Быть знаменитым некрасиво
Адвокат Добровинский и его «Астон Мартин» тяжело переживают успех электросамоката.
-Это вы?
Вот что можно ответить на такой вопрос?
«Нет, это не я»? Или «Мне кажется, вы угадали — это он, а кто же еще? В смысле, он — это я»?
Еще в конце мая вроде бы меня знали в светской Москве и более-менее на Рублевке. Хорошо, чуть-чуть где-нибудь еще. Ну коллекционер, ну лекции читает, на радио ведет популярную программу, в «Татлер» пишет, женщин разных защищает в судах, Киркорова опять же не дал обидеть французскому гастарбайтеру, в кино иногда снимается. А еще в очках и бабочке ходит. Короче, простой московский адвокат.
Однако уже к середине июня даже северный олень на Ямале знал, кто такой Александр Андреевич Добровинский, и, что самое интересное, за границей по каким-то причинам тоже все встревожились. Злые языки поговаривали, что мумия Тутанхамона уголками губ сказала проходящему мимо охраннику: «В Москву передай шифровку: «Андреич, держись».
Произошедшему были довольно веские предпосылки. Ранней весной, когда у всех нормальных существ разгуливается интерес к размножению, нас вместо этого прекрасного процесса посадили на карантин. Лишь изредка в московских переулках можно было встретить одичавших людей, словно иллюстрацию к старой советской песне «Только вижу — на улицах где-то одинокий гуляет гормон…», которые шли в масках за продуктами. СМИ душили новостями про коронавирус, блогеры выстраивали свои сумасшедшие версии, народ их, естественно, додумывал и приумножал, мужья и жены смотрели друг на друга в режиме самоизоляции и думали о том, о чем писать не стоит. Не было ни спорта, ни сплетен. Никого не интересующая Сирия и какая-то лажа в Америке особой почвы для эмоционального всплеска не давали. В народе накопилась потребность поорать, защитить, возненавидеть, поругаться, простить, обсудить, полюбить, посочувствовать, и выхода этим эмоциям не было. Ситуация становилась критической, чему свидетельствовало несколько звонков от обиженных мужей, которым вылили на голову борщ и унизили словесно, и из других семей, где втык получили дамы. Начиналась великая посткарантинная эпоха разводов, и офис тихонько приходил в себя. Назревали шквал раздела имущества и вечная проблема «отцы и дети», в буквальном значении этих слов. СМИ изголодались по скандалам, выдумкам и мытью костей настолько, что им уже было все равно, о чем писать. Нужен был предлог. Не очень важно какой.
И тут 8 июня случилась трагедия на Садовом кольце. Обо всех перипетиях трех месяцев, последовавших за этим вечером, о самом судебном процессе над Ефремовым, о городских сумасшедших около суда я расскажу в отдельной книге. Тут разговор не об этом. Речь идет о внезапно обрушившейся на меня всенародно-международной узнаваемости и во что это вылилось. Или, как говорили некоторые клиенты в девяностых, «надо понять, что получилось, типа, в натуре».
Все произошло внезапно и залпом. Как выстрел из дробовика. Совершенно нелепый вопрос «Это вы?» первый раз прозвучал сразу, в тот же день, когда я взялся за дело, в молодежном кафе на Большой Никитской улице, где я с нетерпением ждал свою дочь. Скосив глаз, я увидел, что вопрос прилетел от какой-то тощей курицы за соседним столом. Обернувшись на зов, я смог лицезреть слегка обглоданную куриную ножку и птицееда лет восьмидесяти со своей бабушкой. Думаю, что самым молодым из нас всех в этом молодежном кафе была покойница в тарелке. Пришлось что-то буркнуть в ответ на реплику о «вседозволенности пьяной богемы» и углубиться в газету. Вечером, когда я выходил из офиса, ко мне подошел дворник, который сообщил, что если бы в машине был не актер, а какой-нибудь таджик, то он давно уже сидел бы в тюрьме. Затем поблагодарил меня за «пиринципиалиность» и продолжил мести тротуар. Нагруженный комплиментом, я уехал на дачу.