Список желаний
Зина
Помещение, комнатка маленькая, параллелепипед, сама же и похожа на меленький гробик, но яркая, цветастая, непонятно, почему так. Стены сияли сплошной синей плиткой. Вдоль стен несколько железных каталок, ржавые трубы, погнутые колесики, будто присыпано синим, от старости высохло и отскоблилось. Мятная раковина. Гладкая железная дверь в точечных вмятинах, как будто кто-то продавливал пальцем. Зина не продавливала. Не видела, чтобы продавливал кто-то еще.
Она помыла свои молодые, твердые от мороза руки несогретой водой и направилась к Веронике. Погладила ее руку. Ноготки. Очень аккуратные, ухоженные, легкие, как лепестки камиллы. Вероника лежала раскрытой, распахнутая белая простынь. С огромным бесцветным, как и вся ее кожа, швом, подвернутым внутрь, словно пирог с капустой. Зине казалось, что и пахло капустой, сопревшей на жаркой погоде. Запах ей не нравился сильно. Но пахло не от Вероники. Пахло от других.
Другим она ничего не рассказывала, не трогала их ладони, не касалась поцелуем лба и дел никаких иметь с ними не хотела – скверный запах сигнализировал, и Зина знала, что из земли они попадут в ад. У Зины там никого не было. Ни друзей, ни знакомых, родственников тоже нет: отец, мать, сестра и двое сыновей написали ей адреса своего нового местопребывания, и Зина получила эту весточку на шестую ночь, проведенную у могилы, – был сентябрь, и, закутавшись в телогрейку, она ночевала прямо на желтом свежераскопанном грунте. Рядом была река, почему-то было не страшно.
Утром Зина умывала памятник, сажала новые цветы, отростки срывала с соседних могил, читала молитвенные и другие религиозные книги, днем ходила на рынок за обедом, который ближе к вечеру делила с закопанными. Ночью ложилась, прижималась к земле лицом и рассказывала, как любит, как сильно скучает, спрашивала, как их найти, умоляла ответить, умоляла забрать, но боялась Законов Божьих, а другой дороги к родным и любимым не знала. Прокалывала пальчиком землю, чтоб им было лучше слышно.
Так, в последнюю из ночей, ковыряясь в мягкой бархатистой земле, вытянула кусочек старой газеты, в обесцвеченных временем буквах разобрала – «рай пахнет розами». На обратной стороне был адрес больницы, где Зина работала. Через две недели Зина перевелась в морг.
Там Зина познакомилась с Розой. Ароматная, чистая женщина, с притаившейся на лице улыбкой – будто вот-вот улыбнется, ну и что, что смерть, ну и пусть умерла, а вот возьму и улыбнусь – казалось ее лицом таким. Белая, светлая кожа, конечности тела будто невесомые, едва касались холодной железной каталки – и тело должно было испариться лиловым туманом или приподняться и улететь.
– Какая красивая, ей точно туда. – Зина поцеловала Розу в лоб и прошептала на ушко адрес.
Нарядив Розу в одежды, что принесли близкие родственники, Зина достала из сумки огненно-алый платочек, шелковый лен, в нежных розах, и повязала платок телу на голову. Погладила по макушке. Свернула записку в полоску, напоминающую раздавленную сигарету, и просунула под косынку.
Дорогие мамочка, папуля, Алеша, Никита, Света.
Я не могу жить без вас. Я вас очень люблю. Каждую минуту, каждое мгновение думаю о вас, хочу вас обнять, прижать, поцеловать. Как вы там? Вам хорошо там? Я получила ваш адрес и вот пишу первое письмо. Дайте знать, дошло ли оно. Я очень хочу, чтоб дошло.
Я жить без вас не могу, жизни мне нет, дорогие мои. <...>
Света, пожалуйста, смотри за Алешей и Никиткой, мама уже старенькая, ей с ними тяжело. Как папа? Батюшка, Михаил который, тот, что вас отпевал, сказал, что вам там лучше.
<...>
Зина протерла посланнице за ушком розовой водой и еще раз поцеловала неживую кожу в области лба.
– Спасибо, Роза. Пожалуйста, найдешь их, хорошо, найдешь?
Зина уговорила родственников не снимать платок, сказала, что не по-божьему без платка хоронить, а тот, что они принесли, потерялся, может, еще кто в морге взял, неизвестно теперь, не найти, хороните в чем есть, поблагодарили лучше бы, что я о покойнице вашей позаботилась, платочек нашла.
Через сорок дней сестра Розы принесла обратно похожий платок.
– Спасибо вам большое, Зина. Нам соседка сказала, она женщина знающая, что ни в коем случае без платка хоронить нельзя. А наш, видите, потеряли. Так вы нас выручили, так выручили.
Вместе с платочком сунула Зине бутылку клюквенной наливки и банку соленых груздей.
– Это вот Алексей Никитич, муж мой, сам солит. Сам собирает и солит потом. Объедение, у нас все друзья знают, в гости приходят, просят сразу грибки открыть. А настоечка, это у нас Светки, снохи нашей, отец делает. Ее по чуть-чуть хорошо, со сладким с чем, можно и так. Но я с конфетками ее почитаю. Ой, Зина, какое ж вам спасибо. Так выручили, так выручили!
• • •
Тело Катерины было отменным: пахло цветами на солнце, гладкое, нестарое, несмотря на возраст, без родинок почти, хорошо оформленное, округлые плечи, лицо покойной умиротворяющее, на него хотелось смотреть, как на воду, на луну или на звездное небо в августе.
Зина раскрашивала лоскуток простыни весь вечер, рисовала розовый сад, алую окаемку. Затем свернула треугольником и, заправив кудрявые волосы Катерины за уши, повязала ей.
Тщательно протерла все тело розовой водой, синячки, под мышками, за ушами, попросила Катерину не забыть передать важное.
Булавкой приколола к расписанной пышными розами ткани записку.
Дорогие мои, спасибо большое. Все получила, настойку папину поставила к остальным бутылкам в кладовку. На день рождения открою.
Грибы открыла, не удержалась. Очень вкусные. Как в том году получились, когда я Никитку родила, помнишь, пап, совсем хорошие тогда вышли. От мамы бы хотела какую-то весточку. Пап, попроси маму тоже прислать мне что-нибудь, она там вяжет еще? Может, вязаное чего, носки можно, я в них спать буду. Хуж буду знать, что от тебя. Такое вот желание у меня.