Коллекция. Караван историйРепортаж
Сергей Юрский: «Думаю, что мне надо было еще смелее заниматься своим делом и не идти в общем строю»
Директор школы для беспризорников в «Республике ШКИД», Остап Бендер в экранизации «Золотого теленка» и дядя Митя в комедии «Любовь и голуби» — эти роли первыми всплывают в памяти в связи с именем легендарного советского актера Сергея Юрского. Хотя на самом деле совершенно невозможно перечислить все сделанное им — сыгранное, написанное, поставленное: уж лучше обратиться к энциклопедии. Но цифры и вправду невероятные: 60 лет на театральной сцене и в кино, годы литературной деятельности и без малого 50-летний стаж супружеской жизни...
Фильм «Золотой теленок», где Сергей Юрский блистательно сыграл Остапа Бендера вышел в 1968 году, но долгие десятилетия ему с завидным упорством высылали увесистые папки с пометкой «Лично в руки», внутри которых — бесконечные сценарии под рабочим названием «Остап Бендер. Сорок лет спустя». «И они искренне верят, что я буду ломать эту комедию?!» — негодовал Юрский, отсылая сценарии обратно непрочитанными. И когда в очередной раз журналисты спрашивали его: «Как думаете, а что было бы сегодня с Остапом, доживи он до наших дней?», ответ Юрского неизменно был резок и холоден: «Но он не дожил! Он умер!..» Сергея Юрьевича Юрского не стало в феврале 2019 года. Тем бесценнее оказались наши с ним встречи и разговоры. Когда в первый раз встретились для интервью, негласным условием нашей беседы было «Ни слова про Остапа Бендера!» Сергею Юрскому было что сказать, про что вспомнить, чему удивиться и о чем предостеречь. И настоящая жизнь его была ничуть не менее увлекательной и опасной, чем у вымышленного «великого комбинатора»...
Когда Сергею Юрскому был всего год от роду, его отца репрессировали, осудив «за происхождение»: еще бы — сын священника и дворянки! Отбыв ссылку (пусть не в лагерях, а в Саратове), отец Юрского в 1937-м попал под «малую реабилитацию». Его приняли в партию, и уже в 1943 году он возглавил художественное руководство всей системой цирков СССР. Он искренне верил в идеалы коммунизма и правое дело партии, из которой его, впрочем, исключили уже пять лет спустя...
Сын своего отца, Сергей Юрский никогда не поступался своими принципами. Придя в Большой драматический театр к Товстоногову, будучи еще студентом третьего курса театрального института, он сразу сыграл несколько главных ролей, принесших ему раннюю славу. Юрский не побоялся потерять все, когда в какой-то момент решил пойти против режиссерского авторитета и в 1974 году поставить свой спектакль в «его» театре (это был «Мольер» по пьесе Михаила Булгакова). Товстоногов тогда выразился резко и твердо: «Мне нужен хороший Юрский-артист, а не средний Юрский-режиссер». И Сергей Юрьевич ушел из театра. Ушел в никуда...
Еще в 1967 году Юрский получил звание заслуженного артиста, а вскоре сыграл роль Остапа Бендера в «Золотом теленке», принесшую ему всесоюзную славу и непреходящую любовь зрителя. Но это не помешало ленинградским партийцам уже в конце 1970-х буквально травить вольнодумного Юрского. За что? Встречался с опальным автором Солженицыным, писал честные отзывы о поездке в Прагу, в которую уже входили советские танки... На какое-то время Юрскому фактически был закрыт путь на телевидение, радио, на съемочные площадки «Ленфильма».
И тогда Сергей Юрьевич уехал в Москву, в 43 года начав жизнь с чистого листа. Будучи не без оговорок принятым в Театр имени Моссовета, он все же реализует здесь свою мечту о режиссуре. Играет сам и ставит спектакли на сцене театра «Школа современной пьесы». И все реже снимается в кино, не чаще двух-трех фильмов в год. В 1979-м он блестяще исполнит небольшую по масштабам своей актерской величины, но огромную по вложенному в нее таланту роль врача Груздева в многосерийном телефильме «Место встречи изменить нельзя». И выйдет на новый виток всенародной любви, сыграв, пожалуй, максимально далекий от себя самого персонаж — дядю Митю в комедии «Любовь и голуби», где снимался со своей женой, актрисой Натальей Теняковой.
