Что мы нахимичили
Итоги прошедшего десятилетия для российской нефтегазохимии противоречивы. Отрасль заместила импорт базовых полимеров, но наладить свое производство и организовать достаточный внутренний спрос на высокомаржинальную продукцию специальной химии так и не удалось
В конце минувшего года произошло знаковое для отечественного химпрома событие. В присутствии главы государства официально запущен флагманский проект компании «Сибур» — комбинат «Запсибнефтехим». Циклопический индустриальный объект в Тобольске мощностью 1,5 млн тонн полиэтилена и 0,5 млн тонн полипропилена строился пять лет и обошелся в девять миллиардов долларов. Почти одновременно компания приняла окончательное инвестиционное решение о сооружении еще более крупного Амурского газохимического комплекса, тоже ориентированного на экспорт.
При всей грандиозности эти успехи запоздали на десятилетия: технологический прогресс в мировом химпроме в значительной мере их девальвировал. Мериться объемами полиэтиленового гранулята, конечно, можно, но в нынешнем технологическом укладе это характеризует развитие промышленности страны столь же адекватно, как, скажем, количество тонн выплавленного чугуна. А с действительно инновационными химическими производствами в России ситуация тяжелая.
От химпрома традиционно ожидают мощного фронтального прорыва и коммерциализации как сырьевого потенциала страны, так и итогов труда многих поколений ученых и инженеров. А также экспорта технологичной продукции с высокой добавленной стоимостью, который обозначит статус России как великой индустриальной державы. Еще лет десять-пятнадцать назад все ждали, что после неурядиц 1990-х российский химпром наконец расправит крылья, что в стране появится аналог саудовской SABIC, который в партнерстве с западными компаниями займет уверенные позиции на крупнейших мировых рынках. Что Россия станет центром новых химических технологий, связанных с возобновляемой энергетикой, электромобилями и прочими модными трендами.
Однако при блестящей ценовой конъюнктуре до середины 2010-х отрасль решала только задачи догоняющего импортозамещения, а глобальный спрос осваивали ближневосточные и китайские компании (см. «Сказки тысячи и одного комбината»). Доля нашей страны в мировом химическом производстве составляет 2–3%, и это при том, что Россия добывает 12% мировой нефти. А вместо интегрального партнерства с западными корпорациями формируется зависимость от азиатских компаний без собственных технологических компетенций, но с желанием использовать российские сырьевые преимущества.
Внутренний рынок, прежний локомотив роста отрасли, достиг потолка почти во всех секторах потребления и уже несколько лет фактически стагнирует. Душевое потребление химических продуктов существенно отстает даже от среднемирового уровня. В отсутствие четкой и агрессивной отраслевой промышленной политики технологическое будущее российского химпрома в ближайшие годы будут определять только инноваторы-энтузиасты и очень смелые инвесторы.
Древо искусственное, повышенной ветвистости
Химпром — это отрасль экономики, которая занимается глубокой, многостадийной переработкой углеводородного сырья. Классификаторы определяют границы отрасли перечислением многочисленных продуктов, которые она производит. Таких продуктов тысячи, и каждый год в лабораториях, а затем и на рынках появляются новые. Технологическая цепочка выпуска даже в крупнотоннажной базовой химии довольно длинная и разветвленная (см. схему). В отличие, например, от машиностроения, где из сотен и тысяч деталей собирается одно конечное изделие, в химпроме, наоборот, один и тот же продукт, например этилен, может служить сырьем для синтеза множества производных. Путь от исходного сырья к конечной продукции даже для привычных полимеров (например, пластика АБС, из которого делают отделочные панели электроники) может проходить шесть-восемь переделов и даже больше.
Способность произвести из одного вида сырья значительное количество производных привело к тому, что продукция химпрома используется во всех секторах экономики и давно стала частью повседневной жизни (см. «Триумф пластмассового мира», «Эксперт» № 29 за 2009 год). Теоретически, если обладать определенными технологиями, можно воспроизвести все материальное окружение человека, имея в распоряжении только нефть и газ.
Граница между базовой и специальной, инновационной химией постоянно смещается, переводя все больше и больше продуктов в «сырьевые» и, как правило, не столь маржинальные, а следовательно, привлекательные для инвесторов и производителей. Простейший критерий определения «инновационности» химического продукта — его положение на кривой роста добавленной стоимости. Продвинутые химикаты, например инженерные пластики (АБС, поликарбонат и др.), в два-четыре раза дороже базовых продуктов, таких как полиэтилен и полипропилен. Изделия с особыми свойствами, например фторопласты, дороже в шесть-десять раз, а цена новейших технологических решений для медицины и электроники, вроде полиэфирэфиркетона, может быть выше на порядок и более. Нередки случаи, когда даже один химический передел может обеспечить рост стоимости продукции в пять раз и даже больше. Так что подлинная история промышленности XIX–XXI веков — это не только электрификация, но и всеобщая химизация.
