Парадигма Коуза
Фирмы-платформы извлекают социальную энергию, заблокированную в трансакциях обмена
О современной системе хозяйствования говорят и пишут как о социуме «взаимного доступа» к активам, «шеринга», «импактинвестирования», «общих ценностей» и т. п. Но главная ее черта в том, что она проектно-обусловлена, ее производительность предопределена качеством проработки совместных проектов и в первую очередь адекватностью лежащего в их основе образа проектного будущего. Это следует уже хотя бы из того, что взаиморасчеты участников проекта ведутся в долях от будущего совместного результата. Залог будущего в проектном соинвестировании заступает место имущественного залога.
За поворотом, в глубине
Лесного лога,
Готово будущее мне
Верней залога.
И здесь общественная наука, выброшенная было за борт социально-экономической практики под предлогом идеологической ангажированности, должна вернуться на капитанский мостик по парадному трапу. Чтобы возобновить связь настоящего с будущим, отозваться на запрос генсека Андропова, а для начала определить стоимостной эквивалент инвестиционного «импакта».
Но что это за наука? И где ее взять?
Я не внес ничего нового в высокую теорию. Мой вклад в экономическую науку состоял в том, что я настаивал на включении в анализ столь очевидных характеристик экономической системы, что они ускользали от внимания, подобно почтальону из рассказа Г. К. Честертона о патере Брауне «Человек-невидимка». Тем не менее, если эти характеристики все-таки включить в анализ, то, по моему убеждению, они приведут к полному изменению структуры экономической теории. Из Нобелевской лекции Рональда Коуза
1.
В том пути, который проделывает и прокладывает рациональное познание, есть смысл различать фарватер и мейнстрим. Фарватер — русло, в котором течение мысли тесно взаимодействует с человеческой практикой, то освещая для нее путь, то устремляясь вдогонку. Мейнстрим — текущее направление статистического большинства исследований, разработок и публикаций, своего рода поветрие или модный тренд. Фарватер в науке имеет преемственный, традиционный характер, подобный судовому ходу религиозного сознания, очерченному маяком Писания и створными знаками Предания. Европейское социальное познание восходит к Платону и Аристотелю. Гегель завершил работу философии, построив всеобщую систему знаний, в которой наука об обществе занимает вполне определенное место. Маркс, а затем Дюркгейм и Вебер сформировали ядро системы социального знания как науки об институтах.
Мейнстрим в большей мере ситуативен и конъюнктурен. Совпадая временами с фарватером, он то и дело отрывается и удаляется от него, образуя отраслевые рукава и заводи, локальные отмели и болота, непригодные для практического судоходства, но комфортные для размножения околонаучного планктона.
Признаки долговременного отхода экономического мейнстрима от фарватера науки об обществе обозначились в 1870-е. Спустя два десятилетия Маршалл перегородил основное русло, и в боковой проран хлынул поток любителей «численной экономики». Образовался обширный затон, обычно называемый неоклассической теорией. Конечно, мысль — даже отойдя от русла практики, но не утратив интеллектуальной преемственности и культуры, — остается самоценной, ее конструкции и модели могут быть математически безукоризненны. Проблема в том, что эти модели все менее пригодны для интерпретации и решения актуальных практических задач.
Подлинная беда приходит, когда адепты интеллектуального сектантства приписывают своим моделям нормативный статус. Они предъявляют практике требования просоответствовать им, а текущую деятельность объявляют порочной и подлежащей принудительному реформированию. Ростки мысли, устремленные к фарватеру, мейнстрим душит своей массой и тотальностью. В кафедральной педагогике на долгие годы восторжествовал карго-культ «экономикс», чьи претензии на сожительство с практикой оказались в итоге бесплодными.
Точка перегиба, тенденция возврата экономического мейнстрима к фарватеру наметилась в 1930-х. В декабре 1931 года была опубликована статья Джона Коммонса, в которой он ввел понятие трансакций и обустроил вокруг базовые представления институциональной экономики. В октябре следующего, 1932 года студент Рональд Коуз в письме своему другу Фаулеру изложил представления о трансакционных издержках рынка, опубликованные в статье «Природа фирмы» пятилетие спустя.
2.
