Дети войны. Воспоминания Марка Розовского
О военной поре мы беседуем с Марком Григорьевичем Розовским, известным театральным режиссером и драматургом, Народным артистом Российской Федерации, художественным руководителем театра «У Никитских ворот».
Марк Розовский: Я принадлежу к поколению, которое получило такое почетное звание – «дети войны». 16 или 17 июня 1941 года я, будучи четырехлетним клопом, поехал с моей бабушкой в Анапу. Бабушка родилась в Анапе, и моя мама – тоже, и там жили наши родственники. Мы приехали, а буквально через несколько дней началась война. Анапа была детским курортом. Там не сразу поняли, что такое война. Потому что курорт есть курорт. Но мы были у родственников, жили в их доме. Когда через некоторое время решили вернуться в Москву, выяснилось, что мы не можем вернуться – для этого надо иметь пропуск. И мы с бабушкой задержались, как говорится, на длительное время в Анапе. Очень скоро Анапу немец стал бомбить. И я помню, как на соседний дом упала бомба, там вообще всё было разбомблено к чертовой матери. Так вот, в наш двор падали осколки, которые вонзались в землю, но не оставались на земле – они начинали прыгать, этак зигзагообразно, и издавать шипящий звук: фыр-фыр-фыр. И поэтому было опасно находиться во дворе, потому что там осколок мог в тебя угодить. Поэтому, когда бабушка слышала самолетный гул, она хватала срочно меня за руку и тащила в дом. Хотя риск, что дом обрушится, был во время бомбежки реальный.
Что мне еще запомнилось? Она вместе со мной залезала под кровать. Мол, если дом обвалится, сетка кровати может спасти. Я ничего не понимал, я вообще не хотел под кровать. Более того, мне интересно было на самолет посмотреть. Я был маленький и не слишком понимал, что смерть гуляет в нашем дворе. А там стояла печка, называлась по-южному, таганок. Там угольки, мелкие щепочки, и там бабушка мне яичницу делала, на этом таганке. И вот несколько осколков попало в таганок, и он перестал быть нашим, как говорится, обслуживающим реквизитом.
«Знание – сила»: Осколки испортили его?
М. Р.: Да. Семья, в которой мы жили, – родственники бабушки, анапские. Глава семьи дядя Петя работал поваром. Большой такой, огромный мужчина. Вот такими должны быть повара. Днем он уходил на работу, работал в какой-то столовой, и это тоже нам помогало, потому что мы что-то из еды получали из этой столовой.
«ЗС»: Даже там голодное время было тогда?
М. Р.: У нас деньги закончились… Мы же там жили почти полтора года. А приехали на два-три месяца. Поэтому они нас просто спасали, родственники наши. Мы, грубо говоря, еще не были тогда беженцами. Эта история впереди, ее я подробнее расскажу, потому что я взрослел и помню это лучше. А про Анапу помню – похороны какого-то краснофлотца. Рядом же был Новороссийск, и когда немцы подступали, под Новороссийском была такая мясорубка, но об этом я узнал много позже, в том числе, кстати, из книги Леонида Ильича Брежнева «Малая земля». Кстати, могу подтвердить, что все, что там написано, я помню, там действительно шли страшные бои. Поэтому не надо иронично относиться к воспоминаниям Брежнева.
Там были жестокие бои, причем как на берегу, так и вдали от берега. Рукопашные бои. Может, и в других местах они были, но реже. По-моему, Леонид Ильич тоже об этом вспоминал. Один писатель, мой знакомый, фронтовик, он участвовал в боях под Новороссийском, и он рассказывал, что это самое страшное. Я как-то его спросил, что самое страшное было на войне? Ты мне можешь сказать? Он говорит – рукопашная. Его ответ был такой. Я говорю, а почему? Он – потому что, представляешь, вот Южный берег, Северный Кавказ, Анапа под Новороссийском. И вот – море сверкает. Море смеялось, оно там всегда смеялось, если вспоминать Горького. Так вот, всё прекрасно, солнышко, бабочки летают, это он мне рассказывает, стрекозки, кустики какие-то, песочек.
И вот там 100 человек на 200 человек несутся друг на друга с воем. Рукопашная атака начинается с воя. То есть человек должен озвереть, потому что он не стреляет в кого-то, а он должен убить руками близстоящего врага. И, говорит, психологически это самое страшное, потому что, если ты ему пальцем в глаз не ткнешь, понимаешь, что он тебе ткнет ножом в живот. Можно представить себе, что, когда выходили на уличные драки, какие я в своем детстве видел, уже в мирное время, когда улица на улицу, двор на двор, и когда там пять человек дерутся с другими пятерыми, и то на это страшно смотреть. А тут сотня, и иногда она превосходит численно врага, а иногда враг превосходит численно. И вот это самое страшное на войне, потому что смерть в буквальном смысле приближается к тебе на расстояние метра, одного метра, и решается, остаться тебе в живых или нет. Или ты его, или он тебя.