Дедушкино наследство
«Русский химик Лебедев первым в мире получил синтетический каучук» — помните школьный учебник? Технология промышленного синтеза бутадиена из этилового спирта, по которой в 1932 году заработал первый завод каучука в Ярославле, была триумфом советской химической науки. Для получения тонны «спиртового» каучука нужно было 70 тонн картофеля — роскошь для страны, где в 1932–1933 годах от голода и вызванных им болезней умерли семь миллионов человек. (Сам Сергей Лебедев скончался, заразившись тифом в черноземном Ефремове.) Однако советской армии, готовившейся воевать с «мировым капиталом», очень нужны были шины. Оборонные нужды еще в 1920-е годы потребовали расширения коксохимии и развития хлорного синтеза, в чем Советскому Союзу помогали немецкие инженеры. В дальнейшем оборудование импортировалось целыми предприятиями — так в 1942 году в Москву «переехал» шинный завод «Форда». Немало было и собственных успехов: в 1944 году в Дзержинске был получен ПВХ, в 1949 году на Кусковском химзаводе в Москве — полистирол, в 1952 году на Охтинском заводе в Петербурге (центр химического инжиниринга первой половины XX века) — опытная партия полиэтилена.
Тем не менее технологическое отставание от западных стран, которые в 1940–1950-е переживали бум развития нефтехимии, становилось все более очевидным, особенно в выпуске полимеров. В 1958 году было принято постановление о химизации народного хозяйства, вместо долгой разработки собственных технологий было решено закупать западные и тиражировать их сразу на многих предприятиях в рамках семилетнего плана 1958–1965 годов. К примеру, пиролизные печи на комбинатах оргсинтеза строились по решениям немецкой Linde. До 1965 года планировалось запустить 120 новых заводов. В 1959-м Никита Хрущев, видимо, вдохновленный химическими планами, во время так называемых кухонных дебатов с тогда еще вице-президентом США Ричардом Никсоном пообещал поучиться у Запада, а спустя семь лет обогнать его и помахать рукой.
За семилетку хрущевской химизации были построены практически все крупные химические предприятия, которые составили индустриальное наследие Советского Союза, но достичь должного уровня потребления химической продукции так и не удалось. Старшее поколение хорошо помнит, каким дефицитом были, например, шины «Снежинка» и даже полиэтиленовые пакеты, которые мыли и сушили на прищепках, чтобы использовать повторно. Ликвидировать технологическое отставание от западных стран советский химпром не мог десятилетиями. Показательна история полипропилена, который производился в «опытном режиме» на Московском НПЗ с 1966 года, а в индустриальных объемах в Томске — только с 1981-го, хотя в Италии его промышленный выпуск начался четвертью века раньше. Со временем СССР оставил попытки создать собственный конкурентоспособный инжиниринг за пределами оборонных секторов химпрома. Последние крупные химические предприятия страны — «Томскнефтехим», «Ставролен» и «Тольяттиазот» — создавались полностью по зарубежным технологиям.
Реакция санации
В 1990-е отечественный химпром прошел через сито рыночных отношений и конкуренции с мировыми производителями с вполне ожидаемыми результатами. Появление на внутреннем рынке импортных товаров, неготовность покупать сырье по рыночным ценам, разрушение технологических связей, морально и физически устаревшее оборудование привели к быстрому снижению выпуска всех видов продукции. Разные сектора химпрома отличались лишь скоростью и глубиной спада. Некоторые, как, например, выпуск химволокон, синтетических красителей, шин для сельскохозяйственной и мототехники, фактически перестали существовать. Карта химической промышленности России проредилась за счет производств, работавших еще со времен первых пятилеток.
С падением железного занавеса на внутренний рынок хлынула более качественная и разнообразная потребительская продукция, а зарубежные компании начали охотно инвестировать в ее выпуск в России. К 1993–1994 годам Henkel и Procter & Gamble получили полный контроль над ключевыми заводами бытовой химии в Новомосковске, Тосно и Энгельсе, к которым присматривались еще с советских времен. В 1995 году в Омске появилось шинное СП со словацкой компанией Matador (позже головная компания была куплена Continental, а российский завод отошел Cordiant). В «большую» химию иностранцы идти опасались: в 1990-е годы она была второстепенным, но ярким фронтом борьбы за контроль над нефтегазовыми активами. Ряд предприятий, в том числе «Томскнефтехим», Кстовский НХЗ и «Ставролен», неоднократно переживали «клиническую смерть» из-за полного прекращения поставок сырья. Островками благополучия были крупные комбинаты на территории Татарстана, где власти сохранили контроль над технологической цепочкой, тогда как сбыт плотно опекал местный криминал.
