Караван историйСтиль жизни

Валерий Баринов: "Театр без интриг - мертвый театр!"

Никогда не расскажешь о себе всей правды, даже если настроен на откровенность. Хотя, казалось бы, жизнь прожита - чего стесняться? Но это как смотреться в зеркало: всегда невольно выбираешь выгодный ракурс. Так и в интервью - хочется выглядеть в глазах публики человеком добропорядочным, положительным, надежным.

Анатолий Эфрос когда-то назвал артистов женской половиной человечества. А что главное в женщине? Тайна, которую всю жизнь стараешься разгадать. Она влечет к себе, а актер по роду своих занятий должен привлекать публику. Увидев его на сцене, можно понять, какой человек в жизни. О людях, с которыми на сцене и съемочной площадке сводила меня судьба, говорю с радостью и удовольствием. Мне везло на незабываемые встречи с самого детства.

Путевку в актерство, совсем не желая того, выписала мне мама. Она дожила до момента, когда я стал народным артистом. Родители никакого отношения к театру не имели. После войны, во время которой отец руководил подпольной организацией в городе Малоархангельске Орловской области, он был заместителем председателя райисполкома. Когда позже мы перебрались в Орел, мама работала в отделе кадров приборостроительного завода. Я был маленьким, еще в школу не ходил, когда Володарский район проводил смотр художественной самодеятельности. В финале итогового концерта на сцену выходил сводный хор, а перед ним стоял маленький мальчик и читал стихи о мире. Кто-то посоветовал режиссеру: «Вон у Баринова пацан шустрый!» Мама нашла в численнике подходящее стихотворение Исаковского. Читать я не умел, но память была хорошая. Выучил стихи с маминого голоса. Меня поставили перед хором, и я произнес с выражением: «Еще не все запаханы окопы / Следы войны, следы прошедших гроз. / И матери — во всех концах Европы — / Еще своих не осушили слез».

Я превратился в Робертино Лорети местного масштаба. Пел «Родина слышит, родина знает. . .» Увы, никто из взрослых не уловил момента мутации

Помню, как плакали взрослые. В зале сидело множество ветеранов, донашивавших гимнастерки, кто-то без руки, кто-то без ноги. А в моей детской голове засела мысль: я могу властвовать над публикой. Видно, тогда актерский вирус и проник в душу. Стал постоянно выступать в концертах. Когда обнаружился мальчишеский голосок, я превратился в Робертино Лорети местного масштаба. Трогательно пел «Родина слышит, родина знает...» или «Я первый ученик среди ребят, — пятерки в мой дневник, как ласточки, летят». Увы, никто из взрослых не уловил момента мутации (родители в этом мало что понимали), и голос изменился до неузнаваемости. Так что с карьерой певца пришлось распрощаться, но я продолжал участвовать в самодеятельности и вынашивал тайную мечту стать актером.

Первую попытку совершил, когда окончил школу. Явился в столицу в августе, когда экзамены давно закончились. Я же не знал, что в театральный надо поступать в июне! Пришел во ВГИК, там только посмеялись: «Ну что вы, молодой человек!» Вернулся домой несолоно хлебавши, устроился на стройку, но тут Орловский драмтеатр вывесил объявление о наборе в свою студию, что называется, без отрыва от производства. Я дерзнул, показался, и меня приняли. Стал самым юным студийцем. За день на стройке сильно выматывался, поэтому перешел в театр рабочим сцены — людей этой профессии всегда не хватает, а я был парнем физически сильным. Вдвоем с напарником мы спокойно поднимали за ножки рояль и водружали его на сцену. Студией руководил замечательный педагог и режиссер Валентин Алексеевич Иванов. Благодаря ему я, в общем-то деревенский парень, окунулся в доселе неведомый мир, который завораживал. Валентин Алексеевич что-то во мне разглядел, хотя я был смешным, неуклюжим, ушастым, с большим носом. Комплексовал по поводу внешности, а быть артистом хотелось. Да и Иванов повторял: «Тебе надо ехать в Москву поступать в театральное училище». Правда, забегая вперед, скажу, что когда пришел в ГИТИС и увидел в коридоре толпы красавцев, дрогнул: ну куда лезу?! К несчастью, Валентин Алексеевич очень рано умер — инсульт. Мы по очереди дежурили у его постели, выхаживали, но...

