! Когда есть тыл, это совсем другая история. Правда, учиться было нелегко, и меня чуть не отчислили после первого курса за несоответствие внешних и внутренних данных.