Гуляют все!
Лев Рубинштейн вырывается из самоизоляции (и вам советует).
Я вовсе не адепт концепции рая в шалаше и его ближайших окрестностях. «В тесноте, да не в обиде» не мой позитивный идеал. Я всего лишь хочу сказать, что детское сознание — мое по крайней мере — было вполне глухо к вечному советскому «жилищному вопросу». Уверяю вас: не было места уютнее, чем под круглым столом, покрытым бордовой плюшевой скатертью с бахромой. И боюсь, уже никогда не будет. И не отыщется уже никогда ничего раздольнее, чем пыльный двор с дровяными сараями и бельевыми веревками, в котором проблема каких-то специальных «уличных зрелищ» никогда не стояла.
Хотя не совсем так. Я помню, как мучительно хотелось праздника, как душа рвалась к чему-то небывалому, выходящему за пределы. И оно, выходящее, представьте, обнаруживалось в этом скученном и монохромном мире. Помимо праздников общих вроде Первого мая, когда во двор высыпали принаряженные девочки и мальчики в новых негнущихся сандаликах (будь они неладны), были и прочие, неконвенциональные события и зрелища. Я не забуду никогда, с каким замиранием сердца, с каким предвкушением прикосновения к мрачной и величественной тайне несся на зов услышанного за километр духового оркестра. Почему я, да и все мы, так любили похороны? А дорожные аварии? А драки у пивного ларька? А появление во дворе чьей-то новой «Победы»? А пожары? А коллективное всматривание в звездное небо в тщетной, как правило, надежде увидеть спутник? Редко, но получалось. «Вот он! Вижу! Да смотрите же за моим пальцем! Да вот же! Да не там! Видите?»
Вижу. И даже, кажется, слышу характерные попикивания. Хотя глупости, конечно, какие попикивания на таком расстоянии.
Чем, скажите, не зрелища? Еще какие.
Нет, нельзя сказать, что никакого представления об уличной жизни в других временах и пространствах мы не имели. Все-таки книжки и кино являли нам более или менее красочные образцы карнавалов, ярмарок и прочей улично-площадной стихии.
Сегодня самое время признаться, что заветной моей мечтой до сих пор является обладание настоящей шарманкой в рабочем состоянии. Казалось бы, уплыл безвозвратно объект моей мечты в недостижимые музейно-мосфильмовские дали. Так нет же: одним из первых и, надо сказать, наиболее сильных впечатлений от Парижа, куда я попал лишь на сорок третьем году своей жизни, был живой шарманщик на бульваре Сен-Мишель. Жива, жива шарманка! А значит, станет она однажды и моей. Главное — не расставаться с надеждой.