Океанская рыба, заплывшая в реку
Писатель, антрополог и путешественник Игорь Сид известен как основатель кросс-культурных проектов вроде Боспорского форума и Крымского геопоэтического клуба, а также как специалист по редким дисциплинам – геопоэтике, зоософии, теории путешествий и пр. К началу 2020-х годов он меняет направленность своей 
работы и инициирует проект Словаря культуры XXI века, став его составителем. Первый том глобальной серии Словаря, включающий 218 статей о феноменах современного мира от экспертов из сорока стран, был объявлен книгой-лауреатом 2022 года в России по версии «Независимой газеты», в номинации «Нон-фикшн». Об этом проекте с Сидом говорит Ольга Балла.
«Знание – сила»: Расскажи, пожалуйста, об истории замысла Словаря культуры XXI века: кому, когда и как пришла в голову эта идея? Как все начиналось?
Игорь Сид: Если уж искать истоки, то сперва была идея Словаря культуры XX века, и пришла она в 1990-х лингвисту, культурологу и философу Вадиму Рудневу. Этот проект родился от избытка знаний – из серии статей «Введение в XX век», которую Вадим вел в знаменитом журнале «Родник». Книга вышла в 1997-м и стала бестселлером, было много переизданий.
Со Словарем-XXI все наоборот: он возник из острой нехватки знаний. Твоего покорного слугу, с ранних лет озабоченного футурологией, тревожило недопонимание (и собственное, и тем более всеобщее) многих феноменов приходящей новой реальности. Аватар, дипфейк, мокпан, трипофобия, хикикомори, чипирование…
На человека надвигается не пойми что, и со всех сторон сразу! И почти каждый термин намекает на неизбежность трансформаций – в том числе и представлений о человеке о себе, и самой сущности человека.
Поэтому в 2017 году я предложил Вадиму, давнему другу и партнеру, собирать Словарь-XXI. Поначалу Вадим ограничился ролью научного редактора – сославшись на то, что является скорее «специалистом по прошлому веку», но позже стал делать и авторские статьи. Заметим, что специалистов по новому столетию не существует и сегодня – хотя бы потому, что оно находится в непрерывном становлении, и завтра уже давно не бывает таким же, как вчера. В 2018-м журнал «Комментарии» пригласил Вадима на роль выпускающего редактора нового номера, и он посвятил номер XXI веку. Я опубликовал там концептуальное обоснование проекта Словаря и десяток пробных словарных статей: о дразнящих своей парадоксальностью «интеллектуальных идиотах», о странных «фейспалме», «путин-ферштеере», «неофилии»…
Так проект стартовал. В декабре 2020 года выпустили в индийском издательстве дайджест-анонс первого тома, с участием 85 авторов с пяти континентов. В полном варианте первого Глобального тома авторов было уже 114.
«ЗС»: Это история проекта, а есть ли у него предыстория? Какие-то биографические первоистоки?
И. С.: На самом деле неологизмы, связанные с неизученными или недоизученными областями реальности, меня волновали всегда. Был даже, в студенческих 1980-х, забавный момент «неологической инициации». А в 1994-м, для придания теоретической базы Боспорским форумам, которые мы проводили в Крыму, пришлось сконструировать первый собственный термин – геопоэтика. Меня позвали на историософский симпозиум по наследию Ялтинской конференции с участием известных постсоветских геополитиков, и я решил их потроллить (слово для этой мотивации, правда, пришло уже в XXI веке) – подготовив доклад «От геополитики к геопоэтике. Смена парадигмы мироустройства».
Скоро, однако, выяснилось, что десятилетием раньше это слово уже придумали разные авторы как минимум во Франции и Сербии, а в первой половине XX века был даже замечен (в том числе в русском варианте) протологизм «геопоэт». Придуманное мною вместе с геопоэтикой понятие поэтократия оказалось родом из Норвегии начала XX века, а зоософия, сконструированное позже для одноименного дискуссионного цикла Крымского клуба, – из Австрии начала XIX века. Ничто не ново под Луной; но для меня это каждый раз свидетельство объективной исторической необходимости переоткрытого заново термина.
«ЗС»: Ты упомянул «неологическую инициацию». Что это было?
И. С.: Было это сорок лет назад. Один мой школьный друг ежегодно покупал академический сборник «Новое в русской лексике» и внимательно его перечитывал. И вдруг в 1983-м он показывает мне выпуск «Словарные материалы-82», где сказано, что слово «антигравитация» – известное чуть ли не полвека и у советской интеллигенции уже почти обиходное – впервые зафиксировано не в умных книжках, а в глупой прессе. А именно – в моем фантастическом рассказике, вышедшем в журнале «Юность» и переведенном потом на ряд языков. Придумал слово едва ли не Уэллс, – но в пространстве русского языка отцовство формально закреплено за мной. Вполне обычный для науки бюрократизм.
Этот эпизод, кстати, научил и меня спокойно относиться к проблеме авторства. Я сторонник копилефта и Партии пиратов как теоретической платформы (обоим понятиям в Словаре, разумеется, посвящены словарные статьи). И когда у меня самого тырят какую-нибудь перспективную идею, я тихо радуюсь: во-первых, это подтверждает ее ценность, а во-вторых, теперь не на мне висит задача ее реализации… (Смеется)
«ЗС»: Прозвучавшие примеры неологизмов, от аватара до чипирования – из очень разных языков: санскрит, английский, немецкий, корейский, греческий, японский, русский… Но английский из них, наверное, самый плодовитый?
И. С.: Да, английский давно мировой лидер словообразования. Дело не в постколониализме: этот язык выработал самые продуктивные алгоритмы для неологии, начиная с принципов «слипшейся метафоры» (лайфхак, парадайзинжиниринг, флешмоб) и слов-портманто: кидалт, стейкейшн. Ну, и краткость корней всегда выгодна, – тут бы ему мог быть конкурентом китайский, да система музыкальных тонов непосильна для непосвященных…
Вторым по числу международных неологизмов идет японский, и это тоже объяснимо. Культура Японии стала самой активной зоной столкновения «технологий завтрашнего дня» и архаичных социокультурных традиций. На этом стыке появляются поразительные феномены, как, например, дзюхацу, сарариман, арукисума-хо. И мир, пораженный, подхватывает их.