По непостижимому совпадению в том же 1932 году впервые увидели свет «Экономико-философские рукописи 1844 года» Карла Маркса, обнаруженные Давидом Рязановым в архивах социал-демократии и расшифрованные Дьёрдем Лукачем.
По глубине и фундаментальности социокультурного последействия этот текст, возможно, не имеет и долго не будет иметь себе равных. Коммонс утверждал, что Маркса следует признать первым институционалистом. Притом Коммонсу и его современникам был недоступен корпус важнейших работ Маркса, не было известно о самом их существовании. Они имели дело с так называемым марксизмом — политизированной сектой, которая оперировала узким спектром опубликованных текстов, зачастую вынужденно конъюнктурных. Сам Маркс еще при жизни категорично отрекся от марксистов, спекулирующих его именем.
Маргинализация марксизма, последовавшая за его банкротством в Советском Союзе, повлекла за собой диаметрально противоположные последствия в самой стране и в мире.
В РФ имя Маркса на долгие годы подпало под негласный лингвистический запрет, обзавелось привкусом ретроградной оппозиционности. Обжегшись на марксизме, общественность додумалась «конституционно запретить» себе иметь идеологию и правящую партию — что фактически означало отречение от какой бы то ни было общей картины мира и социальных институтов, ответственных за долговременную стратегию общества на ее основе. Как если бы престарелая звезда местного драмтеатра провалилась в роли Офелии — а на этом основании сама роль была вычеркнута из цензурированной пьесы «Гамлет», Шекспир осужден, а театр закрыт.
Никакой удар не мог бы стать более сокрушительным для мирового марксизма, чем корпус основополагающих работ Маркса, введенных в социокультурный оборот в послевоенные годы. Ортодоксальное ядро скукожилось, а политическое тело раздробилось на множество сект типа еврокоммунизма или чучхе, каждая из которых силилась склеить осколки веры с отдельными фрагментами, выхваченными из вновь открытых шедевров уровня «Немецкой идеологии» или «Grundrisse». И по мере того, как шелуха отваливалась, фигура самого Маркса становилась все значительнее. В книге с симптоматичным названием «Маркс после марксизма» американский философ Рокмор пишет:
«В наше время было затрачено много усилий на выработку концепции современного мира. Вспомним в этой связи теорию немецкого социолога Макса Вебера или точку зрения Хайдеггера. В какой-то момент в 1980-е гг. интерес к “современности” охватил всю философию и литературу. Этот концепт широко обсуждался так называемыми постмодернистами во Франции (такими как Лиотар, Делёз, Деррида, Глюксман) и модернистами (Хабермас). Эти точки зрения бледнеют на фоне Марксовой теории современного общества. В этом отношении Маркс, безусловно, настоящий колосс, создатель самой впечатляющей общей теории современного мира из всех, какими мы располагаем, теории, которая при всех ее многочисленных изъянах на самом деле не имеет полноценных конкурентов. Пожалуй, не лишено смысла лишь сравнение Маркса с другим колоссом — Гегелем. Маркс первым создает надежную теоретическую структуру для постижения современной жизни как целого. Нет теории, которая по масштабности и глубине могла бы сравниться с теорией Маркса».
3.
«Природа фирмы» Рональда Коуза — решающий пункт на пути восхождения социальной мысли от абстрактного к конкретному. Концепция современного мира, о которой идет речь у Рокмора, впервые доведена здесь до возможности прямого соприкосновения с практикой.
Но практиков эта возможность не заинтересовала. Те, кто учреждал реальные фирмы, полагали, что отлично знают, как и зачем. Их консультанты не читали Дюркгейма, Веблена и Коммонса, не думали ни об институтах, ни о трансакциях. У коллективного разума связь между экономическим и организационным полушариями была разорвана.
Те немногие, кто услышал Коуза, смогли достучаться до практики только спустя полвека.
Колумб, переоткрывший этот материк, — Оливер Уильямсон в «Экономических институтах капитализма». В 1987 году, через пятьдесят лет после публикации «Природы фирмы», он организовал первую представительную конференцию, посвященную ее автору. Мир наконец-то узнал своего героя. Спустя еще четыре года, на девятом десятке жизни, тот был увенчан премией имени Нобеля.
