Возвращение и наказание
Две истории о том, как человек движется по кругу и упирается в себя
Сюжет «вечного возвращения» Фридриха Ницше особенно благодатно ложится на почву русской истории, опровергая тем самым известную максиму о том, что русскому хорошо, то немцу смерть. Вот почему в паттернах двух маргинальных, но по-своему выдающихся судеб — тамбовского дьяка Семена Выморкова, раз от разу бросавшего вызов русским царям, и негодяя-выживальщика Ивана Анозова, всю жизнь переписывавшего биографию под внешние обстоятельства,— просматривается общий знаменатель.
Однажды философ Ницше, прогуливаясь, устал и присел отдохнуть возле пирамидальной скалы. И стал, конечно, размышлять — он ведь философ, чем ему еще-то заняться? — и понял, что этот момент он уже проживал. Несчетное множество раз. Не такой же, а именно этот. И еще раз переживет. И еще. Что жизнь — это вечное возвращение, бесконечный самоповтор. Когда эта жизнь кончится, начнется, вопреки учениям восточных мудрецов, не следующая, а точно такая же. Философ Ницше потрясен был мощью своего открытия и решил, что оно напугает жалких людишек. И что вечному возвращению обрадуется только подлинный сверхчеловек, который каждый свой миг проживает так, что вернуть его не жалко. Наоборот, хотелось бы вернуть. Впрочем, деваться некуда, он все равно вернется. От желаний наших ничего тут не зависит.
Обычному человеку, впрочем, даже и у пирамидальной скалы сидеть не надо (да и где найдешь ее, такую скалу, в нашу эпоху и в наших широтах?), чтобы почувствовать бездны, которые за откровением философа Ницше раскрываются и в нас, возможно, вглядываются. Потому что завтра будет тот же офис. Та же дорога до офиса. Те же пробки. Аптека, улица, фонарь. Тот же лес, тот же воздух и та же вода. И так далее. И так без выхода.
А если вспомнить о специфике места, сообразишь, что у нас тут внешний мир всегда примерно равен государству. Не важно, задумываешься ли ты об этом, но твоя жизненная стратегия — это стратегия взаимоотношений с Левиафаном (упаси господь, я не обидеть государство пытаюсь, я в том возвышенном и даже немного восторженном смысле, в каком имя это использовал философ Гоббс). Оно — стихия, часто — так и просто стихийное бедствие, сметет и не заметит. Зато ты заметишь, если успеешь.
Между героями сегодняшнего рассказа — 200 лет и ничего на первый взгляд общего. Один — бескомпромиссный правдоискатель, второй — беспринципный приспособленец и даже, пожалуй, подлец. Встретились они только благодаря моей привычке к хаотичному и бессистемному чтению, но в судьбах их мне все-таки мерещится какая-то вывернутая наизнанку ассонансная рифма.