Химическую продукцию старались реализовать на внешние рынки за твердую валюту. В 1996 году 52% полиэтилена и ПВХ, 71% полипропилена, половина синтетического каучука, более 60% стирола и капролактама и 44% метанола поставлялись на экспорт. Внутренние клиенты нередко были готовы предложить в качестве оплаты лишь бартер и денежные суррогаты (векселя и прочие сомнительные обязательства). Тем не менее десятилетия неудовлетворенного спроса и быстро формирующийся рынок конечных товаров толкали вверх и отечественное потребление. Уже к началу 2000-х его объемы и динамика были таковы, что в отрасли начался бум инвестиционных проектов. Более того, химическая индустрия как верхний этаж нефтегазового комплекса выглядела как потенциальный локомотив роста российской экономики (см. «Гадкий утенок нефтяного царства», «Эксперт» № 37 за 2005 год).
С тех пор прошло пятнадцать лет. Но отечественная химическая отрасль объективно мало что может предъявить миру. Ни одна российская компания по объему продаж химической продукции сейчас не входит даже в топ-50 мировых корпораций. Оборот крупнейшей отечественной химической компании «Сибур» в 2019 году примерно такой, какой была выручка SABIC 17 лет тому назад. Русского прорыва ждали за счет новых, масштабных, нацеленных на экспорт проектов, прежде всего в нефтехимии. Но вместо этого, при великолепной конъюнктуре, отрасль в основном вытесняла импорт на насыщающемся внутреннем рынке.
История «Сибура», бесспорного лидера отечественной химии, хорошо описывает общую траекторию развития российского химпрома в последние два десятилетия.
От раздрая до цепкого Китая
Сибирско-Уральская нефтегазохимическая компания («Сибур») была создана в 1995 году из газоперерабатывающих заводов, которые приобретали попутный нефтяной газ у нефтяных компаний и производили широкую фракцию легких углеводородов — ценное химическое сырье. У руководства компании сразу появились планы использовать сырьевой рычаг для давления на разобщенные нефтехимические комбинаты, получения акционерного контроля над ними и создания подобия советского Миннефтехимпрома. Реализовывал эти идеи ставший в 1998 году главой «Сибура» Яков Голдовский, который за несколько лет на средства «Газпрома» сумел приобрести практически все значимые нефтехимические активы за пределами Татарстана и Башкирии. «Газпром» одобрял эту деятельность, пока не увидел угрозу потери контроля над созданным холдингом (см. «Яшина тюря», «Эксперт» № 3 за 2002 год). В 2002–2003 годах газовая монополия восстановила управление «Сибуром», руководить которым Алексей Миллер назначил Александра Дюкова (с 2006 года — глава «Газпром нефти»).
К этому времени в составе компании помимо ГПЗ были четыре установки ЦГФУ (в Чайковском, Новокуйбышевске, Перми и Тобольске), завод азотных удобрений в Кемерове, нефтехимические предприятия «Сибур-химпром» в Пермском крае (два завода) и «Сибурнефтехим» в Нижегородской области (три завода), Томский НХК, три завода синтетического каучука (в Тольятти, Воронеже и Красноярске), завод химволокна в Волжском, саранская «Резинотехника» и четыре шинных завода (в Ярославле, Омске, Волжском и Екатеринбурге), а также завод «Пластик» в Узловой и «Сибур-ПЭТФ» в Твери. Компания оказалась перед выбором: либо пытаться и дальше приобретать и развивать все технологически связанные активы, либо сосредоточиться только на части химического бизнеса. Выпуск в одной компании сжиженных газов, удобрений, шин, полимеров и пластиковых касок воспринимался как нечто противоестественное. Стало очевидно, что вместо выстраивания Миннефтехимпрома в рыночной экономике бизнес холдинга должен быть переформатирован и заточен на прибыльную нефтехимическую деятельность, правда, для этого были нужны миллиарды долларов инвестиций (см. «Как нам реорганизовать “Сибур”», «Эксперт» № 5 за 2008 год).