Однажды у нас проводил мастер-класс ректор Школы-студии МХАТ Радомысленский. Всех интересовало, как поступают в Школу-студию. В конце встречи он почему-то выделил меня и предложил: «Приезжайте! Если хотите, пришлю вызов». И слово сдержал, письмо о том, что меня вызывают на экзамены в Школу-студию, пришло, когда труппа находилась в Херсоне. Без этого в разгар гастролей меня никто не отпустил бы в Москву. Я был очень ценным кадром — машинистом правой стороны. Параллельно выходил на сцену в массовке, играл крошечные роли, иногда со словами. Но как рабочий сцены был просто незаменим. И артисты стали пугать:
— Не поступишь! У тебя нет данных! Уедешь — обратно не возьмут!
Меня это не смущало:
— Ну уж рабочим-то сцены примут!
И уехал.

Брак мой очень быстро распался. Ленка утверждает, что мы прожили в нем неделю, я говорю: два дня! У нее замечательный муж, дети, множество внуков

По традиции пробовал поступать везде — и в Школу-студию, и в ГИТИС, и в Щукинское училище. И везде меня брали. ГИТИС был единственным вузом, где абитуриентам предоставлялось общежитие на время экзаменов, отнес документы туда. Но тут и в Щукинском меня с консультации отправили сразу на второй тур! Знающие люди уверили: «Старик, считай, что ты принят». В Щукинском хотелось учиться больше, побежал забирать документы, планировал перекантоваться на вокзале. Секретарь приемной комиссии ГИТИСа отвела в сторонку: «Скажу вам по секрету, здесь вас тоже возьмут». Я поверил и остался. В тот момент Щепкинское училище присоединили к ГИТИСу, хотели создать единый театральный институт. Через два года реформаторы поняли, что это пустая затея. Так что поступил я в ГИТИС, а в дипломе написано: «окончил Высшее театральное училище имени Щепкина». У меня был великий мастер — Виктор Иванович Коршунов. С ним работала фантастическая бригада педагогов: Павла Захаровна Богатыренко, Ирина Ильинична Судакова. Вспоминаю то время как самое счастливое. Я был окружен такой любовью и вниманием! Правда, в какой-то момент чуть все не бросил, считая, что я полная бездарь. На третьем курсе стали репетировать водевили. Я был задействован в «Мизантропе», который ставил сам Коршунов. У других ребят водевили получаются смешными, а наш несмешной, как я считал, из-за меня! Коршунов пытался вселить уверенность: «Ваш водевиль — философский». Но это было слабым утешением. И вот настал день, когда мы сдавали спектакли кафедре актерского мастерства. Зал битком, первые два прошли с блеском! Настала моя очередь, вышел на сцену и, обращаясь к публике, произнес:
— Воруют, кругом воруют! Вот тут было четыре кусочка сахара. Один убрать, сколько осталось?
И вдруг сидевший в комиссии народный артист СССР Николай Александрович Анненков откликнулся:
— Три!
Я продолжил:
— Правильно! Потому что один украли!

Зал заржал, и весь спектакль я, можно сказать, ходил по проволоке: сейчас что-нибудь ляпну и все поймут, что я бездарь! Но публика продолжала хохотать. Отыграл, вернулся за кулисы, там стояли партнерши Валя и Лена, последняя позже стала моей женой. Вижу: обнимаются, происходит чудо! С тех пор на каждом спектакле жду провала, мучаюсь: не сыграю! Но это мобилизует. После нашего триумфа ко мне подошли Коршунов и педагог по сценической речи Наталья Васильевна Шаронова со словами: «Девятое июня 1967 года ты должен отмечать как день рождения артиста Баринова». Я и отмечаю.

Виктор Иванович казался человеком жестким, хотя в какой-то момент я понял, что в душе он мягкий и сентиментальный. С нами порой был строг и беспощаден, мог накричать на девушку, довести до слез: «У тебя ватные ноги, большая задница!» Но никто не воспринимал это как унижение. До четвертого курса Коршунов никого из нас не звал по имени. Обращался по фамилии и на вы. Только на четвертом курсе сказал: «Теперь буду вам всем говорить ты». Виктор Иванович научил нас трудиться и... терпеть. Ожидание роли может затянуться, но ты должен быть к ней готов. Судьба обязательно даст шанс.

