Искусство и заказ
Кому принадлежит искусство — народу или заказчику? Филолог и искусствовед Арсений Дежуров выясняет, как живопись, архитектура и литература трансформировались вслед за запросами платежеспособной аудитории, а вместе с ними менялось и телосложение муз.
На глаз простодушного ценителя искусства, заказчиками бывают музы и Аполлон. Эти древние божества, все еще актуальные в вопросах культуры, насылают вдохновение, купить которое невозможно, а продавать предосудительно. Люди, мыслящие в духовном аспекте, бывают огорчены, когда соловей, вдоволь наевшись баснями, издает алчный клекот: «А деньги?» В общественном сознании художнику идет быть нищим и умереть молодым.
Добродетельные материалисты полагают, что «искусство принадлежит народу». Эти слова, сказанные Лениным Кларе Цеткин (1920), выражают идею не только вождя пролетариата – это общий посыл XIX столетия. Примерно в этом направлении мыслил Марсель Пруст и с ним еще многие эстеты разного калибра. Неважно, святы ли поныне Пруст и Ленин, но эта идея живет в нас. Как часто мы наивно вскидываем глаза и руки к небесам со словами: «Ну кому это нужно? Как это можно смотреть, слушать, обонять, осязать, пробовать на вкус? Короче, публиковать?» Мы, простаки, думаем, что конечные потребители изящного – мы, что искусство – вещь сугубо возвышенная и принадлежит всякому, кто на него взглянет.
В то время как искусство – штука платная и (в желанном для художника случае) дорогая.
В коммунистическом «прежде», какой бы учебник истории чего бы то ни было мы ни открыли (искусства, литературы, кулинарии, кройки и шитья), мы читали предварительную сводку о производительных силах и производственных отношениях, которые определили эволюцию и прогресс исследуемой темы. Социологическая школа исторических исследований, единственная уцелевшая в Союзе, полагала, что культура зависима от политэкономического развития общества. Широко мыслящий ученый современности скучливо скажет, что этот фактор никак отрицать нельзя, но не интереснее ли мыслить в категориях спонтанных изменений мировой культуры, чьи последствия мы видим на всех срезах коллективной мысли и пр.
Ну а если вернуться к архаической модели и в порядке гимнастики для ума проследить, как менялось содержание искусства в зависимости от требований платящей стороны, заказчика?
Власть в Европе передавалась не только из рук в руки. Она переходила от одной формации к другой. В смутное время искусство рабовладельческого строя подверглось строгой ревизии и утилизации. Бронзовые статуи императоров переплавлялись на нужды новой культуры, мраморные боги перекаливались на известь, колонны языческих храмов стали поддерживать своды христианских церквей. Изобразительное искусство поначалу получило величественный пинок, но затем снисходительно было допущено в обиход христианства как «библия для безграмотных»: поспешно крещенная языковая мозаика Европы не успела уразуметь смысл Святого Писания, и плоские выразительные картинки икон помогали неуверенным христианам в общих чертах понять св. Историю.
Это было даже не вполне искусство, ибо по-настоящему «святое» искусство, главная ценность которого – это сокровенный религиозный смысл, больше похоже на магию, во всяком случае, неотделимо от культа. Искусство в чистом виде бесполезно. Оно бесполезно, как бесполезна роскошь, и, подобно роскоши, не должно стоить дешево.
Да, конечно, случались религиозные центры, которые стяжали шедевры, преимущественно ювелирного мастерства. Но и эти клады были насыщены христианским (не поручусь, что всегда искренним) содержанием. Один дьякон храма Св. Софии в Константинополе, кажется, всерьез рассуждал, зачем наполнять самую большую церковь православного мира самоцветным камением и самоскатным жемчугом, а также златом, серебром, аксамитами и проч. Дьякон рассуждал о впечатлении, которое на язычников произведет презренный блеск дольних сокровищ. «А-а, – подумает жадный язычник, – коли у этого бога так много ценностей, значит, он и правда крут. Выучу-ка я греческий, прочитаю, что ему нужно». Выучит, прочитает и убедится в том, что не войти верблюду в игольные уши, а вот честная бедность… ну и т. д.