Но государственная политика в отрасли слабо поощряла развитие даже первых химических переделов. В январе 2009 года было подписано постановление, которое с 2012 года запрещало нефтяным компаниям сжигать более 5% попутного газа и, теоретически, стимулировало его переработку и получение нужных нефтехимии сжиженных углеводородных газов. Однако одновременно была обнулена пошлина на их экспорт, что делало выгоднее зарубежные поставки даже имеющихся, а не только дополнительных объемов ценного сырья и обеспечило высокую рентабельность компании. Продажа углеводородного сырья надолго осталась главным направлением бизнеса «Сибура». Нефтехимия даже в 2019 году принесла холдингу только 49% из общей выручки 8,2 млрд долларов, при том что развитие химического сектора для холдинга всегда было приоритетом.
При стабильно высокой рентабельности выручка «Сибура» за десятилетие удвоилась
Первые нефтехимические проекты компании были небольшими и направленными на замещение импорта на внутренних рынках продуктов с серьезным, как тогда казалось, потенциалом роста. Еще в 2003 году в Твери было запущено первое в России производство полиэтилентерефталата (ПЭТФ, сырье для выпуска востребованных в то время пластиковых бутылок), в 2007 году компания вошла в капитал башкирского «Полиэфа» того же профиля. В 2009 году в периметр холдинга вошли завод полипропилена при Московском НПЗ и производитель полипропиленовых пленок «Биаксплен». В 2010-м компания запустила в Перми производство полистирола.
Дальнейшее движение широким фронтом вверх по технологической цепочке требовало слишком больших ресурсов и активных и продуманных мер госполитики. В ее отсутствие руководство «Сибура» во главе с Дмитрием Коновым выбрало в качестве приоритета максимальное использование сырьевых преимуществ путем запуска крупных проектов по выпуску базовых полимеров.
Вот как Дмитрий Конов описывал стратегию компании в программном интервью «Эксперту» десять лет назад: «Я концептуально не согласен с тем, что крупные химические компании должны специализироваться на всех переделах. Есть очень разные бизнес-модели, и они очень сильно зависят от региона. Если вы посмотрите на десять крупнейших химических компаний мира, то лишь половина из них находится в сегменте специальной химии, где велика доля высокотехнологических разработок. Все остальные близки, в вашем понимании, к сырьевым. “Сибур” точно не является сырьевой компанией, мы все-таки занимаемся переработкой. Просто не надо заставлять нас идти в производство полиэтиленовых тазиков. Дальнейшее углубление переделов случится только в том случае, если это будет иметь экономический смысл» (см. «Эксперт» № 37 за 2010 год).
Избавление от непрофильных активов началось в 2011 году. Тогда были проданы кемеровский «Азот», Новокуйбышевская НХК, завод химволокна в Волжском и завод резинотехники в Саранске, а также оставшиеся шинные заводы (ныне «Кордиант»). В 2013-м компания освободилась от узловского «Пластика» и четверти акций Красноярского завода синтезкаучука. В 2017 году «Сибур» покинул «Уралоргсинтез», а в 2019-м — «Тольяттикаучук». Тогда же начало работу совместное предприятие «Сибура» с индийской Reliance Industries. Российская компания передала ему технологию выпуска бутилкаучука, которой до этого в мире располагали лишь несколько корпораций. (Справедливости ради стоит заметить, что в 2018 году немецкая Lanxess вообще продала каучуковый бизнес Saudi Aramco.)
Средства от продажи второстепенных для «Сибура» предприятий были направлены на полимерные мегапроекты. В 2013 году начал отгружать полипропилен «Тобольск-полимер», завод мощностью 500 тыс. тонн. «Русвинил» в Кстове мощностью 330 тыс. тонн ПВХ был запущен в 2014 году как совместный проект с BASF и Solvay. Как и «Тобольскполимер», он стал крупнейшим в России производителем соответствующей продукции. Суммарные инвестиции в эти два проекта составили около 140 млрд рублей (3,6 млрд долларов по курсу 2014 года). Для сравнения: выручка «Сибура» в 2014 году составила 9,4 млрд долларов, операционная прибыль — 1,7 млрд.
Уже в момент запуска «Тобольскполимера» было очевидно, что объемы производства полипропилена, да и других крупнотоннажных полимеров, превосходят потребности внутреннего рынка и нужно активнее осваивать экспорт. Китайская Sinopec предложила быстрое и простое решение: «Сибур» становится ее партнером, и российская продукция получает легкий доступ к китайским переработчикам. В 2015 году Sinopec приобрела 10% акций «Сибура» за 1,3 млрд долларов, год спустя еще 10% за близкую сумму купил государственный китайский Фонд Шелкового пути. Первым детищем партнерства стал запущенный в прошлом году «Запсибнефтехим» в Тобольске с невероятными для России мощностями — 1,5 млн тонн полиэтилена и 0,5 млн тонн полипропилена. При этом китайские партнеры «Сибура» не только участвовали в поставках оборудования для предприятия и предоставили рабочие руки для его монтажа, но и обеспечили львиную долю сбыта продукции. Гендиректор «Сибура» Михаил Карисалов сообщил, что за десять месяцев прошлого года в КНР отправились 76% экспорта «Запсибнефтехима».
