Коллекция. Караван историйКультура
Михаил Шемякин: «Евтушенко сказал: «Вся Москва только и говорит о твоей великолепной карете, на которой ты разъезжаешь по Парижу!»
«Мне было запрещено взять с собой даже маленький чемодан. Я спрашиваю: «Ну рубашку-то какую-нибудь можно взять или хотя бы носки?» — «Нет!» — категорично ответили мне. Позволили лишь прихватить с собой небольшой пластиковый мешочек, в который я положил дощечку для резки мяса, ножи и несколько любимых репродукций картин старых мастеров. Интересно, что в московском аэропорту вся эта моя утварь вызвала такое удивление таможенника, что он спросил: «Парень, ты что, мясник по профессии?»
— Михаил, слушая вас, поражаешься вашему русскому языку — такому чистому, выразительному. Получается, более пятидесяти лет житья-бытья за пределами России, после того как в 1971 году вас изгнали из отечества, никак не повлияли на ваш русский?
— Это, наверное, потому, что я весьма плохо владею другими языками. (Смеется.) То есть на самом деле я говорю практически на всех — немецком, французском, английском, немного итальянском, но плоховато, на уровне чукчи, если так можно выразиться.
— То есть на бытовом уровне можете, допустим, сделать заказ в ресторане...
— Ну нет, получше! Пару раз я даже давал телевизионное интервью на французском языке. Понимаете, по моему убеждению, для того чтобы овладеть чужим языком, кроме предрасположенности, надо серьезно погрузиться в культуру той страны, где на нем говорят. Как, например, изучила в свое время русский язык Сара, моя супруга. Мне знакомо немало американцев, владеющих русским, кто говорит на нем не только с акцентом, но часто неправильно. Сара же изъясняется на русском блестяще благодаря тому, что с юных лет она углубилась в русскую литературу — Тургенева, Достоевского, Гоголя, Чехова. Ну и, разумеется, я тоже оказал на нее влияние, поправляя многие вещи.
Ко всему прочему, у Сары, конечно, колоссальный слух, удивительная способность к иностранным языкам. Она, к слову, прекрасно владеет также французским и очень неплохо итальянским.
— У вас, стало быть, такой способности к иностранным языкам нет?
— Дело, пожалуй, в другом. В том, что если я за что-то берусь, то всегда стремлюсь довести это до совершенства. С моей точки зрения, если уж владеть иностранным языком, уметь высказывать на нем глубокие мысли, то знать его нужно, безусловно, в совершенстве. У меня, признаюсь, для этого никогда не было ни времени, ни усидчивости.
— Причем когда вы говорите о необходимости знать язык в совершенстве, то имеете в виду и свой родной язык, верно?
— Разумеется. Прежде всего это касается именно родного языка. Если вы говорите по-русски и хотите донести до слушателя или читателя свою мысль, то должны в совершенстве владеть им, не коверкать слова, правильно ставить ударения, не насиловать русский язык, как говорил Максим Горький. Ведь русский язык — богатейший! Однако, к сожалению, с каждым годом он беднеет, начинает, если хотите, исчезать. Данный процесс начался не сегодня, он идет уже не один год. Меня эта тенденция чрезвычайно пугает. Вот почему уже много лет я занимаюсь спасением русского языка, веду два проекта: «Русские загадки» и «Русские говоры».
Я работаю над созданием новых словарей, сотрудничаю с Институтом лингвистических исследований в Санкт-Петербурге. В нем трудятся совершенно святые люди, искренне преданные русскому языку. Его спасению, изучению они посвящают всю свою жизнь. Они разъезжают по различным сибирским — омским, томским — областям, собирают по крохам то, что еще осталось от старого русского языка, от разных диалектов и говоров, анализируют все это.
Я не только изучаю русский язык — я его систематизирую в определенные словари, чтобы ребенок, пока он не подсел на компьютерную иглу, благодаря моим словарям заинтересовался и вдруг полюбил какие-то новые слова, которые он никогда не слышал. А через эти понравившиеся ему слова стал вообще с уважением относиться к родному языку.
— Эти словари уже выходят?
