Чапаев не утонет
Лев Рубинштейн по волнам своей памяти возвращается в кинотеатры послевоенной Москвы.
Отлично помню первый мой поход в кино!
Мне пять лет. Моему четырнадцатилетнему старшему брату, на чье попечительство родители оставили меня в тот летний день, и его приятелю-соседу Юрке Винникову остро приспичило в четвертый раз увидеть это чудо из чудес, это сладкое наваждение, свалившееся на их счастливые головы, головы послевоенных подростков, — такого невероятного, такого ослепительного, такого трофейного «Тарзана».
Ну и потащили меня с собой — куда ж девать‑то.
Их предпраздничное возбуждение передалось невольно и мне, и я какое-то время с открытым от любопытства ртом пялился на экран, где шевелилось и звучало что-то малопостижимое, но, безусловно, значительное, что-то такое, от чего, конечно, зависела вся последующая жизнь.
В то лето редкий отрок из нашего и всех окрестных дворов не издавал время от времени душераздирающих воплей, страшно пугавших кошек и нервных обитателей и обитательниц первых этажей. В то лето все играли в этого шумного Тарзана, в раскачивающуюся на ветвях нашей несчастной дворовой липы обезьяну Читу, в еще кого-то там — не помню уже.
Первые несколько минут я изо всех сил пытался разделять лихорадочный зрительский азарт брата, его друга и всего зрительного зала. Потом я стал ерзать и позевывать, нетерпеливо ожидая того момента, когда же уже наконец зажжется свет и можно будет выйти наружу. Потом я захотел по-маленькому, о чем незамедлительно и не так тихо, как это предписано этикетом, сообщил брату.
«Потерпи, уже скоро», — шепотом соврал он, не отрываясь от экрана. Я потерпел, конечно. Потом еще немножко потерпел. Потом еще. Ну а потом…
Помню, помню все. А вот названия этого кинотеатра я не помню, как ни пытаюсь. Ну не могу я вспомнить, как официально назывался тот самый кинотеатр в подмосковных Мытищах, недалеко от станции. И не помню, кстати, чтобы хоть кто-нибудь называл его по имени. Все называли его только по прозвищу. Многие поколения кинозрителей обозначали это учреждение культуры мрачноватым словом «Гроб», видимо, по причине напоминавшей крышку гроба конфигурации его потолка, характерно скошенного по краям. Гроб и гроб. Да еще и изнутри. В этот «Гроб» я неутомимо таскался все детские и подростковые годы.