Опыт других компаний показывает, что сформировать эффективную сбытовую сеть можно за счет самостоятельного развития международного трейдинга и альянсов с его участниками. Для этого у «Сибура» достаточно возможностей и компетенций: представительства компании работают в Вене, Стамбуле, Пекине, Шанхае, Гуанчжоу и Циндао. Это позволило бы существенно уменьшить зависимость компании от Sinopec, в чьи планы явно не входит технологическое и рыночное развитие нефтехимии где-либо, кроме Китая, тем более что для нефтегазовой компании этот бизнес побочный.
Однако события развиваются по другому сценарию. В декабре 2020 года было решено, что в еще более крупном экспортном Амурском ГХК мощностью 2,3 млн тонн полиэтилена и 0,4 млн тонн полипропилена Sinopec сможет получить 40%. Учитывая владение акциями самого «Сибура», эффективная доля китайцев в проекте превысит 50%.
Россия делает сама
Сейчас, если рассматривать рынок базовых полимеров, практически по всем позициям Россия стала нетто-экспортером. На рынке полиэтилена низкой плотности (пленочные марки) так уже больше десяти лет, на рынке полипропилена — с 2014 года, на рынке ПВХ — с 2017-го, на рынке полистирола и АБС — с 2015-го. Дефицитен рынок бутылочного ПЭТФ, но там слабо растет спрос.
Отечественные компании теперь почти полностью обеспечивают спрос на базовые полимеры в России, но рынок уже давно не растёт
Из крупнотоннажных полимеров спрос в России растет только на полипропилен, причем не в последнюю очередь за счет вытеснения других материалов, прежде всего более дорогого и менее безопасного полистирола. Все остальные рынки в России в лучшем случае стагнируют, а многие и сокращаются, причем речь идет о временах еще до коронавирусного кризиса. Рынок ПВХ в сравнении с 2014 годом сжался уже почти на 20%, заметно сократился и внутренний спрос на пленочный полиэтилен и полистирол. Это зрелые рынки с насыщенным за полтора десятилетия спросом. Вторичная переработка пока заметна только на рынке ПЭТФ: каждая четвертая использованная пластиковая бутылка в России уже перерабатывается в полиэфирные волокна.
Наблюдатели отмечают, что в России еще есть потенциал замещения импорта за счет отказа от ввоза готовых изделий (1,3 млн тонн), в структуре которого 30–40% приходится не на сложные изделия вроде автокомплектующих, а на пленки и листы. Почему этот потенциал плохо реализуется, становится понятно, если посмотреть на смежный рынок другой конечной нефтехимической продукции — автомобильных шин.
Здесь проблемой является не только динамика рынка, который после очередного падения в 2020 году откатится к уровню 2003-го (25 млн штук легковых шин), но и неконкурентоспособность собственно российских компаний даже при изобилии в стране сырья для выпуска покрышек. «Нижнекамскшина» оценила снижение своей доли рынка с 2015 по 2019 год с 20 до 9%. Зато за это время импорт легковых шин в страну вырос в полтора раза, до 21 млн штук, причем почти 40% этого объема — изделия китайских и корейских производителей. Их продукция реализуется в том же низшем ценовом сегменте, что и у российских компаний, однако азиатские производители имеют преимущество за счет эффекта масштаба.
Традиционный для многих отечественных поставщиков резиновых и пластмассовых изделий ответ в виде удешевления сырьевой рецептуры не сможет исправить ситуацию. Переработке полимеров в стране не способствует и то, что цены внутреннего рынка на полимерное сырье устанавливаются на условиях импортного паритета и оказываются выше мировых. Так, в середине 2020 года полипропилен в России продавался по 1200–1300 долларов за тонну, тогда как в КНР и Юго-Восточной Азии он стоил 900–1000 долларов. При этом в России избыток этого полимера — за первое полугодие 2020-го его экспорт вырос почти в четыре раза.