— Надеюсь, скоро они увидят свет. Первый эксперимент у меня уже был с литературно-художественным журналом для школьников «Костер», где я целый год вел разворот, одна сторона которого называлась «Слова загадок», а вторая — «Загадки слов». Привлечь внимание к необычным словам решил, исходя из нашего опыта обучения русскому языку. Помните советские буквари? Рядом с буквой «А» был нарисован арбуз, с буквой «Б» — бабочка и так далее. Я поступаю так же. Беру необычное слово и рядом с ним делаю рисунок. Знаете, например, что в тех или иных диалектах для обозначения, допустим, толстого человека существуют десятки пресмешных слов, настолько забавных, что улыбки нельзя сдержать. А ведь дети очень любят юмор, посмеяться.
Я рисую смешного толстого человека, а сверху идет это красиво написанное слово. Таким образом, ребенок смотрит на персонаж и запоминает, как его зовут, то есть само слово. И подобных необычных слов, обозначающих разную еду, предметы, птиц, зверушек, — сонм.
— Свой отъезд в 1971 году из Советского Союза вы называете не эмиграцией, а изгнанием. Почему?
— Потому что я не был ни диссидентом, ни антисоветчиком, никогда не выступал против советской власти. Меня изгнали из СССР в 28-летнем возрасте за инакомыслие. Было в то время в Советском Союзе такое понятие, которое приравнивалось фактически к антисоветчине.
Знаете, в тяжелые времена, когда в Германии свирепствовала секретная полиция, Бетховен, мой любимый композитор с детских лет, как-то написал своему другу: «Слова связаны, но, к счастью, звуки еще свободны». Я же жил в стране, где связано по рукам и ногам было все — и слова, и звуки, и краски, и даже мысли! В СССР полностью исказили прекрасную, светлую, справедливую идею коммунизма. В душе-то, признаюсь, я до сих пор убежденный коммунист. Представьте только: если вдруг при обыске у вас дома обнаруживали так называемый самиздат — запрещенную даже художественную литературу, то автоматически сажали в тюрьму на семь лет! Под контролем были все — и писатели, и композиторы, и художники. Преследовали Дмитрия Шостаковича, Бориса Пастернака, Александра Солженицына, Мстислава Ростроповича, Сергея Слонимского, Бориса Тищенко... Только подумайте, за что? За слова и музыку!
— В вашем случае инакомыслие что означало?
— С точки зрения советских властей, я неправильно писал картины. Им не нравилась моя живопись, мои работы.
— Что конкретно властям не нравилось?
— Не нравилась их мрачность, например. Однажды в Союзе художников хотели сделать мою выставку иллюстраций по произведениям Достоевского, Гофмана, которую поддержали все молодые художники, они сказали: «Здорово!» А власти ответили: «Нет, мрачно! И почему у Шемякина именно писатели-мистики?» Гофман, с их точки зрения, слишком загадочен и вычурен со своими сказочками, а Достоевский в то время был не в большом почете.
Впрочем, выгоняли меня из страны достаточно деликатно. Полковник КГБ Попов вел себя безупречно. На допросах обращался ко мне на «вы». Схвачен гэбистами я был в Сухуми, откуда мы с друзьями хотели морем бежать в Турцию. Арестовав, меня отправили в Ленинград. В Большом доме мне сказали, что не хотят никакого скандала, не хотят убивать меня при попытке к бегству, сажать в тюрьму. Есть решение, объяснили мне, сделать все тихо, бесшумно — «выдворить вас из Советского Союза во Францию».
Условия при этом, к моему удивлению, были довольно жестокие. Мне было запрещено взять с собой даже маленький чемодан. Я спрашиваю: «Ну рубашку-то какую-нибудь можно взять или хотя бы носки?» — «Нет», — категорично ответили мне. Позволили лишь прихватить с собой небольшой пластиковый мешочек, в который я положил дощечку для резки мяса, ножи и несколько любимых репродукций картин старых мастеров. Интересно, что в московском аэропорту вся эта моя утварь вызвала такое удивление таможенника, что он спросил: «Парень, ты что, мясник по профессии?» На что я ему достаточно зло ответил: «Я не мясник, я художник, и эти ножи и доска — для натюрмортов».
Что самое ужасное, мне было запрещено кому-либо рассказывать о решении, принятом в КГБ относительно моего изгнания из страны. Даже родителям. Таким образом, мне, по сути, не дали с ними нормально проститься. Отца больше я так никогда и не увидел. Маме же лет через шесть, наверное, разрешили прилететь ко мне в Париж.