Джон Рид
Портретная галерея Дмитрия Быкова
1.
Ленин любил американцев. Русских — меньше: народ — рохля, прав был герой Чернышевского, утверждая, что сверху донизу все рабы. Раз уж выпало иметь дело с этой страной, слабым звеном в империалистической цепочке, где революция возможна, но по большому счету ничего не изменит, приходится начинать с России — в надежде, что от нее потом загорится весь мир.
Европейцев Ленин тоже не любил — потому что жил среди них в полунищей эмиграции, в атмосфере всеобщей продажности и соглашательства европейских рабочих лидеров. Россия выстрадала марксизм, писал он, и в подтексте читается: а Европа его предала. Европеец труслив, жирен, расчетлив, все великое у Европы в прошлом, мировая война это показала, потому что превратилась в бессмысленную бойню, не снявшую ни одного противоречия, а только все испортившую; в общем, в Европе делать нечего. Он никогда по ней не тосковал, никогда не мечтал туда вернуться, а самый умный из европейцев — Уэллс — не произвел на него никакого впечатления.
А вот американцы — эти да, эти ему нравились профессионализмом, быстроумием, деловитостью. Двадцатидвухлетнему Хаммеру он выписал бумажку: «Пускать ко мне во всякое время», — и благодаря этой бумажке Хаммер, уже семидесятилетний, прошел в Мавзолей в неурочный час. Подарок Хаммера — обезьяну с человеческим черепом и томом Дарвина — Ленин держал на рабочем столе. А книгу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» он считал образцовой, снабдил предисловием, рекомендовал размножить в миллионах экземпляров. Потому что вот — журналистика, а не трубы и барабаны, дико раздражавшие его в «Правде». Он желал видеть русскую журналистику такой — да и вообще, кажется, желал видеть русских американцами. И американцы, как ни странно, его любили, и не только потому, что он им давал концессии. Риду он никаких концессий не давал. А просто он, в сущности, был очень американский политик — по духу, по стилю, даже и по характеру. Вот с американцами у него бы все получилось, но в Америке, увы, никогда не будет революции. Любоваться — да, а делать — нет. Жолковский мне как-то объяснил, почему в словосочетании «заокеанские воротилы» главный негатив заключен в нейтральном, казалось бы, слове «заокеанские». Укрылись там за океаном и наблюдают.
Но Рид не укрылся. Он приехал сюда, здесь написал свое главное сочинение, здесь и умер. И похоронен в Кремлевской стене.
2.
Джон Сайлас Рид родился в 1887 году в том самом Портленде, штат Орегон, где я это пишу. Почему там? А по той же примерно причине, по которой он переехал в Советскую Россию. Когда Штаты, вопреки обещаниям поддержанного им Вильсона, вступили в войну, он начал везде кричать, что это не его война, и писать такие резкие антиамериканские памфлеты, что даже родной журнал Masses перестал печатать его, иначе почта отказывалась рассылать журнал подписчикам. И тогда Рид с Луизой Брайант, женщиной еще более эксцентричной и безбашенной, чем он сам, поехал в Россию: там назревала революция, и ему показалось, что там он пригодится. Вот вам и ответ на вопрос нынешних российских конспирологов, почему этот журналист не занимался в России собственно журналистикой, то есть не представлял никакие американские издания и не отсылал в них корреспонденции. Он к этому времени ушел из профессии, потому что заниматься в Штатах ею было негде, а в России — пожалуйста. Он и делал там иноязычную газету «Факел» вместе с другими иностранными корреспондентами. Сейчас у нас обратная ситуация: преподавать в России меня не берут, а в Штатах берут. Вот я и сижу в Портленде, штат Орегон, и радуюсь, что у них тут пока не дошло до революции. Хотя, черт его знает, может, и огорчаюсь отчасти. Но даже если до нее дойдет, на Арлингтонском кладбище меня все равно не похоронят. Отчасти, думаю, потому, что сыграть в Штатах такую же роль, какую Рид сыграл в России, мне вряд ли суждено. Правда, стишки он тоже пописывал, и неплохие, целую книгу «Тамерлан и другие стихотворения» издал за свой счет, и на музыку их клали охотно; что интересно, стихи вполне традиционные, не революционные.
