Герберт Уэллс
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ БЫКОВЫМ ДМИТРИЕМ ЛЬВОВИЧЕМ
1.
В этом году исполняется всего-то 130 лет со времени публикации первого научно-фантастического романа в современном смысле — «Машины времени» Уэллса: она печаталась с января по май в New Revue и в мае вышла книгой. Общий восторг неописуем: роман одинаково понравился представителям неоготики вроде Джозефа Конрада и отважным модернистам вроде Джойса, да и в самом деле он написан отлично. 29-летний Уэллс к тому времени долго — около десяти лет — писал фантастические рассказы, и один из них — «Аргонавты времени» — послужил зародышем романа; к первой своей большой книге он подошёл опытным, многое передумавшим автором. Он изобрёл жанр, он же и перерос его пятнадцать лет спустя. Некоторые его поздние книги по привычке ещё квалифицировали как фантастические — «Самовластье мистера Парэма», скажем, — но на самом деле это нормальная аллегорическая сатира, и не зря один из таких романов («Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь») посвящён «несравненной памяти Кандида», и зловещее хихиканье Вольтера там слышится чуть не на каждой странице, и вся фантастическая фабула герою попросту приснилась. Тут есть загадка — почему Уэллс примерно раз в 10–15 лет менял жанр, наскучило, вероятно, повторять то, что принесло ему удачу. Фантастику, в том числе социальную, он оставил после «Спящий просыпается» и «Современной утопии», перешёл на бытовые романы из английской жизни, разоблачающие обывателя и сноба; некоторое время писал научно-популярные книги, в том числе две версии всемирной истории, как бы конспекты её, где пытался все мировые события классифицировать и расположить в такой же строгой последовательности, в какой эволюционисты расписали происхождение видов. Наконец, в последние годы он написал массивную, очень откровенную автобиографию и несколько мемуарных книг, благо вспомнить было что — практически всю жизнь общался с мировыми знаменитостями, пользуясь собственным статусом прославленного прозаика.
У нас есть не только календарный повод вспомнить Уэллса — сейчас такое время, когда мировой кризис, идеологический с постепенным переходом в финансовый, обнажил множество механизмов истории, о которых предкам приходилось догадываться. Уэллс всю жизнь пытался понять главные алгоритмы человеческой психологии, эволюцию государственного устройства, принципы организации масс — иногда поражаешься точности его попаданий, иногда пасуешь перед их наивностью.
2.
Начнём с фантастики — как начал и он сам. Поневоле подумаешь, что мыслить писателю необязательно, что главная его задача — описывать яркие сны, безумные видения, которые его посещают, потому что мыслителей полно, а визионеров единицы. При желании ранние романы Уэллса можно интерпретировать как грозные предупреждения человечеству на рубеже веков, — но вообще-то грозными их делают не социальные катастрофы, а тот особый, присущий Уэллсу угол зрения, которые и позволял ему писать идеальные триллеры. Как говорил Борис Стругацкий, люди пишут антиутопии не потому, что хотят кого-то о чём-то предупредить, а потому, что это эффектно и пользуется спросом. Стругацкие тоже были скорее визионерами, чем аналитиками, и далеко не всегда могли объяснить, что и почему им привиделось. Уэллсу являлись — как в кошмарах — всякие впечатляющие картинки: например, человек раздевается, а под одеждой пустота. Что бы это значило? А это он, наверное, нашёл способ становиться невидимым, наверное, это безумный учёный, желающий спасти или погубить человечество. А вот ужасные инопланетные создания на трёх ногах, с маяком во лбу, и вот обезлюдевший Лондон в закатном свете, и толпы беженцев, покидающих его... А вот полулюди, полузвери — результат то ли прямой, то ли обратной эволюции, — сидят вокруг костра и повторяют: «Разве мы не люди?», и глаза у них горят в темноте джунглей, как у животных, а язык они употребляют