Отрывок из книги Татьяны Замировской «Интернет для мертвых»
Каждую неделю Илья Данишевский отбирает для «Сноба» самое интересное из актуальной литературы. Сегодня мы публикуем главу нового, недавно законченного романа Татьяны Замировской «Интернет для мертвых» о всеобщем цифровом воскресении, изоляции и о том, каким будет мир, состоящий лишь из нашей памяти о мире
От автора:
Реальность, в которой разворачиваются события романа — близкое постапокалиптичное будущее. Побеждены все болезни, кроме гриппа, который ежегодно возвращается смертоносными новыми штаммами. Плюс постоянно происходят теракты — отголосок войны, о которой никто не говорит открыто. Адаптацией к постоянной угрозе внезапной смерти стала программа цифрового копирования сознания — люди раз в год делают бэкап своей памяти. Если они вдруг умрут, их родные смогут активировать последнюю копию и общаться с ней через Интернет.
Дубликат человеческого сознания уверен, что он является тем самым человеком, которого скопировали. Хотя, конечно, это всего лишь digital-копия того, кто умер безвозвратно. И реальность, в которой находится эта копия — ее собственная память. Чтобы мертвым не было одиноко в мире собственной памяти, правительство объединяет индивидуальные памяти дубликатов, и их мир становится неотличим от нашего. Разве что это мир, которым его помнят умершие: коллективный контекст, интернет для мертвых.
Внутри собаки пустота
Я копировалась седьмой год подряд — в городе регулярно случались теракты, поэтому всем было рекомендовано копироваться. Именно после седьмого раза я поняла, что что-то не так: раньше я вставала с кресла, сотрудники спрашивали, как меня зовут и какой сегодня день (обычная процедура), а потом спрашивали: «И что это значит?» (тоже обычная процедура). В этот раз они не спросили, как меня зовут, а сразу сказали: «Сегодня 25 марта, и что это значит?»
— Это значит, что я умерла, — ответила я, как будто стою на сцене и на меня смотрят тысячи софитов и ни одной пары глаз. — Я проходила копирование в ноябре. Сейчас конец марта. Значит, я умерла в середине февраля и сейчас меня активировали — дубликат за ноябрь.
Вся эта процедура была регламентирована, я много раз ее репетировала перед процессом.
— Все правильно, — закивали сотрудники, которые уже, конечно, были не совсем сотрудники, — Идите домой, там вас будут ожидать необходимые документы, формы для заполнения, подсказки для реабилитации, если будут какие-то вопросы, звоните нам, мы все объясним.
— Причина смерти? — спросила я. — Что происходило с ноября по март? Эпидемия гриппа?
— Вы забыли, что всю информацию вы найдете дома, — улыбчиво выпроводили меня сотрудники.
Я поехала домой заполнять формы и читать новости о том, что случилось за четыре месяца. Город ничем не отличался от обычного, разве что был прозрачнее и ярче. Память, восприятие и воображение лучше реальности, я всегда это знала. Город был не очень многолюдным (значит, не эпидемия), и сразу было понятно, какие из людей — кэш и фон, а какие — мы, мертвые. Точнее, дубликаты. Я ничего не чувствовала по поводу своей смерти. Сложно переживать то, чему не был свидетелем.
Дома я тут же активировала доступ к друзьям, дочери, родителям и мужу.
От всех пришло подтверждение, а от него нет.
У меня не было доступа! Я стукнула кулаком по столу, стало больно: мозг помнил, что при ударе кулаком по столу становится больно. Но я понимала, что мозг это отлично помнит, и именно этим пониманием конструировала боль. Восприятие мертвых все-таки отличается от восприятия живых — я была словно под действием мощных ноотропов, седативов и антидепрессантов одновременно. Я читала про такой эффект (когда мозг не биологический, а цифровой, вы теряете некоторую естественную гормональную химию), поэтому не удивилась.
Удивилась я только тому, что муж не пожелал со мной общаться.
И никто не захотел объяснить, что происходит. Да, все было, как обычно бывает: слезы, видео-признания, бесконечные разговоры. Мне сказали, что террористы пытались взорвать здание, где я работала: восемь человек, находящихся в этот момент в холле, умерли мгновенно; от меня якобы мало что осталось, поэтому мой дубликат не смог бы стать настоящим мертвым — это те, кто умирал от ранений с неповрежденным мозгом, и мозг успевали скопировать перед смертью — такие мертвые были якобы полезны для следствия, а еще ходили слухи, что в таком случае био-сознание все-таки переходит в дубликат, а не умирает вместе с мозгом. Я начинала каждое утро с чтения новостей, хохотала над своими некрологами в социальных сетях, убрала из списка доступа около пяти друзей, чьи некрологи мне не понравились, рассматривала фотографии нового бойфренда дочери и советовала ей, куда поступать, даже выпивала с друзьями онлайн. Но никто не мог объяснить ничего внятного насчет мужа. А ведь я именно ради него пошла на процедуру — его в ужас приводила мысль о том, что нам придется расстаться, поэтому, как бы меня ни пугала необходимость раз в год делать бэкап (крайне редко бывают осложнения), я послушно ходила на копирование. И теперь он не хочет со мной общаться.
— Отец завел любовницу сразу после моей смерти? — спросила я у дочери.
Она пожала плечами.
— Нет, ну там свои какие-то проблемы, — ответила она.
— Свои какие-то?!
— Может, он сам потом расскажет, — поежилась она. — Ему же, наверное, раз в неделю напоминалка приходит: не желаете ли предоставить доступ?
— Вдруг у него самого нет доступа? Ему чем-то срезало все лицо целиком и невозможно войти в свой профиль? Ему вырезали глаза и сканнер радужки теряет ориентацию? Ему отрезали пальцы и там больше нет отпечатков?
Дочь пожимала плечами.
— Вы же с ним видитесь! — кричала я. — Да спроси у него прямо, в чем дело!
Она отвечала что-то невнятное: не виделись давно, все заняты, свои какие-то дела у всех, ты понимаешь.
Да, я угрожала ей: если не скажешь, что там происходит на самом деле, перестану с тобой разговаривать. Дочь снова пожимала плечами. Я переставала с ней разговаривать, но начинала скучать и возвращалась — этот медленный вязкий шантаж выводил меня из себя. Я понимала, что в обычном живом состоянии, обладая био-сознанием, надпочечниками и гипоталамусом, наверняка и точно бы погрузилась в панику, депрессию, невозможность принять. Теперь я чувствовала только тоску и легкое раздражение.
Друзья мне тоже ничего не рассказывали. Зачем тебе это знать? Это его дело. Сам потом тебе все расскажет. Подожди немного, вдруг он тоже умрет!
В какой-то момент мне начало казаться, что это муж умер, а я просто куда-то уехала, допустим, на другой континент.
А потом мы сломали интернет для мертвых. Все давно к этому шло: у нас было все меньше прав, а нас самих становилось все больше. Комитет Восстания Мертвых около года готовился к этому шагу — и однажды утром мы проснулись, а цифровых границ между нашими мирами нет, и мы можем влиять на что захотим.
* * *
О Восстании Мертвых писали и будут писать еще много: оно было фееричным, но будто игрушечным, похожим на долгожданный праздник непослушания. Мертвые проникали в умные дома — и получались дома с призраками. Мертвые говорили с живыми душем, паром, дымом. Дышали из кондиционера. Позвякивали стаканами из посудомоечной машины. Говорили голосами цифровых помощников: сегодня будет дождь, у вас на работе три конференции, меня зовут Мэтью, и я с этого момента буду жить с вами, потому что мне скучно.
Мертвые художники заполонили музеи, вмешивались белым шумом в видеоарт, переделывали иммерсивные инсталляции, мстительно срывали конференции по русскому космизму. Компьютерные игры превратились в путешествия по чужой памяти. Цифровые издательства мгновенно разбухли свежими новинками.
Искусство периода прорыва интернета для мертвых в реальный мир было краткосрочным, но замечательным. Все было смешно, мило, весело и страшно — пока нас не закрыли.