Душевое потребление полимеров в России ниже среднемирового уровня даже для рядовых материалов. При том что доля России в мировом населении составляет 2%, ее доля в глобальном потреблении полиэтилена — только 1,9% (2 млн из 107 млн тонн), полипропилена — 1,7% (1,3 млн из 77 млн тонн), ПВХ — 1,6% (0,8 млн из 49 млн тонн). Это не тот размер рынка, на который можно опереться для международного рывка. То, что в развитых странах потребление полимеров на душу населения вдвое выше, чем в России, не означает, что люди используют вдвое больше пластиковых пакетов или предпочитают все искусственное натуральному. Значимыми потребителями там являются отрасли обрабатывающей промышленности, которые в России развиты крайне слабо.
Среди всех секторов нефтехимического комплекса в России только исторически сильная индустрия синтетического каучука осталась технологически конкурентоспособной и значимой в глобальном масштабе. Российские производители продолжают, хотя и не полностью, использовать унаследованный технологический потенциал — около миллиона тонн каучука (три четверти выпуска) поставляется на мировые рынки. Это большое достижение на фоне замедления роста мирового автопарка и снижения продаж новых автомобилей.
Шаги к высокой химии
В России немало успешных примеров выпуска высокомаржинальной химической продукции даже без использования советского индустриального наследства, дешевого сырья или привлечения в партнеры влиятельных корпораций. В стране сильная химическая школа и множество талантливых инженеров и предпринимателей. О бизнесе некоторых из них «Эксперт» недавно писал (см. «Бизнес с хорошей пластикой» в № 44 за 2020 год, о компании «Пластмасс Групп», выпускающей инженерные пластики, и «Полимеры широкого инновационного действия» в № 45 за 2020 год, о компании «Робелл Технолоджи СПб», выпускающей линейку химических продуктов на основе поливинилпирролидона). Они сталкиваются со схожими проблемами. Главные из них — отсутствие отечественной сырьевой базы, недостаточный размер внутреннего рынка, косность отечественных компаний-потребителей, зависимость от поставок сырья зарубежными компаниями, которые мало заинтересованы в русской экспансии на международные рынки. Как следствие — весьма скромный даже по российским меркам размер бизнеса, не позволяющий уверенно смотреть в будущее.
Выход на рынок с технологически сложной продукцией не ограничивается производством специальных пластмасс — в числе прочего русские умельцы освоили выпуск аналогов немецких катализаторов и инсектицидов. Но все эти проекты точечные. Для фронтального технологического развития российской химии необходима соответствующая политика государства, новая «химизация», которая будет учитывать весь опыт российского и зарубежного развития отрасли.
Речь вряд ли должна идти о базовых химикатах, где сырьевые преимущества страны растаяли вместе с ценами на нефть. Необходимы действительно высокотехнологичные проекты с паритетным участием заинтересованных в прогрессе отечественных и зарубежных игроков.
Государство вполне может и должно быть активным участником этого процесса. Но последние десятилетия правительство уделяло химии не очень много внимания. По мнению авторитетных экспертов, целенаправленная технологическая политика в отрасли вовсе отсутствует (см. «Цепочка рассыпалась»). Нет даже установки на обязательную переработку химического сырья внутри страны — до запуска «Газпромом» Амурского газоперерабатывающего завода Китай будет получать вместе с природным газом ценные фракции практически бесплатно.
Какие задачи отраслевой промышленной политики нам кажутся приоритетными?
Прежде всего, необходимо выделить ключевые химические цепочки, освоение выпуска всех звеньев которых внутри страны критически важно для национальной конкурентоспособности.
Во-вторых, необходимо определить перечень льгот и механизмов финансовой поддержки инноваторов, которые необходимы, чтобы проекты успешно запустились и укрепились хотя бы в первые пять-десять лет.
В-третьих, необходимо сделать закупки отечественной химии приоритетом хотя бы для госкомпаний и в целом стимулировать использование внутри страны инновационной химической продукции. Следует стимулировать и крупные химические компании вовлекаться в инновационную деятельность — распространять льготы и преференции на ту часть их продукции, которая служит непосредственным сырьем для высоких переделов.
Чрезвычайно важна системная работа государства по расширению внутреннего рынка химической продукции, особенно высокотехнологичной. Наиболее очевидная сфера, где потребление продукции химпрома можно и нужно серьезно увеличить, — это водоснабжение. Нужно стимулировать замену металлических труб на пластиковые, по крайней мере в том жилом фонде, где такая замена оправдана технологически (отвечает требованиям по давлению и температуре). Давно назрел и пересмотр норм в строительной отрасли, который бы помог активному использованию в промышленном и жилищном строительстве полимерных материалов (с той же очевидной оговоркой об обязательном соблюдении требований к прочности, санитарной и пожарной безопасности).
Конечно, нужна и активная помощь государства в продвижении российского химического хайтека на зарубежные рынки, включая нефинансовые рычаги (межправительственные контакты и договоренности).