человеческий, хотя и со странным акцентом. Эти жуткие картинки остаются в читательской памяти навеки. Уэллс обладал счастливым даром описывать эти свои видения со сновидческой яркостью. Многие его догадки сбылись, — но помним мы не то, что он предсказал интернет (общедоступную всемирную библиотеку), мировую войну 1940 года или атомную бомбу. Мы его ценим не за предсказания, а именно за поразительные по яркости сны; да и настроение лучших его рассказов — тоже бесконечная необъяснимая печаль, как в детстве, как во сне. Самый известный, включаемый в антологии, самый исследуемый его рассказ — «Дверь в стене», но это вообще не фантастика, а чистый сон: ребёнок всю жизнь проходит мимо двери, за которой ждёт счастье, один раз он там был и видел райский сад, но всякий раз, когда дверь возникала на его пути, он торопился и пропускал шанс вернуться. Потом однажды зашёл. И провалился в котлован. Это одно из тех видений, которые, по странному совпадению, посещают разных художников в разные времена, но чувство, которое они вызывают, — одно и то же: невыносимая детская печаль от соседства несбывшегося. Как говорил Тарковский, — настоящая ностальгия не по тому, что было, а по тому, чего не было.
Разумеется, все видения Уэллса можно интерпретировать как пред-видения. И «Машина времени», например, является одним из самых точных прогнозов будущего: там угадана неизбежная диверсификация человечества в процессе его развития, разделение людей на две ветки — интеллектуальных, но хилых элоев и физически могучих, туповатых морлоков (причём самая страшная догадка состоит в том, что морлоки питаются элоями, а не только обслуживают их; они как бы для себя их выращивают!). В действительности неизбежный раскол нашего человейника на несколько видов — сегодня почти очевидность, люди продолжают от этого отворачиваться, но скоро вынуждены будут не только признать этот разлом, но и научиться с ним справляться, расселяться как-нибудь. Борьба с мигрантами — неумелая и бесплодная, но всё-таки попытка справиться с этим самым, желание выстроить стену между мирами, тогда как надо не стены строить, а учиться быть невидимыми, как человек-невидимка. Уэллс уверен, что человечество в процессе развития обречено уничтожить себя — в «Машине» появляется ужасное видение пустынных болот будущего, населённых крабами и дикими белыми цветами — последними, что напоминает о былой прекрасной земле, где встречались «нежность и благодарность», главные, по Уэллсу, качества. Нельзя не отдать должное безупречной композиции «Машины» — она-то и делает Уэллса великим писателем, ровней Уайльду и Киплингу: ужас идёт по нарастающей — сначала элои с их прелестной хрупкостью, потом морлоки с их трагической, безобразной жестокостью (и вроде как они не виноваты, но от этого не легче), потом Белый Сфинкс, в котором спрятана машина, — и потрясающая сцена, когда путешественник запускает эту машину, а ужасные морлоки лезут в неё лапами и пытаются не пустить, это же мы наблюдаем ежедневно, но бессмысленно хватать машину времени за колёса... И в финале — когда он вместо прошлого случайно улетел в ещё более далёкое будущее, — эта музыкальная сцена на болотах, когда ужас переходит в новое качество, в высокую, безвыходную печаль: «Не могу передать вам, какое страшное запустение царило в мире. На востоке — багровое небо, на севере — темнота, мёртвое солёное море, каменистый берег, по которому медленно ползали эти мерзкие чудовища. Однообразные, ядовито-зелёные лишайники, разрежённый воздух, вызывающий боль в лёгких, — всё это производило подавляющее впечатление! Я перенёсся на столетие вперёд и увидел всё то же багровое солнце — только немного больше и тусклее, — тот же умирающий океан, тот же серый холодный воздух и то же множество ракообразных, ползающих среди красных скал и зелёных лишайников. А на западе, низко над горизонтом, я увидел бледный серп, похожий на огромную нарождающуюся луну