Что читать про застой
Выбор Игоря Гулина
К открытию выставки «Ненавсегда. 1968–1985» в Третьяковке Weekend выбрал 12 книг о разных феноменах истории и культуры эпохи застоя.
Семидесятые как предмет истории русской культуры
О.Г.И., 1998
Есть темп, с которым то, что еще недавно было просто прошлым, становится историей — заново открывается не только потомкам, но и уроженцам эпохи как объект — завершенное время, доступное для интерпретации. Классический пример — написанная в конце 1980-х книга «60-е: мир советского человека» Петра Вайля и Александра Гениса. Вышедший ровно через десять лет сборник «Семидесятые как предмет истории русской культуры», составленный филологом и политологом Кириллом Роговым, сыграл в чем-то схожую роль — научного открытия эпохи застоя. Авторами его были многие интеллектуальные звезды 1990-х, прежде всего — филологи семиотической школы: Вячеслав Иванов, Мариэтта Чудакова, Андрей Зорин и др. Во многом это был опыт культурологического самоанализа.
Это было навсегда, пока не кончилось
Алексей Юрчак, НЛО, 2014
Книга Алексея Юрчака вышла по-английски в 2005 году, расширенная русскоязычная версия появилась через девять лет. Без ее упоминания не обходится ни один серьезный разговор об эпохе застоя (название выставки в Третьяковке — еще одно напоминание). В центре внимания Юрчака — не политическая история, не культурные поиски, но и не бытовая повседневность. Все это служит дополнительным материалом. Главным образом «Это было навсегда, пока не кончилось» — впечатляющее исследование человека «последнего советского поколения» как антропологического типа. Этот человек существует в парадоксальном модусе — в постоянном присутствии идеологии и в ускользании от нее, в сети бессмысленных общественных ритуалов и в частной невовлеченности, малодоступной в любую другую эпоху, в безвременье и ожидании конца.
Леонид Брежнев. Величие и трагедия человека и страны
Сюзанна Шаттенберг, РОССПЭН, 2018, перевод: Валерий Брун-Цеховой
«Длинные семидесятые» неотделимы от биографии генсека-долгожителя, чье имя стало синонимом эпохи застоя. Долгое время самым авторитетным жизнеописанием Брежнева был вышедший в 2000-х жезээловский том журналиста Леонида Млечина. Недавняя книга немецкого историка Сюзанны Шаттенберг — исследование более взвешенное, претендующее на научную беспристрастность. Тем не менее оно наполнено неприкрытой симпатией к герою. В Брежневе привыкли видеть персонажа почти комического, консерватора-маразматика, противника любых перемен, упивающегося собственным мнимым величием. Шаттенберг рисует образ обаятельного человека, тонкого политика и первого советского лидера, для которого люди были действительно важнее идеологии. Она не идеализирует своего героя, но обнаруживает в нем многомерную и по-своему действительно трагическую фигуру.
Диссиденты
Глеб Морев, АСТ, 2017
В вопросе о том, какое реальное влияние на судьбу советского государства оказало правозащитное движение, есть разные мнения. Однако очевидно, что диссиденты стали одними из главных протагонистов истории застоя — именно как истории, нарратива. Они были его героями в прямом смысле. Сборник интервью Глеба Морева — самая заметная из новейших книг о советском инакомыслии. Среди его собеседников нет фигур первого ряда, но тем интереснее. Из-за того, что фокус сбит со звезд, можно узнать многое, что до того оставалось в тени,— и об устройстве движения, и о сознании его участников. За последние сорок лет диссиденты выглядели то триумфаторами, то проигравшими. Сейчас можно посмотреть