Наконец, требуется пересмотреть финансирование химических вузов и институтов: вместо размазывания средств тонким слоем поощрять тех, кто вовлечен в инновационные проекты и сотрудничество.
Реализация этих мер покажет, что государство наконец развернулось к химикам лицом и готово что-то делать для развития отрасли. Уже это должно воодушевить тех, кто пока опасается делать первые шаги. В результате через пятнадцать-двадцать лет Россия, конечно, не помашет ручкой BASF или DuPont, но получит несколько глобально конкурентоспособных химических фирм, которые смогут участвовать в определении контуров будущего отрасли. Возможно, к этому времени их усилия будут разделять и нынешние лидеры российского химпрома.
Базовые химические переделы углеводородного сырья
Сказки тысячи и одного комбината
Показательными примерами впечатляющего развития национальной нефтехимической отрасли в исторически ничтожные сроки являются Саудовская Аравия и Иран. Меньше чем за тридцать лет практически с нуля они смогли вырастить химические корпорации глобального масштаба.
В Саудовской Аравии в нефтехимию в конце 1970-х решили инвестировать сверхприбыли от высоких цен на нефть. После создания переработки попутного и природного газа уже в 1980-х годах корпорация SABIC запустила нефтехимические комплексы в Джубейле и Янбу, которые к началу XXI века вошли в число крупнейших в мире. Партнерами саудовцев стали Shell, Mitsubishi, ExxonMobil и другие западные компании, которые в обмен на крупные пакеты акций предприятий предоставили передовые технологии и каналы сбыта продукции. Саудовская сторона на первое время установила для предприятий фиксированные, крайне низкие цены на сырье (этан) и предоставила полностью готовые промышленные площадки с подведенными коммуникациями, привлекла рабочую силу и обеспечила финансирование. В результате даже при низких ценах на нефть в 1990-е годы себестоимость саудовского этилена была в два — два с половиной раза ниже, чем в США и Западной Европе.
C 2000-х окрепшая SABIC помимо крупнотоннажных полимеров начала выпускать продукты оргсинтеза, а после покупки в 2007 году активов GE Plastics стала глобальной химической корпорацией с присутствием и на российском рынке. Еще в 1997 году компания открыла исследовательский центр в Хьюстоне, чтобы приобрести компетенции на рынках более продвинутой продукции. Сейчас она производит более восьми миллионов тонн одного только полиэтилена, имеет оборот около 40 млрд долларов (более чем в четыре раза выше выручки «Сибура» в 2019 году) и инвестирует в химические проекты в западных странах, в том числе в США и Нидерландах.
В Иране, стране с большей численностью населения (свыше 80 млн человек) и емким внутренним рынком, химическая промышленность появилась в середине 1960-х. Шахское правительство создавало совместные предприятия с западными, преимущественно американскими фирмами для удовлетворения внутренних потребностей в удобрениях, пластиках и прочей продукции. Революция 1979 года и война с Ираком в 1980-х отдалили завершение этих планов, но после их реализации в Исламской республике производилась очень широкая номенклатура химических товаров, правда, в крайне небольших объемах. Потенциал развития нефтехимии Ирана начали сдерживать международные санкции и возросший отбор нефтепродуктов на выпуск моторных топлив. Однако с середины 1990-х в стране начали копировать успешный саудовский опыт и строить крупные экспортные химические комплексы на газовом сырье в Мехшере, к которому в середине 2000-х добавилась аналогичная зона в Эссалуйе. Партнерами Иранской национальной нефтехимической компании в их создании были как местные, так и зарубежные частные компании, и даже конкурирующая SABIC. Сейчас выручка нефтехимии Ирана составляет 14,5 млрд долларов, две трети приходится на экспорт.
Успехи ближневосточных нефтехимиков были бы невозможны без взаимодействия с западными химическими компаниями, у которых, казалось бы, мало стимулов помогать конкурентам. Однако продукция, которая на Ближнем Востоке и в других странах считается инновационной, потому что стоит дороже сырой нефти, уже давно не является таковой в развитом мире. Западные нефтегазовые компании, в 1960-е вошедшие в отрасль с собственным сырьем, давно начали избавляться от химических активов. Еще в 1995 году British Petroleum начала продавать нефтехимические производства компании Ineos, в 2005 году нефтехимическое СП BASF и Royal Dutch/Shell Basell нашло нового собственника в лице известного в России бизнесмена Лео Блаватника. Интересно, что преемники Basell и Ineos сейчас являются поставщиками технологий для российских нефтехимических проектов. Причины подобных сделок прозрачны: для химических, а затем и для западных нефтяных компаний эти производства перестали быть инновационными и финансово интересными. В среднем любая химическая инновация за десять лет превращается в рядовой продукт.
