Когда я выпивала, я становилась классной
Если бы мне шесть лет назад сказали, что я больше не выпью: ни в аэропорту, ни в клубе, ни на свадьбах, ни на похоронах, — ни грамма алкоголя, я бы покрутила пальцем у виска и рванула за бутылкой назло этим сумасшедшим провидцам. Сейчас мне 46 лет, я бросила пить в 40. За это время пережила развод, подростковые кризисы дочерей, карьерные провалы, увольнение, радости тоже были — оставаясь в ясном уме и твёрдой памяти. Как оттолкнуться от дна?
Знакомство
Мои молодые родители часто брали меня на тусовки, где вино и портвейн лились рекой, а воздух состоял из дыма и «бесконечного праздника». Я, крошечная четырёхлеточка, сидела, как правило, около тарелки с сырокопчёной колбасой, из которой выковыривала жир, ожидая, пока сияющие мама с папой натанцуются и наиграются на гитаре. Папа был художником, круг его знакомств казался мне необыкновенным. Где только ни пили эти очаровательные люди. И в подвальных мастерских, и на ступеньках во дворике около выставок. А иногда, забрав меня из садика, папа захаживал в пивнушку. Я стояла под круглым высоким столом в домике из мужских брюк. Наверху пили, а под столом я получала от папы жвачку. «Это ли не счастье?» — думала я тогда, разворачивая обёртку с кошечками.
Со временем «пьяные» вечера превратились в недели. Отец уже пил один. Дней по 7-10. Мы с мамой возили его на такси по наркологическим клиникам, чтобы прокапать, но врачи всё чаще отказывали: «Не возьмём, может умереть на столе, езжайте в другое место». Помню, мы сидели на лавочке около клиники: я, папа (с невидящим взглядом) и мама, — и не знали, что делать. Каждую ночь такого «чёрного» дня я перед сном молилась, чтобы он выжил. Боялась брать трубку, когда звонил телефон. Вдруг скажут то, что я очень боялась услышать.
Самым удивительным в той жизни была её двойственность. Все трезвые периоды я могу назвать счастливыми. Мы ездили на море, ходили в походы, смотрели вместе артхаусные фильмы. Сейчас, когда я спрашиваю знакомых, как они общались в детстве с родителями, большинство отвечает – никак. А для меня дома существовал целый мир, просто у него иногда открывалась изнанка.
Инициация
Как и все дети алкоголиков, я пообещала себе никогда не притрагиваться к спиртному. И, как и все они, напилась при первой же возможности. В 11 классе перед дискотекой мы достали где-то бутылку вермута и хотели распить ее в парке, но никак не могли открыть. Я довольно остервенело искала варианты, пока не нашла у дороги гвоздь и не расковыряла пробку. Сделав жадный глоток, сказала всем: «Ну, пока!» Этой ночью одноклассники принесли меня домой, прислонили к стене и позвонили. В открывшуюся дверь я рухнула родителям на руки. Так началось моё знакомство с диким зверем. Один из признаков его присутствия — частичная потеря памяти. То есть некоторые события ты помнишь. Как брала гитару, как перепутала аккорды и крикнула: «Уберите это бревно!» А как потом по лестнице не могла идти, тебе уже рассказывают. Знающие люди называют эти состояния «черным экранчиком».
Разгон
Однажды попробовав, я хотела ещё. Мне нравился этот момент «активации», словно кто-то внутри нажимал тайную кнопку. Под градусом я становилась собой, той, которой не стыдно, не страшно, от которой по танцполу расходятся лучи. Один бокал — могу говорить с любым человеком о чём угодно. Два — флиртую. Три — танцую, как хочу. Учитывая, что юность моя пришлась на клубные годы, большую часть которых моим парнем был диджей, в ночные заведения я ходила как на работу. В какой-то момент пьянство превратилось в рутину. Периодически мы пили по двое суток подряд, потому что после основной вечеринки все ехали на афтепати в квартиру, а потом ещё на пьянку на корабле. Не знаю, с кем я пыталась соревноваться по части выпивки, но, похоже, часто выигрывала. Тем временем бармены наливать переставали. Говорили — у нас запрет от руководства, опять будешь шалить. Я злилась, закатывала скандалы, не замечая, что мои танцы на барной стойке уже не так очаровательны. А на руках и коленях всё чаще по утрам синяки. И эти люди, которые со мной здороваются, — я их не помню…
Постепенно мир начал сжиматься до одного состояния — быть навеселе. Но чем больше я за ним гонялась, тем чаще оно становилось короче. Если раньше я могла порхать «очаровашкой» несколько часов, то со временем этот период сократился до часа, после которого я или впадала в агрессию, докопавшись до кого-нибудь, или сидела, уставившись в одну точку. Прогулы работы вошли в привычку. Отравилась, температура, потеряла телефон. В моём арсенале хранилась целая коллекция «отмазок». Если же приходилось тащиться в офис, день превращался в ад. Стены качались, ноги были ватные. Все моё существо молилось об одном: пусть день закончится и я окажусь в кровати.