Будучи человеком исключительно чуждым дешевой популярности и легких дорог, Юрский создает свой уникальный Театр одного актера, становится чтецом литературных произведений и сам начинает писать. Его повесть «Чернов», написанная в середине семидесятых, 20 лет спустя становится литературной основой для режиссерского дебюта Юрского в кино с трагикомедией «Чернов/Chernov». И это тоже был Поступок — в начале девяностых так смело говорить с большого экрана о самых мрачных и пугающих сторонах жизни советского человека, своей жизни...
— Сергей Юрьевич, вы ведь обрели всенародную любовь именно благодаря ярким киноролям. Почему же с годами все реже снимаетесь в кино?
— Причина проста: с кинематографом я расстался. И порядком разочаровался — как я в нем, так и он во мне. И хотя изредка снимаюсь, но уже не рассматриваю кино как профессию. И есть ощущение, что с сегодняшним зрителем мы можем оказаться просто незнакомыми. Можем друг друга даже не узнать. Может быть, кто-то вспомнит, что актер этот играл Остапа Бендера в «Золотом теленке» Швейцера, но в постаревшем человеке с трудом узнает его. Может быть, кто-то вспомнит, что этот же актер играл в картинах «Место встречи изменить нельзя» и «Любовь и голуби» — но там я был в гриме, и меня опять же могут и не узнать, и не вспомнить. Последняя на сегодня моя работа в кино — роль Сталина, которого я прежде играл в собственной постановке пьесы Иона Друцэ «Вечерний звон».
— Что означает для вас сыграть такой персонаж — понять его? Оправдать?
— Конечно, понять. Не обвинить, не оправдать — понять. Сталин и сталинизм — две вещи разные. Сталинизм существовал и до Сталина, и с его смертью не исчез. Жертвой сталинизма был и сам Сталин, ибо он был слабее его — в этом абсурдный и содержательный парадокс.
— Остается ли в вас что-то от сыгранных вами героев?
— Остается... Особенно если это роль в театре, с которой ты живешь долго. Или как было в старом кинематографе времен «Золотого теленка», который снимался два года. Когда ты долго живешь в этом образе, то что-то прирастает. Не поверхностно, нет! Так, как если, играя Сталина, ты вдруг начинаешь всеми командовать — нет. Или как Бендер становишься пронырливым. Но черты твоих героев или приподнимают тебя, или давят своим несчастьем. Я замечал, что к актерам, играющим бонвиванов, часто прирастает маска. Задача же актера — не дать ей прирасти. Не дать! Иначе ты перестаешь быть творческой личностью.
— Из сыгранных вами ролей, как в театре, так и в кино, какую сегодня вы вспоминаете как самую сложную?
— От цирка я взял привычку работать над ролью определенное количество времени. В цирке надо репетировать каждый день, чтобы выходить вечером и совершать воздушный полет. Или выйти на манеж клоуном так, чтобы две тысячи человек, глядя на тебя, засмеялись... Одной из первых моих постановок в БДТ был «Мольер» по пьесе Михаила Булгакова «Кабала святош». В то время я очень увлекался Мольером и считал его прародителем театра. Я прочел тогда дневники Лагранжа, который записывал за Мольером, и подсчитал: все большие его пьесы имели примерно 40 репетиций. К этому времени я уже много ролей сыграл у Товстоногова, и стал припоминать: оказалось, что и его постановки занимали приблизительно 40 репетиций. Я посмотрел записи Немировича-Данченко — примерно столько же. И я взял себе за правило: 40 репетиций. Роли великие или маленькие — все я укладываю в этот срок. Это по-цирковому!
— Говорят, что биография актера состоит не только из сыгранных ролей, но и из тех, от которых он отказался...