При этом химический бизнес в западном мире по-прежнему процветает. Лидеры отрасли занимаются выпуском инновационных конструкционных и отделочных материалов, продуктов для медицины, электроники, автопрома и авиапрома, производят катализаторы, средства защиты растений, занимаются биотехнологиями. Список крупнейших химических компаний мира возглавляют не азиатские сырьевые корпорации, а немецкая BASF и американская Dow. Ближневосточная экспансия затормозилась. В регионе уже нет свободных ресурсов дешевого сырья, что ограничивает иранские планы экстенсивного развития отрасли, а конкуренция с западными компаниями в более продвинутых секторах, в которую ввязалась SABIC, как оказалось, требует не только амбиций и финансовых ресурсов, но и отработанной цепочки создания, коммерциализации и промышленного выпуска инновационной продукции, включая инженерную и научно-образовательную базу.
Цепочка распалась
О проблемах и перспективах инновационного развития химической промышленности в России говорит профессор РГУ нефти и газа им. И. М. Губкина, Московской школы экономики МГУ, заведующий лабораторией Центрального экономико-математического института РАН доктор экономических наук Олег Брагинский.
— Олег Борисович, вы застали становление советской «большой химии» в 1950-х. Почему в эти годы вместо отечественных разработок начался масштабный импорт западных технологий?
— Да, тогда люди в «шарашках» нередко делали открытия мирового уровня. Упомяну две успешные технологии — кумольный метод выпуска фенола и ацетона и риформинг на платиновых катализаторах, так называемый платформинг для получения высокооктанового бензина. Но за рубежом в это время разработчики технологий кооперировались друг с другом и образовали своеобразный пул, который поставил барьеры для внешних игроков. Это касалось полиэтилена, полипропилена и ряда других важных для того времени продуктов. Советские разработки оказались технически на уровень ниже, и мы вынуждены были покупать лицензии. Мы просто здесь проиграли.
— Но не сдались же. И сейчас есть много примеров, когда в России создают химический хайтек.
— Еще в 1990-е годы на развалинах отраслевых институтов были созданы технологические фирмы. С несколькими я сотрудничал много лет. Их основали люди исключительно высокой квалификации, так что дела сразу пошли в гору. Они продавали лицензии на производство оборудования или технологии, их приобретали заграничные фирмы, наши почти не покупали. Но когда рынок насытился, наступила тишина.
— А что мешает им самим наладить выпуск продукции, которую они разработали?
— Нужно процесс реализовать хотя бы на полупромышленной установке, а академические работники не готовы технологию одеть из стекла в металл, нет навыков. Этим занимались раньше центральные заводские лаборатории, но эта связка распалась. Поэтому с 1990-х годов внутри страны остановилась разработка и внедрение новых технологий.
— Но профильные институты и вузы и сейчас продолжают работать.
— В Институте тонкой химической технологии многие способные молодые ребята честно говорили, что хотят только получить диплом, а дальше работать в других сферах. В РГУ нефти и газа имени Губкина большинство работает по специальности, но это нефтяники. Институт азотной промышленности, ГИАП, где я проходил преддипломную практику, занимал целый квартал между «Курской» и «Таганской». Не так давно позвонил туда, и оказалось, у них в штате всего несколько человек. Поэтому систему нужно создавать заново.
— Сотрудничество с западными или китайскими компаниями в этом может помочь?
— Я общался со специалистами из среднеазиатских республик, в которых строятся нефтехимические комплексы. После того как они начали работать с западными фирмами, у них совершенно другой разговор, совершенно другой уровень понимания отрасли. Но это все равно полная технологическая зависимость. А что касается Китая, то на стратегию работы с ним влияет исход торговых войн этой страны с США. У Китая большие амбиции: они хотят по ряду продуктов высоких переделов быть экспортерами, а не импортерами. Приобретают даже фармацевтические компании в Европе.
— Государство много лет говорит, что поддерживает химпром, замещение импорта, выпуск наукоемкой продукции.
— И при этом не может даже изменить нормативные документы, которые позволили бы использовать для водоснабжения пластиковые трубы вместо стальных. Не может помочь российским машиностроителям, которые говорят, что готовы поставить для химпрома любое оборудование — реакторные колонны, оснастку. Да, в России другая структура экономики, чем в западных странах, спрос на высокотехнологичную продукцию небольшой. Но я считаю, что именно внутренний рынок должен быть главной опорой химической промышленности и политика государства здесь может быть более четкой.
Интервью взял Влас Рязанов
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl