Художники
Вам-то хорошо, – ныл Пикассо, – у вас всегда найдется клиент, а что мне делать? – Он отводил в сторону свою единственную руку. Ее кисть покрывал силикон, полностью воспроизводя человеческую, вплоть до папиллярного рисунка, а вот все остальное до предплечья было каркасом, как скелет из стали, на который он будто бы надел перчатку из силикона. – Зазываю прохожих, а они нос воротят, как на мои портреты посмотрят. При такой жизни ноги скоро откинешь. – Он посмотрел вниз, вероятно, намекая на то, что у него находилось ниже пояса, но ногами это никак нельзя было назвать, скорее это были клешни, как у краба, причем их было четыре.
– Твой хозяин, конечно, свалял дурака, заложив в тебя софт Пикассо. С таким программным обеспечением здесь денег не заработаешь, – вальяжно сказал Репин. – Люди любят классику, а не сюрреализм. – Он мог позволить себе разговаривать с Пикассо свысока, потому что не знал отбоя от клиентов, и хоть писал портреты довольно быстро, в десятки раз быстрее прототипа, и мог при необходимости делать это круглосуточно, не прерываясь даже на зарядку аккумулятора, поток желающих заполучить портрет его работы не иссякал, так что он даже начал записывать всех в очередь, которая уже тянулась месяца на три.
– Я вам не мешаю? – нетерпеливо и чуть раздраженно спросила женщина, сидевшая напротив роботов на складном стуле.
– Не беспокойтесь. Все будет по высшему классу, – успокоил Репин женщину. – Мастерство, как говорится… – он замолчал, потому что дальнейшее продолжение поговорки было, может, и актуально для художников‑людей, но никак не для роботов, так что он продолжил так: – Ну, сами знаете.
Перед ним стоял холст на мольберте. Репин параллельно с разговором быстрыми мазками писал портрет женщины. Он даже на нее не смотрел, чтобы точно передать все черты, потому что, лишь глянув на женщину, зафиксировал ее образ и теперь работал по памяти. В теплое время года, как и большинство роботов со Старого Арбата, он писал портреты красками, а когда холодало и краски замерзали, он переходил на цветные карандаши.
У него, в отличие от Пикассо, было две руки. Чтобы писать портрет, и одной хватало, но выставлять холст на мольберт, выдавливать на палитру тюбики с краской лучше было, имея две руки. Первоначально-то у него была одна рука, но он объяснил хозяину, что с двумя будет выглядеть солиднее, а поскольку Репин зарабатывал куда как больше, чем остальные роботы, пишущие портреты на Старом Арбате, он в перспективе намеревался раздобыть вместо своих коротких трех ног, которые едва ли размерами превосходили лапы корги, две той же длины, что и у людей. Он даже готов был согласиться на стальные каркасы необходимой длины, потому что под брюками или джинсами все равно будет не очень заметно, что там у него, особенно если обмазать их силиконом.
– У меня на счету голяк, и если в ближайшие минут тридцать никто не захочет, чтобы я написал его портрет, у меня закончится зарядка, – продолжал ныть Пикассо, с надеждой посмотрел на женщину, позирующую Репину. Из его глаз потекла желтая краска, имитируя слезы. Но для имитации слез лучше подходила вода или хотя бы растворитель, а Пикассо использовал исключительно краски, какими писал, поэтому из его глаз текло то красное, то зеленое, то и 
вовсе коричневое, так что нужного эффекта не производилось. Вернее, эффект был даже обратным. Женщина догадалась, чего от нее хотят, как-то засмущалась, ничего не сказала и даже отвела взгляд в сторону, сделав вид, что заинтересовалась робособакой, прогуливающейся с хозяином. – Одолжи мне на подзарядку, – вновь обратился Пикассо к Репину, убедившись в очередной раз, что от людей помощи ждать не приходится. – Хотя бы на десяток киловатт? А то застыну здесь, как статуя, и что вы со мной тогда делать будете?
– Сдадим во вторсырье. Разберут тебя на запчасти. Ценные металлы из тебя выплавят и отправят в переработку, может, что на запчасти пойдет, как донорские органы. Поверь мне, толка будет больше, чем от твоих картин, – обрисовал перспективы Репин.
– Добрый ты, – обиженно сказал Пикассо.
– Ладно, не отчаивайся. Что-нибудь придумаем. Готово! – сказал он женщине, поставив в нижнем правом углу холста роспись. Репин не пояснил ей, что она могла бы, пока он работает, погулять по улице и прийти за работой через часок. В том, что она сидела напротив и позировала – надобности никакой не было, но если бы она ушла, у прохожих создалось бы ощущение, что Репин простаивает, желающие спрашивали бы, может ли он написать их портрет, и отвлекали от работы, а когда женщина сидела напротив, таких вопросов ни у кого не возникало. Сразу видно – робот занят. Репин снял холст с мольберта и протянул его женщине.
– Прекрасно, – восторгалась клиентка, держа портрет перед собой на вытянутых руках, все никак не могла насмотреться, точно прежде никогда себя не видела. Что и говорить, лучше смотреть на себя в эту картину, чем в зеркало. – Сколько я вам должна?
– Стандартный повременной тариф, у меня повыше, чем у этого бездаря, – Репин кивнул на Пикассо, – за час двенадцать бриксов. Я вас писал пятьдесят три минуты, так что с вас десять бриксов и шестьдесят копеек.
– Я перевела вам двенадцать бриксов за полноценный час, – удовлетворенно проговорила женщина.
– Спасибо. Если хотите упаковать, то вон в том заведении есть упаковочный отдел, – сказал Репин, показывая на сувенирную лавку в доме напротив.
– Я так и сделаю, – кивнула женщина.
– Ну что я тебе говорил, – Репин развел руки в стороны, – вот все и решилось. Я тебе перевел брикс и сорок копеек, которые она мне оставила сверх стандартного тарифа. В конце концов, могу распоряжаться этими деньгами, как хочу.
– Спасибо тебе! – воскликнул Пикассо.
– Да какие благодарности! Не меня благодари, а вон ее, – Репин указал рукой, в которой все еще была зажата кисть, на женщину, которая в этот момент скрывалась в сувенирной лавке. Картину она по-прежнему держала двумя руками, но дверь работала автоматически, так что открылась сама при ее приближении.
– Побегу подзаряжусь. Ухх. Надеюсь, что у них есть энергия прибойной станции. Она мне больше всего нравится.