Окончив училище, я переехал в Питер. К тому моменту уже был женат, мне намекали, что могут взять в труппу Малого театра, но Лену туда не приглашали. Мы познакомились еще в день моего приезда в Москву. На прослушиваниях в Школе-студии в коридоре сидела девушка, которая очень понравилась. Запомнил фамилию — Ивановская, искал ее в списках прошедших на следующий тур. Не нашел, оказалось, она Вановская. Оба в итоге попали в ГИТИС. Случился большой роман. Ленина мама жила в Ленинграде. Получив дипломы, мы — Слава Персиянов-Дубров, который сейчас служит в Театре Российской армии, Валя Панина, Лена и я — отправились показываться в питерские театры. В Театр Пушкина, ныне «Александринку», взяли всех четверых. Меня там приняли очень хорошо, сразу дали роли. Выходил на сцену с Александром Борисовым, Николаем Симоновым, Юрием Толубеевым, Ниной Ургант, в которую был влюблен.

В «Александринке» актеры часто клялись именем Леонида Сергеевича Вивьена, выдающегося режиссера, многие годы возглавлявшего театр. Почти все были его учениками. А я однажды допустил бестактность. Шло собрание, обсуждался насущный вопрос: как жить дальше? Нам, молодым, казалось, что в театре не хватает современной режиссуры, новых веяний. Тем более что рядом в БДТ гремели спектакли Георгия Товстоногова. Прения были жаркими. Один заслуженный артист в споре со мной привел аргумент:

— Я тут играю уже сорок лет!
— А мне предстоит здесь играть сорок лет! Поэтому происходящее в театре не безразлично! — не растерялся я.
Конечно, намекнуть пожилому артисту: вы, мол, свое отработали, было наглостью с моей стороны. Но я был буйным товарищем, активистом, заседал в бюро райкома комсомола, со всеми ругался. Скоро правдоискательство вышло мне боком.

Брак мой очень быстро распался. Ленка утверждает, что мы прожили в нем неделю, я говорю: два дня! Почему? Начну издалека. Театр ставил «Антигону», я выходил на сцену в массовке. Но часто сидел в зале и смотрел, как репетируют ребята. В спектакле была роль Вестника, которая не очень шла у одного заслуженного артиста. Однажды на репетиции он бился-бился над огромным монологом, а потом расстроился и ушел. Режиссер спектакля Дмитрий Алексидзе позвал на сцену меня:
— Можешь попробовать? Возьми текст.
— Зачем? Я знаю пьесу наизусть!

«Макбет» приносит актерам несчастья. Английские коллеги стараются даже не произносить этого названия, говорят о шотландской пьесе Шекспира

И как вышел, как рванул! Режиссер распорядился: «Шейте мальчику костюм!» Заслуженного сняли с роли, к счастью, он не затаил зла, был человеком добрым и порядочным. Я сыграл премьеру и улетел на съемки. Следующий спектакль мы играли через две недели, я должен был вернуться накануне, но опоздал — рейс не вылетел вовремя. А отменять «Антигону» нельзя, все билеты проданы. Поставил театр в унизительное положение: пришлось обращаться к актеру, которого сняли с роли. Коллеги говорили, что зазнался. А с чего мне зазнаваться? И сыграл-то только в «Антигоне», правда, вышли очень хорошие рецензии о моей работе. От коллег не отставали любимая жена и теща. Тут уж я почувствовал себя преданным. В общем, дело закончилось разводом. Лена сегодня преподает сценическую речь в двух театральных институтах, у нее замечательный муж — врач-рентгенолог (кстати, когда у меня обнаружились проблемы со здоровьем, именно он поставил верный диагноз), дети, множество внуков. Мы продолжаем общаться, видимся, когда бываю в Питере.

Вскоре скандал поутих, появившийся в театре Ростислав Горяев назначил меня на роль Пети Трофимова в «Вишневом саде». Замечательный был спектакль — с потрясающе красивыми декорациями Игоря Иванова и фантастической музыкой Андрея Петрова. По режиссерской задумке все мужчины были влюблены в Раневскую — Нину Ургант. Нина Николаевна как никто подходила на эту роль, от нее исходил аромат женщины. Я влюбился в хрипотцу голоса, тонкую талию, стройную фигуру, постоянно ею любовался, ходил на репетиции, в которых не был занят, чтобы только ее увидеть. Она была изумительной партнершей.

