ОгонёкИстория

После всего | История

Удар в корпус

В сентябре 1917-го под французским Лиможем грохотала канонада, в которой несложно расслышать увертюру к гражданской войне в России. 3-я бригада русского корпуса при поддержке французских заградотрядов добивала остатки 1-й бригады, прославившейся в боях под Верденом

Что же случилось? Почему за месяц до Октябрьской революции две бригады Русского корпуса, отправленного на Западный фронт по просьбе союзной Франции еще царским правительством, подняли оружие друг на друга? Каким образом соотносится это с красивой легендой о русско-французском братстве по оружию, которую нам год крутят по ТВ?

Увы, самым прямым. Первый всполох Гражданской войны занялся от искр Февральской революции: это Временное правительство, только что провозгласившее Россию республикой, приказало командованию корпуса расстрелять бунтовщиков — своих же собратьев. Ультиматум к восставшим поручили написать прапорщику Гумилеву. Не однофамильцу — тому самому, Николаю. А путь от легенды о Российском корпусе до бойни, упрятанной на сотню лет в архивы военной цензурой, занял полтора года.

Век спустя стоит вглядеться, как это было на самом деле.

С корабля — под Верден

Первая Особая пехотная бригада — всего 10 500 штыков — высадилась в порту Марселя в апреле 1916-го и за месяц до отправки на фронт «отшагала 18 парадов». Самые памятные из них перечислил в мемуарах рядовой пулеметной команды Родион Малиновский (будущий маршал СССР): первый смотр провел французский главком маршал Жозеф Жоффр, за ним — президент Раймон Пуанкаре, после чеканили шаг перед союзными королями (черногорским, сербским, бельгийским), между ними вклинился принц Монако... Не война, а гастроли! Речи, цветы, оркестры: что ни улица, то живой коридор. Всюду русские и французские триколоры, «Марсельеза» и «Боже, царя храни!»…

От Марселя в лагерь Майли под Реймсом бригаду перебросили эшелонами, но дальше следовать автотранспортом она отказалась: «Русский солдат предпочитает ходить пешком»,— заявил командир генерал Николай Лохвицкий. Так на фронт и отправились — походными колоннами, с винтовками «Лебель» на левом плече (что впечатляло: во Франции ружья носят на правом), с полковыми командирами впереди, по шоссе — вольным шагом, но через любой городок — строевым и с развернутыми знаменами. «Здорово, молодцы!» — эти слова, вслед за своим президентом, учила вся Франция. В уставах русской армии не было термина «размедвеживание», но, видно, неспроста Дмитрий Лисовенко (еще один солдат Корпуса, оставивший воспоминания) вводит его в оборот с первых дней: «выработка у солдат молодцеватого вида» (при необходимости — и зуботычинами) почиталась важнейшим делом. Пулеметчик Малиновский подтверждает важность задачи: «Утром прошли через городок Шалон, разбудив его жителей озорной солдатской песней».

Контраст и впрямь был разительный — с французской армии бравый вид на второй год войны слетел. Страну потрясали акты жестокости военного командования, пытавшегося восстановить дисциплину. Истекавшего кровью лейтенанта Шапеляна из 98-го пехотного нашли на второй день после боя, обвинили в невыполнении приказа и расстреляли, привязав к столбу: стоять он не мог… После захлебнувшейся атаки 336-го пехотного полка командир 60-й дивизии приказал накрыть позиции «трусов» артогнем: четверо выжило, им завязали глаза прямо на виду у противника… Это все неспроста: уже в 1914-м на Западном фронте шли братания частей воюющих армий, в письмах домой солдаты писали, что готовы сдаваться, лишь бы не продолжать эту бойню.

Русская бригада, зачисленная в состав IV армии генерала Гуро,— это была прежде всего прививка того боевого духа, которого так не хватало. И это поняли обе стороны: когда два полка генерала Лохвицкого в ночь на 17 июня заняли свой боевой участок в Шампани, у городка Мурмелон, между Верденом и Реймсом, немецкое командование тут же перебросило в этот район 212-ю Стальную дивизию. На брустверах немецких траншей появились таблички: «Привет первой русской бригаде! Вам не хватило земли умереть в России, вы умрете во Франции!»

Генерал Юрий Данилов, первый историк, которому по ходатайству Союза русских офицеров во Франции удалось получить доступ к ее военно-историческим архивам, в книге «Русские отряды на французском и македонском фронтах, 1916–1918 гг.» (Париж, 1933) привел зловещую деталь: порой из немецких окопов до наших солдат доносилась… русская речь. Они догадались: это русские, что попали в плен на Восточном фронте, рыли вражеские окопы.

Добровольцы по приказу

У немецких генералов был резон преподнести урок передовому отряду русских волонтеров: в июле 1916-го французский Брест (порт на Атлантике) так же горячо, как Марсель, приветствовал еще три пехотные бригады из России. Две из них отправились в Македонию, на Салоникский фронт, а 3-я Особая — под Реймс, в помощь 1-й бригаде. Со временем их объединят в дивизию под началом генерала Николая Лохвицкого.

Генерал сам испросил высочайшее соизволение сформировать первый отряд добровольцев: в Ставке исходили из того, что от желающих «отбоя не будет». Увы! Даже офицеров, готовых воевать в чужих странах, не набиралось, а уж с солдатами на втором году войны была и вовсе беда. Все четыре бригады собирали в приказном порядке: действующим армиям предписали выделять по пять рот строевых нижних чинов с унтер-офицерами, а фронтовым штабам — укомплектовать их командирскими кадрами, знающими французский.

Кстати, воинской единицы под названием Русский экспедиционный корпус не было: она возникла в литературе. Генерал Данилов такого понятия и не знал: для него это были «экспедиционные части русских войск… живущие каждая своей особой внутренней и боевой жизнью». На поле боя они стояли плечом к плечу, но попытка объединить их в дивизию мигом высветила раскол. В чем же была несовместимость?

Военный историк Данилов объясняет со знанием дела (как штабной и боевой генерал он успел послужить не только царю-батюшке, но и красным в момент подготовки Брестского мира, после чего, в 1919-м, бежал к белым). А дело вот в чем: 3-я бригада, набранная в приуральских губерниях, состояла «в огромном своем большинстве из элементов крестьянских», доверчивых к лозунгам эсеров и меньшевиков, которые вскоре составят Временное правительство. А вот в 1-й бригаде преобладал «фабрично-заводской элемент Московской и Самарской губерний» (по месту формирования), хотя ее политическое лицо разглядеть труднее. Из ряда свидетельств известно, что офицерские мордобои в бригаде в 1917-м сопровождались выкриками «большевики!» и «ленинцы!», но делать на основании этого выводы, что «первая особая» была большевистской, не решился даже генерал Данилов. Когда же через три десятка лет выйдут в свет воспоминания Дмитрия Лисовенко, то окажется: два большевика в бригаде все-таки были, Быстров и Савин. До Февральской революции никто и не знал, что они из РСДРП, а после февраля Быстрову осталось жить месяц (погиб от ран, полученных при штурме форта Бримон), а Савину в том же бою оторвало ногу, после чего о нем и вовсе не слышали. По силам ли двоим за месяц распропагандировать 10-тысячную часть, да так, что поднятый ею бунт переполошил и французскую армию? Отсюда вопрос: если даже военному командованию не удалось собрать эти «части» в «одно органическое целое» (Данилов), так стоит ли это делать сегодня историкам?

Скорее всего, истину стоит поискать между крайностями. В апреле 1916-го при виде первого отряда русских солдат Франция и впрямь пережила «выдающееся по силе впечатление» (Данилов), а они, в свою очередь, ступив на ее землю, ощутили себя добровольцами, потому так и воевали — по зову сердец. Но в апреле 17-го года эта связь порвалась. «Крестьянская» бригада присягнула Временному правительству и обязалась воевать, где прикажут, а «пролетарская» отказалась и потребовала, чтобы вернули домой. Пресса обеих стран взорвалась: «Изменники!» И это деление на «героев» и «изменников» закончилось кровью.

Подход со времен военной цензуры Первой мировой, разумеется, избирателен: в героях те, кто усмирял «изменников». Вот только можем ли мы отрицать право на правду тех, кто отказался быть «пушечным мясом» и ради этого поднял русский бунт на чужбине?