Увенчан — но так и не понят. Принято считать, что, согласно «теореме Коуза», при нулевых трансакционных издержках творятся экономические чудеса, из чего делается вывод, что трансакционные издержки являются злыми чарами, которые надлежит запретить или отменить. Вывод самого Коуза противоположен: отсутствие чудес указывает на неустранимость институциональных издержек в рыночной системе. «Мир с нулевыми трансакционными издержками часто описывали как коузианский мир. Ничто не может быть дальше от истины. Это мир современной экономической теории, тот самый, из которого я пытался выманить современных экономистов».
Наиболее гуманный, необременительный исход из трагикомического положения — предоставить «современных экономистов» самим себе.
4.
Так оно фактически и происходит с пришествием «революции платформ», обращающей неоклассические модели в реликт.
Впрочем, в модном слове «платформа», в самом дискурсе этой революции, узком по предмету и расплывчатом по смыслу, покуда нет ничего особо революционного. Понятие «европейские технологические платформы», вошедшее в обиход в Евросоюзе два десятилетия назад, не в пример содержательнее. Но и оно не выходит за концептуальные рамки, очерченные работой Веблена «Теория делового предприятия» (1904 г.). Там дана классическая постановка проблемы издержек управления финансовыми активами — издержек, подрывающих сами основы расширенного воспроизводства современного индустриального комплекса. Острота этой проблемы с тех пор только усугубляется.
Большинство новых разработок, в угоду конъюнктуре именуемых «цифровыми платформами», не содержат революционных новшеств по сравнению с привычным классом прикладных ITпродуктов типа SCM (управление цепочками поставок), LCM (управление жизненным циклом) и т. п. Не блещет новизной и знаменитый блокчейн, относящийся к давно известному классу распределенных баз данных.
Но на общем фоне теоретического бесплодия цифровой экономики тем контрастнее выделяются островки и целые зоны революционной практики. Так и не нашел внятного объяснения известный казус платформы Uber, чья реальная капитализация в двадцать раз превзошла рассчитанную Дамодараном по неоклассическим методикам. Еще грандиознее масштаб китайских экономических чудес. Так, экосистемы Alibaba и Tencent по совокупной капитализации уже сопоставимы со всем хозяйственным комплексом РФ. При этом данный плацдарм китайской экономики платформ семь лет подряд рос в размерах в среднем на 40% ежегодно.
Атлант техноэкономики расправляет плечи, стоя на плечах китайского гиганта.
Цзэн Мин, главный стратег Alibaba, пишет в своей книге «Alibaba и умный бизнес будущего»: «Уникальная особенность моего положения была в том, что я являлся исследователем и практику-ющим специалистом на континентах с обеих сторон Тихого океана. Я родился в Китае, получил образование в Соединенных Штатах и преподавал в школах бизнеса по всему миру. В Alibaba я быстро обнаружил: то, что работает там, невозможно объяснить с помощью теорий, которые я изучал в университете, а затем преподавал.
Конечно, ни в коей мере нельзя считать, что Alibaba нашла все решения. Однако ее концепции стратегии и организации кардинально отличаются от традиционных моделей и обеспечивают немыслимые прежде темпы роста.
Видимых пределов роста… похоже, не существует, в этом в конечном счете и заключается главный вывод из этой книги».
5.
«Природа фирмы» Коуза, короткая непритязательная статья 85-летней давности, содержит прозрачное объяснение загадок революции платформ. В ней сконцентрирована энергия знания, идущего в фарватере, проложенном откровениями Маркса, Дюркгейма, Вебера, Веблена, Коммонса и других выдающихся умов XIX–XX столетий. Это знание — как и положено подлинному знанию — обладает мощным предсказательным потенциалом. Оно содержит необходимые основания для прикладной конкретизации, формализации и математического моделирования.
Но, возможно, это не главное в феномене Коуза.
Рональд Коуз, пожалуй, наименее политизированная фигура во всей плеяде создателей институционализма.
