Неустранимая странность бытия
Каким выглядит прошлое в воспоминаниях — и в романе Максима Семеляка
В издательстве «Альпина. Проза» вышел роман Максима Семеляка «Средняя продолжительность жизни» — попытка выяснить отношения с прошлым, а вместе с ними и что-то еще. Юрий Сапрыкин тоже вспомнил прошлое и постарался понять, почему этот текст такой странный.
Честно говоря, изображения и тексты, отмеченные биркой «сюрреализм», никогда не казались мне достаточно странными: совместный полет тигра и слона на тоненьких ножках или встреча зонтика с швейной машинкой — слишком нарочитая путаница, отдающая детсадовской считалкой. Не бывает таких галлюцинаций, и от такого не просыпаешься в ужасе среди ночи. Другое дело… да что угодно.
Любое слово, если его долго перекатывать во рту, узор на ковре, на котором остановился взгляд, какие угодно фрагменты реальности, когда смотришь на них слишком тщательно,— сразу покажутся странными. Именно так от пристального, долгого всматривания получаются сюрреалистические тексты.
У Липавского в «Исследовании ужаса» описан момент остановки восприятия: «Мир стоит перед вами как сжатая судорогой мышца… Птица летит в небе, и вы с ужасом замечаете: полет ее неподвижен». Что говорить о взгляде в собственное прошлое: как-то мне попалась фотография Большого Гнездниковского переулка, где я работал 20 лет назад; невозможно поверить сейчас, что эти дома и эти вывески вообще могли существовать на свете (хотя дома-то стоят, и вроде те же самые, нетрудно проверить). Возможно, еще время было такое — как сейчас кажется, сновидческое, призрачное, так и не собравшееся в устойчивую картинку. Просто 2000-е, не обзаведшиеся собственным прилагательным,— не лихие, не ревущие, не застойные. Сложившиеся из мимолетных токов — и разлетевшиеся при первом порыве ветра.
Роман Максима Семеляка «Средняя продолжительность жизни» — отчасти именно о том призрачном времени, но в нем много странностей любого другого рода. Связанных прежде всего с тем самым пристальным всматриванием: бог этого текста определенно прячется в деталях. Уличная вывеска, лежащая на дороге собака, обивка кресел в фойе подмосковного санатория — и желтый одуванчик у забора, и лопухи, и лебеда — все как бы вырезано из окружающего бытийного фона и вставлено в резную словесную раму: так, например, язык, свисающий из пасти пса, оказывается похож на галстук хорошо отужинавшего чиновника. Аллюзия, метафора, острота сменяют друг друга как номера в фигурном катании — и реальность, раскрученная в этих тройных тулупах, начинает менять свои очертания. Вытарчивают незаметные швы, царапает глаз какая-нибудь обиходная мелочь, все становится не похоже на само себя: как замечает рассказчик, «в лесу все выглядят моложе».