Уравнение спасения
Виноват ли выживший — и другие вопросы войны в фильме «Спасти рядового Райана»
25 лет назад, в конце июля 1998 года, на экраны всего мира вышел фильм Стивена Спилберга «Спасти рядового Райана» — батальная эпопея, действие которой происходит в первые дни после высадки союзников в Нормандии. В России это кино считается образцом голливудской пропаганды, которому нужно подражать, по-своему расставляя акценты. В Америке его критиковали за мрачность и излишний натурализм, американский Совет по делам ветеранов даже открыл горячую линию для участников Второй мировой, переживших эмоциональный шок во время просмотра. Фильм «Спасти рядового Райана» задал новые стандарты батальных сцен и вообще изображения войны на экране: с его появления кино о войнах XX века, неважно, в какой стране оно сделано, не может не оглядываться на его достижения. Но, возможно, главное в этом фильме — не натуралистичные сцены сражений и не патриотический пафос, а этические вопросы, которые Спилберг ставит перед своими героями. И, несмотря на любовь этого автора к моральной ясности и четкости в расставлении акцентов, самые важные вопросы в фильме остаются без ответа.
Июнь 1944 года. Трое братьев Райан, служивших в американской армии, погибли на фронтах Второй мировой, четвертый только что высадился с десантом в Нормандии. Генерал Джордж Маршалл — тот самый, что позже предложит план послевоенного восстановления для стран Европы,— приказывает найти четвертого брата и отправить его домой, чтобы у матери остался хотя бы один из сыновей. На поиски отправляется отряд из восьми рейнджеров: едва выжившие при высадке на пляж Омаха, они должны совершить рейд вдоль передовой и найти человека, имея в распоряжении только его имя и фамилию, в хаосе первых дней операции «Оверлорд» никаких более точных координат установить невозможно.
Известно, что сюжет «Рядового Райана» основан на истории американских солдат, братьев Ниланд: как и в фильме, трое из них погибли, четвертого после высадки в Нормандии отправили в США (позже одного из братьев, считавшихся погибшими, нашли в плену в Бирме). Было еще несколько подобных случаев, а в 1948 году в американской армии была официально принята «политика единственного выжившего» — согласно которой солдат, чьи братья или сестры погибли на военной службе, должен быть освобожден от призыва. Однако ни в одном из таких случаев не устраивалось никаких поисково-спасательных операций, участники которых рисковали бы собственной жизнью. Решение генерала Маршалла, как это показано в фильме, на первый взгляд исполнено гуманизма, но по сути абсурдно: чтобы Райан вернулся к матери, спасающим его солдатам, возможно, придется пожертвовать жизнью — то есть похоронки просто придут другим матерям. Что должен чувствовать после этого выживший, спасенный такой ценой? Эта этическая дилемма — ядро фильма Спилберга, но, чтобы добраться до сердцевины, нужно снять несколько верхних слоев.
Адское
Cцена высадки десанта в Нормандии, с которой начинается фильм,— самое шокирующее, ненормативное изображение войны, когда-либо встречавшееся в мейнстримном кино. 25 минут взрывающегося трассирующего хаоса, трансляция с линии огня со всеми чудовищными подробностями. Оторванные конечности, кишки наружу, тонущие тела, прошитые пулями. Ручные камеры мечутся, как подстреленные, капли крови летят на объектив. Здесь нет традиционного для Спилберга протагониста, простого доброго малого, чей здравый смысл все расставляет по местам,— ну то есть формально он присутствует, это капитан Миллер в исполнении Тома Хэнкса, но толку от него немного. На этой кромке песка под плотным пулеметным огнем нет места героизму, храбрости, самопожертвованию, в чудовищном ритме боя невозможно совершить никакой осознанный поступок, для этого просто не хватит долей секунды — здесь всем правит смертельная случайность.
Спилберг отходит здесь и от свойственного ему киноязыка: на месте традиционного повествования с ясной моралью и общедоступной занимательностью — абстрактный экспрессионизм, стремительные штрихи осколков, пуль и тел. Эти 25 минут повлияли на все последующее кино о войне, без них не было бы «Тонкой красной линии», «1917» и «Дюнкерка». Спилберг изменил оптику батальной сцены — так же, как Толстой в «Войне и мире» совершил революцию, показав Бородинское сражение изнутри глазами обычного человека (а не военачальника или всевидящего наблюдателя). Спилберг и его последователи пытаются прежде всего передать ощущения того, кто оказался внутри «мясного штурма»,— а вокруг свист, грохот, кровь и страх, несущиеся со всех сторон на бешеной скорости. Этот поток чувственных данных уничтожает все привычные нарративы о войне: только потом, глядя со стороны или с временной дистанции, можно будет объяснить, зачем шел бой и какой в нем был смысл, но, находясь там под все сметающим огнем, найти в этом хаосе признаки осмысленности невозможно.