Маркс грешил — иногда невольно, чаще вынужденно — публичностью и политизацией в отчаянных поисках исторического субъекта грядущей трансформации, в попытках наклеить гегельянский концепт «пролетариата» на то или иное социальное движение. У Коуза не было подобной нужды. Он обнаружил такого субъекта в коллективном лице «предпринимателя» — группы поиздержавшихся производителей, связанных рынком, и согласованно заменяющих внутригрупповые рыночные трансакции менее обременительными организационными технологиями. Это своего рода микросоциализм, или, если угодно, микрокооперация, не требующая для осуществления ни диктатуры, ни партии нового типа. Конечно, первые же попытки продвинуться от микро- к макро- потребуют революции. Собственно, она уже начинается — перманентная революция, революция платформ.
Коуз проводил границу между твердо установленными теоретическими осно-ваниями — и разнообразными идеями, воспринимаемыми на веру либо вызывающими эстетическое приятие/отторжение. В студенческие годы он числил себя социалистом — одновременно будучи приверженцем идеи саморегулируемой экономики, а на недоуменные вопросы отвечал коротко, что «никогда не испытывал потребности примирять эти две позиции». Коуз понимал, что любые социальные институты, как сами по себе, так и — особенно — в роли нового предмета нового обществознания, идеологически нейтральны в отношении извечного устремления человека к свободе, справедливости и братству. Любой из них — будь то рынок или план, власть или демократия — неизбежно может и будет использоваться то как инструмент строительства, то как орудие подрыва очередного «-изма». И любой из них, взятый сам по себе, как одна из отчужденных сил общественной интеграции, ведет себя амбивалентно, проявляя то качества «пчелы», то «саранчи» (в метафоре Малгана). У Коуза позиция социального инженера, а не политика, она сближает его с Дэн Сяопином. Неслучаен глубокий исследовательский интерес, проявленный им в поздние годы к трансформации Китая. Неслучаен и встречный огромный интерес к Коузу в Китае.
Свою роль, возможно, играл и темперамент Коуза. Он прожил долгую, плодотворную и мирную академическую жизнь во временах и в местах, раздираемых всяческими конфликтами, расколами и скандалами. Он не был приверженцем «борьбы школ» в науке, не говоря уж об идеологической борьбе. Истина не рождается в спорах — уже хотя бы в силу того, что истина вообще не рождается и не умирает, а пребывает вечно. Он мягко иронизировал над идеологической предзаданностью экономистов — там, где она приводила к зашоренности в отношении к фактической структуре институтов и трансакций. Но никогда не обобщал эту иронию и не переходил ни к оценкам, ни на личности.
Парадигма Коуза, среди прочего, должна найти воплощение еще и в стиле и духе академических дискуссий и дебатов о будущем. Подлинная предметность в знании трансакций, открытое предъявление концептуальных императивов, инженерная компетентность и оснащенность в выстраивании социальной трансформации — вместо патетических призывов и истерик на публику, идеологической маркировки белья и торчащих бород, сотрясаемых праведным гневом. Время покажет, во что обходится обществу круглосуточная трансляция шоу невротиков «Время покажет».
6.
Тенденция к нарастанию проектности мировой экономики в России проявляется, в частности, в развитии системы национальных проектов, ее постоянной доработке и росте масштабов.
Но все новые потенции, приобретаемые системой с каждым циклом, пока никак не затрагивают главной проблемы: национальные проекты не обладают инвестиционным качеством. Они финансируются из бюджета и по существу представляют собой государственную благотворительность. Граница между благотворительным и инвестиционным качеством, которую отчаянно штурмует Impact Investing, пока остается на замке.
В свое время известный экономист Улюкаев, будучи еще при исполнении, в программной статье в «Ведомостях» призвал правительство «инвестировать весь объем средств Фонда национального благосостояния в инфраструктурные и иные инвестиционные проекты, вложить эти средства так, чтобы обеспечить их доходность и надежность, максимально простимулировав экономику страны». Но в том же тексте он мимоходом делает фрейдистскую оговорку о том, что «инфраструктурные проекты дают косвенные доходы в виде увеличивающихся поступлений в бюджет от общего роста экономической активности».
«Косвенные доходы от общего роста экономической активности» — слабое утешение для конструкторов национальных проектов, наводящих мосты из настоящего в будущее. Вся страна в заложниках у своего «экономического блока», не умеющего считать.