— И по этому поводу мне есть что рассказать вам. Я имею один комплимент, который считаю самым высоким в своей жизни. Я получил его в Одессе. Мы играли там спектакль «Железный класс» Альдо Николаи. Самолет прилетел очень поздно, и в театр мы попали за полтора часа до начала спектакля, а это уже очень волнует. И тут ко мне в гримерную начинает рваться какой-то человек. Его не пускают, а он кричит:
— А шо такое! Дайте мне поговорить! Мне надо сказать пару слов!
— Ну, пусть он уже войдет! — раздраженно сказал я.
— Я вас уважаю: дайте пожму вам руки. И знаете, за шо я вас уважаю? Шо вы не снимались в лишних фильмах!
Знаете, для меня это очень высокий комплимент! И, отвечая на ваш вопрос, скажу так: в своей жизни я отказался от всех ролей, кроме тех, которые я сыграл.
— Как вы понимаете, как чувствуете, что играть, а что — нет?
— Видите ли, у нас, жителей страны Советский Союз, был выбор. Он был невелик, потому что все было запрограммировано сверху, — но он был. И выбор профессии, и выбор амплуа. Сейчас вместо выбора есть соблазны. Их великое множество. А любой соблазн — вещь крайне опасная. Потому что «коготок увяз — всей птичке пропасть». Сыграть не ту роль или неудачно сыграть роль — это одно. А заключить контракт на 300-серийный фильм — это другое. Это кусок жизни! И подчинение нехудожественному образу жизни, о котором тем не менее мечтает большинство молодых актеров: «Вот бы попасть в сериал!» Но это не выбор, а соблазн! Эту работу трудно назвать актерством, если человек согласен 300 серий подряд играть эпизод. Это совсем не то, что выходить на сцену театра в маленькой роли, которую ты играешь четыре раза в месяц, и у тебя есть время, чтобы дышать. А если 300 серий снимаются каждый день, то нет времени ни дышать, ни выбирать, ни думать, а только радоваться тому, что ты сюда попал, а не сидишь без работы.
Великий человек был Луис Майер, сказавший, что таланты ему не нужны — звезд он будет делать сам. И доказал это. Мне кажется, изобретенное им понятие «фабрика звезд» — не безобидная вещь, а ужасно агрессивная, уничтожающая профессию актера, подменяющая ее. То, что звезды вышли на лед, на паркет и «Танцы со звездами» — то, на что смотрят люди, — по-моему, это страшно! Может быть, это всего лишь вопрос нашего разного отношения к скольжению? Тогда у меня есть «предложение» сделать следующий большой цикл шоу: «Православная литургия со звездами»! Или самый эффектный, который будет иметь, несомненно, колоссальный зрительский успех: «Полостные операции со звездами». Это был бы фурор!
Сегодня не удивив публику, не поразив ее чем-то эдаким, зал не удержать. Так что признаюсь вам: я безмерно счастлив, что хотя бы застал то время, когда слово было ценно, было в почете. Когда я читал программу, состоящую из отрывков из «Евгения Онегина» Пушкина, когда читал Зощенко и Булгакова, то приходилось вызывать наряды милиции, чтобы не было толпы, чтобы не сломали дверь. За словом шли! Это было искусство, к которому шли, как за правдой. И это не были запрещенные авторы. Это был «Онегин»! Сейчас уже это миновало, прошло...
— Часто ли вы сегодня вспоминаете о тех советских временах, когда вам выпало познать как славу, так и гонения?
— Я вспоминаю о тех временах лишь тогда, когда об этом спрашивают журналисты. И чтобы реже спрашивали, даже написал несколько повестей о том времени... Хотя сегодня мне уже кажется, что гонения эти были весьма нестрашными. Я же не сидел в тюрьме! Все было похоже на запрет на работу или что-то в этом роде. Да, это было неприятно. Мое состояние тех лет — угнетенное, временами даже испуганное — я выразил в повести «Чернов», а потом и в фильме, снятом по этой повести. После чего я это прошлое из себя изъял. Сейчас я не вспоминаю о том времени и уж никак не живу этим! Теперь меня волнуют совсем другие проблемы. А что было тогда... Давно это уже было. В другом городе, в иной стране. Да и в другой жизни.