Он происходил из состоятельной семьи, окончил Гарвард, где был всеобщим любимцем. Работал журналистом в Нью-Йорке, около полугода провел в восставшей Мексике, где тесно общался с Панчо Вильей. Побывал на фронтах Первой мировой. В шестнадцатом сошелся с Луизой Брайант, на короткое время у них возникло нечто вроде треугольника-коммуны с Юджином О’Нилом, которого Брайант тоже полюбила, — но потом Рид отстоял свое единоличное право на нее. В августе семнадцатого, в самый канун корниловского мятежа, они оказались в Петрограде, где Рид рассчитывал поучаствовать в революции, — именно поучаствовать, а не просто быть ее свидетелем.
Сейчас его книга «Десять дней, которые потрясли мир» вновь обретает популярность, и вот почему. Нам надо молиться о ниспослании нам врагов и об их здравии, потому что друзья забудут, а враги никогда не простят. В сегодняшней России многие ненавидят русскую революцию, а следовательно, и Джона Рида. Есть такой Николай Стариков, сталинист, путинист и оголтелый конспиролог, неустанно утверждающий, что русскую революцию устроили англосаксы, наши враги номер один; так вот он считает, что Рид — их агент и вдобавок троцкист. Троцкий ведь где готовил революцию? Скрывался-то он в Штатах, оттуда и прибыл в семнадцатом году! Стариков утверждает, что и вся книга Рида — троцкистская. Вот уж не знаю, как надо было ее читать, чтобы это вычитать: Троцкий там как раз изображен без особенной любви, что и обеспечивало «Десяти дням» периодические переиздания даже в сталинские времена. Правда, книга тогда замалчивалась по причинам, о которых ниже.
Под это дело — то есть под версию об англосаксонском шпионе, помогающем ослабить Россию и вывести ее из войны, — Рида у нас внезапно переиздали (с комментарием Старикова), выдав это переиздание за сборник «Неизвестная революция», хотя к «Десяти дням» добавлена всего-то одна более поздняя статья Рида из журнала Liberator да протокол его опроса в юридическом комитете Сената в 1919 году — на предмет возможной пропаганды русской революции в Штатах. Рид там честно поясняет, что собственно политической деятельностью в России не занимался, а только наблюдал да изредка помогал большевистскому правительству с редактурой английских переводов; в общем, несмотря на горячее сочувствие большевикам, он действительно был вне политики — только присутствовал. Если бы не конспиролог Стариков, «Десять дней» вполне могли бы и дальше пылиться на полках. Между тем перечитывать эту книгу, особенно теперь, жгуче интересно — и какой фильм мог из нее получиться! Понятно, почему стареющий Бондарчук взялся за биографию Рида: сам Уоррен Битти захотел сыграть его — и спродюсировал ради этого скучноватый фильм «Красные». Если бы всерьез экранизировать «Десять дней» — о, какая получилась бы грозная, чернушная и притом жизнеутверждающая комедия абсурда! Сколько там гомерических, а сколько героических эпизодов, которые по сегодняшнему времени более чем актуальны! — но где взять режиссера и продюсера, готовых за это взяться? Сам Юрий Любимов, сочиняя сценическую версию этой книги, превратил ее скорей в грозный революционный балаган с пальбой и частушками, так что сюжет и мысли в этой карусели совершенно потерялись. Одно утешение, что русская жизнь нам регулярно показывает повторы наиболее впечатляющих событий; кое-что мы уже видели в 1991 году, остальное не замедлит. Предсказуемая история хороша не только удобством для пророчеств, но и возможностью посмотреть все лично, без всякого кино. И не только посмотреть, а и по башке получить, и страху натерпеться, и награбленное пограбить — Россия-5D, технологически говоря.