На деле все мы вместе с этим блоком — заложники неоклассической модели. Станислав Лем в «Сумме технологии» предлагает образ математики как «портного-безумца, который ничего не знает ни о людях, ни о птицах, ни о растениях. Его не интересует мир, он не изучает его. Он шьет одежды. Не знает, для кого. Некоторые одежды имеют форму шара без всяких отверстий, в другие портной вшивает трубы, которые называет “рукавами” или “штанинами”. Число их произвольно. Готовую одежду портной относит на огромный склад. Одни костюмы подходят осьминогу, другие — деревьям или бабочкам, некоторые — людям. Мы нашли бы там одежды для кентавра и единорога, а также для созданий, которых пока никто не придумал. Огромное большинство одежд не нашло бы никакого применения».
Неоклассическая экономическая модель — одеяние безукоризненного кроя, высшая прикладная математика, которую в современном мире не к чему приложить.
7.
Институционализм пока переживает свое младенчество. Типология трансакций недалеко ушла от первоначального на-броска Коммонса. Знания об институтах обрывочны и разрозненны, их взаимодействие между собой не изучается. Нет оснований надеяться, что с таким скудным багажом возможна сколько-нибудь полная институциональная реконструкция национальных проектов. Парадигма Коуза поможет сделать лишь начальные шаги. Но малый шаг в сфере даже одного или нескольких нацпроектов мог бы стать огромным шагом для страны.
В каждом из проектов нужно на первом этапе перенести внимание с ожидаемых конечных результатов (к примеру, «развитие системы носимых медицинских гаджетов для дистанционного мониторинга состояния здоровья») на реальную структуру финансовых трансакций в сфере деятельности по реализации проекта. Понятно, что получение доступа к сведениям о них столкнется со значительными трудностями. Зато первые же правильные шаги по их технологизации, по передаче функции управления ресурсными потоками экономическим платформам сформируют в теле нацпроекта зону высокой прибыльности.
Деятельность по переформатированию национальных проектов в национальные платформы уже на первых этапах способна обеспечить их самоокупаемость, а в перспективе — превратить в источник быстрого долговременного роста национальной производительности.
8.
Инициативным шагом в этом направлении может стать организация и проведе-ние Чтений имени Коуза. Для простоты в качестве организационного прототипа можно поначалу использовать, к примеру, ежегодные Шумпетеровские чтения или форум «Чтения Адама Смита».
Однако на уровне содержания сходство с академическими и политическими прототипами заканчивается.
Основные секции, панели, рабочие площадки Чтений должны в максимально возможной мере воспроизводить структуру существующих (а также предполагаемых) национальных проектов. Каждая из ключевых сфер социально-экономической деятельности, охватываемых соответствующим национальным проектом, будет подвергнута рассмотрению в парадигме Коуза: от текущей структуры трансакционных издержек — через анализ и сопоставление возможностей, перспектив и очередности их технологизации — к проработке технического задания на конструирование национальной платформы, призванной поэтапно замещать собой нацпроект.
За счет платформизации система национальных проектов должна в среднесрочной перспективе пройти точку самоокупаемости и в обозримом будущем стать инструментом обеспечения роста национальной производительности.
В дальнейшем, по мере получения практических результатов, можно подумать о формировании вокруг Коузовских чтений одноименного фонда, а также интеллектуальных, педагогических, культурных, издательских и иных инициатив и проектов.
В ХХ столетии Россия стала первым плацдармом и одним из эпицентров прорыва к овладению стихией самодвижения институтов собственности, строительству все более интегральных ее форм вплоть до общественной. Этот прорыв был отчасти вынужденным, во многом авантюрным, ресурсно и концептуально не подготовленным. При этом он часто приобретал героические формы и позволил захватить и удержать важные плацдармы будущего в настоящем. Одновременно он повлек за собой колоссальные жертвы и потери, трагедии и провалы. Россия в своей советской ипостаси была на острие этого прорыва, несла на себе основное бремя и потерпела самое тяжелое поражение, скатившись из авангарда в арьергард.
Пришло время возвращаться, возобновлять участие в мировом спектакле, где стране предназначена одна из ведущих ролей. Но это будет другая страна, ей предстоит учиться думать, говорить и действовать по-новому.
Коузовские чтения — подходящий повод попробовать.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl