ДилетантИстория

Контрразведчик «Штирлиц»

СВР и ФСБ России рассекречен уникальный объём архивных материалов о персоналиях, связанных с работой берлинской резидентуры Иностранного отдела ОГПУ — НКВД.

Роман Никитин

Рукавицы Ежова и пассы Пассова

Ежовская «чистка» рядов 7-го (Иностранного, ИНО) отдела Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР получила второй темп в марте 1938 года с приходом к руководству 33-летнего Зельмана Пассова. (Оказывается, его более знаменитый коллега Павел Фитин, которому пришлось практически заново воссоздавать разведку, был младше всего на два года.) Вскоре процесс потерял всякую управляемость, что осознали даже в Кремле, лишившись зарубежной развединформации (вместе с её источниками) более чем на сто дней. Иного ожидать и не приходилось, ведь новый руководитель советской политической разведки, старший майор ГБ (генеральское звание условно соответствовало на тот момент комдиву РККА) являлся выходцем из контрразведки, для которой страна, ввиду охватившей её шпиономании, стала непочатым краем.

Пример успеха по обе стороны кордона в лице Артура Артузова вроде имелся, но уже не перед глазами: Артузов ушёл ещё в 37-м — и первоначально отнюдь не в легенду разведки и контрразведки, а как «враг народа». «Калибр» Пассова явно был не тот, если не принимать во внимание финал обоих — расстрел. Зато в ловле мнимых шпионов целыми списками, например, «польской национальности» (в так называемых «национальных операциях») Зельман Исаевич вполне преуспел. Наркому Николаю Ежову требовался в ИНО именно такой человек, ведь даже на заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР он заявил, что Пассову безусловно доверяет.

До этого фактором, сдерживающим от «чистки» Иностранный отдел, служила фигура его предшественника Абрама Слуцкого, последнего из «могикан» уже репрессированного бывшего наркома Генриха Ягоды. Злосчастная судьба Слуцкого решилась в кабинете заместителя Ежова Михаила Фриновского 17 февраля 1938 года путём укола, который сделал ему начальник отдела оперативной техники Михаил Алёхин. Те, кому в своё время посчастливилось листать его следственное дело, недоступное ввиду отсутствия реабилитации фигуранта, однозначно говорят об искусственном характере сердечного приступа у Слуцкого, что подтверждается также показаниями арестованного Ежова. Арест самого Слуцкого «директивный орган» (иначе — «инстанция») посчитал чреватым массовой «эпидемией невозвращенчества» в закордонном аппарате ИНО. Оперативный приём сработал, хотя вернулись, поддавшись заманивающим пассам Пассова, далеко не все…

Два поколения — две разведки

Самый известный побег из «ежовых рукавиц» совершил в июле 1938 года испанский (а по существу — трансевропейский) резидент Александр Орлов-Никольский. Правда, сделать это ему было гораздо проще, чем любому, кто находился на территории Союза. Оба известных в настоящее время в качестве «главных мачо» нелегала, Дмитрий Быстролётов и Фёдор Парпаров, с которыми Никольский работал, наверняка даже вдали от Родины тоже почувствовали бы неладное, если бы не возвратились в СССР ещё при Слуцком. Поэтому наблюдали маховик репрессий против своих братьев по оружию тайной войны практически воочию и молча. При Пассове их и арестовали одного за другим: Парпарова в конце весны, 27 мая, Быстролётова в начале осени, 17 сентября 1938 года. И если о закордонной работе второго известно достаточно, в том числе благодаря его собственной словоохотливости, то первый, обладавший не менее привлекательными внешними данными, по своим моральным качествам, как ни странно, в определённом смысле является его антиподом. Ведь не считать же, в самом деле, за таковые оперативные приёмы разведки. Куда важнее то, что Фёдор Парпаров, как стало ясно из материалов его архивного следственного дела, в отличие от (увы!) большинства своих коллег в то время, даже под пытками не оговорил ни их, ни самого себя. Провёл в трёх тюрьмах более года и (опять редкий случай) в итоге отправился из Бутырки домой, а не в подвал Военной коллегии сразу же после её заседания и не в лагеря, как Быстролётов.