Помню также, как на море, не на горизонте, а ближе к берегу, горели корабли, то ли наши, то ли немецкие. А мы бегали на берег смотреть, как горят корабли. И ничего нельзя сделать. Ты видишь, что до них не доплывешь, и никто оттуда не плывет… Помню эти зарева, это тоже картина страшная горящего корабля. И вот похороны краснофлотца запомнились.
А дальше маме в Москве удалось найти возможности, чтобы нам выслали пропуск. Но не в Москву, а в эвакуацию. Потому что бабушка была с ребенком, и оставалось дня три-четыре до прихода немцев в Анапу. То есть бабушка меня спасла, и пропуск меня спас, который мама прислала. И мы попрощались с нашими родственниками – они остались, и при немцах там оставались. Дядя Петя, по-моему, ушел в какой-то отряд партизанский – он воевал.
Вот мы покинули наш дворик, запомнившийся мне таганком и осколками. А дальше что происходило? Дальше мы прибыли на вокзал, и мы должны были как-то этот поезд, как говорится, оседлать. Именно оседлать, потому что это был один из последних поездов с беженцами. И все, кто имели пропуска и не имели, все хотели в этот поезд попасть. И там на крыше поезда сидели люди, такая вот кинокартинка. И нам удалось в этот поезд сесть.
Поезд чух-чух-чух, кое-как проехали станцию Тоннельная1, и опять бомбежка, и самолет бомбил именно наш поезд с беженцами. Но там уже были оборудованы по дороге такие землянки на всякий случай. Поезд доехал до нескольких землянок и остановился, и все пассажиры выскочили в сторону этих землянок. Надо было метров триста пробежать. И бабушка, держав меня, маленького мальчонку, за ручку, достигла вот такой землянки. Она была Г‑образная и была вся набита людьми. Мы с бабушкой на входе оказались. Поезд стоял, а самолет немецкий кружил и бомбил уже людей.
1. Тоннельная – железнодорожная станция Северо-Кавказской железной дороги в 36 километрах от Анапы. (Здесь и далее – Прим. ред.).
«ЗС»: Не поезд, а бегущих людей?
М. Р.: Да. Может, он хотел попасть и в поезд, но бомба угодила прямым попаданием во вход Г‑образной землянки, только другой вход. Бабушку засыпало. И она накрыла меня своим телом и не сразу поняла, что получила осколок в ногу.
Смешная деталь: когда мы бежали к землянке, я был в панамке-матроске – и она потерялась. А когда бомбежка кончилась, и все побежали назад к поезду, бабушка стала кричать: «Матроска! где матроска? моему внучку верните матроску, верните панамку!» Это она кричала, раненая. И матроска нашлась.
«ЗС»: Ей ногу хотя бы перевязали?
М. Р.: Не знаю. Наверное, но тогда это была открытая рана. Я помню эту рану позже, когда она всю свою оставшуюся жизнь парила ногу. Ей предлагали ампутировать эту больную ногу. Врачи не могли вынуть этот осколок, почему, не могу сказать. Рана была до кости. Ногу не отрезали, слава богу.
Когда мне говорят «вспомни войну», я вспоминаю о бабушке, об этой ее раненой ноге. Ну, вспоминаю, конечно, еще карту на стене с флажками, отмечавшими линию фронта. Есть еще какие-то воспоминания. О них позже скажу. Но прежде всего война – это бабушкина раненая нога с осколком, она была сине-красного цвета, вспухшая. Она всю оставшуюся жизнь хромала, понимаете? Она меня накрыла своим телом, и я до сих пор думаю, что, может быть, этот осколок предназначался лично мне, но она меня спасала и спасла. Мою бабушку звали Александра Даниловна Губанова, и она меня воспитывала в детстве, потому что мама всегда была на работе.
И вот с раненой бабушкой мы продолжили путешествие. Мы проехали через город Грозный, цель нашего путешествия – достичь Махачкалы. Вот мы прибыли в Махачкалу и там погрузились на маленький пароходик под названием «Михаил Калинин». Конечно, у нас никакой каюты не было, все беженцы располагались на палубе.
И вот тут начинается новый сюжет. Тогда беженцы, как бы это сказать… объединялись. То есть несколько семей, которые куда-то стремились – объединялись. Надо было, допустим, пойти в магазин, а все с детьми. Значит, сегодня ты посидишь с моими детьми, а завтра я с твоими детьми посижу. Это были поначалу незнакомые люди. Они предлагали друг другу такие альянсы. Это помогало им выжить. Вот это было и со мной. Это называлось «компаньоны». И у нас была компаньонша с двумя детьми. Я не помню ни ее имени, ничего.
«ЗС»: А куда плыл пароход?
М. Р.: В Красноводск. Из Махачкалы по Каспию в Красноводск. В Среднюю Азию. Все беженцы стремились в Среднюю Азию. Нас пытались бомбить, но «Михаил Калинин» был вооружен пулеметом, и когда прилетал немецкий самолет и начиналась бомбежка, какой-то солдат или матрос отстреливался по этому самолету. Для нас, детей, это было кайфом смотреть, как он стреляет. Не понимали мы, какая опасность грозит нам. Мне запомнилось, как он стреляет, а рядом полно детей.