Лопахина играл Юра Родионов (Пьер Аронакс в «Капитане Немо». — Прим. ред.), гениальный артист, трагически окончивший жизнь. Он всегда был странен, но это качество удивительным образом приманивало к нему людей. С возрастом состояние ухудшилось, стал нести со сцены какую-то околесицу, его перестали пускать в театр... В общем, итог печальный.

К сожалению, «Вишневый сад» прошел раз девять, не больше, хотя в зале негде было яблоку упасть. Худрук театра Игорь Олегович Горбачев обычно приходил на репетиции дней за десять до выпуска, все останавливалось, его вводили в спектакль, и он играл. Для «Вишневого сада» Горбачев исключения не сделал, и Горяев обиделся. Считалось, что Игорь Олегович играет Гаева в первом составе, а Бруно Артурович Фрейндлих — во втором. И вот идет репетиция, Горбачев и Фрейндлих ждут в зале. И тут Горяев зовет: «Бруно Артурович, что вы сидите? На сцену!» Горбачев оскорбился и ушел, затаив страшную обиду. И началось! Помню, как маститые актеры, которых завел и настроил против Горяева худрук, громили постановку на худсовете. Юрий Толубеев, гениально игравший Фирса, не оставил от спектакля камня на камне. Представитель Министерства культуры даже растерялся: «Да вы что?! У вас потрясающий спектакль!» Но старики фыркали. Так Горбачев расправился с Горяевым чужими руками. Досталось и мне: позже, когда за роль Пети присудили приз как лучшему молодому актеру в театральном сезоне, на вручение в ЦДРИ никто из театра не пришел. Но я все равно был счастлив: судьба свела с режиссером, который открыл во мне то, чего про себя не знал.

Ростислав Аркадьевич поставил в Театре Пушкина еще несколько спектаклей, мы очень хотели, чтобы он возглавил труппу. Но Горбачев просек угрозу и не дал этому свершиться — уверял, что Горяев собирается упразднить худсовет. А Юрию Владимировичу Толубееву нравилось в нем сидеть: как ему казалось, чем-то руководить, на что-то влиять. В общем, народные идею не поддержали. Когда Горяеву предложили перебраться в Москву и возглавить Театр Советской армии, я стал единственным актером, которого он позвал с собой.

Переманил ролью, за которой я гонялся всю жизнь: Макбетом. Леди Макбет должна была играть Людмила Касаткина, которая была уже в возрасте. Но по замыслу режиссера молодой король, соблазненный взрослой женщиной, творил злодейства по ее наущению, потому что любил как мать. То есть все преступления совершались из-за любви. Касаткина довольно быстро просекла, чего от нее ждут, и заявила: «Вы хотите, чтобы старая (следовало нецензурное выражение) соблазняла молодого короля? Не будет этого!» По сей день считаю, что Людмила Ивановна совершила глупость, роль могла раскрыть ее с совершенно иной стороны. В итоге спектакль не состоялся. Может, и к лучшему, поскольку «Макбет» приносит актерам несчастья. Английские коллеги стараются даже не произносить этого названия, говорят о шотландской пьесе Шекспира.

Близился юбилей Победы, нужно было ставить спектакль к дате. И Горяев взялся за пьесу Михаила Шатрова «Конец», где главным героем был... Гитлер. Спектакль прошел сорок раз и собрал сорок аншлагов. Гитлера очень интересно играл Петр Вишняков, Алина Покровская — Еву Браун. Мне досталась роль Кребса, начальника штаба. Сценография новаторская: воссоздавая бункер Гитлера, Горяев впервые использовал пожарный занавес весом девяносто тонн. Когда эта бетонная махина под вой сирены ползла вверх, все понимали, какая мощь перед нами! Сколько споров и ругани возникало по поводу того, что это небезопасно. Но режиссер отстоял свое видение. Громили постановку жутко: как можно посвящать такое Победе?! Там нет ни одного положительного героя! Горяева заставили придумать оптимистический финал: в конце на сцену выходили наши солдаты и бросали в оркестровую яму фашистские знамена под музыку «Вставай, страна огромная», хотя война уже закончилась.