Дорога в «парадиз»
В августе 1700 года Пётр начал, без объявления, войну со Швецией, которая продолжалась 21 год. Были предъявлены две причины нападения. Первая — личное оскорблённое чувство русского правителя, которому шведские власти за три года до этого не позволили составить чертежи крепостных укреплений Риги. Второй причиной стало… Об этом подробнее.
Вернуть «отчины и дедины»
Второй причиной войны со Швецией объявлялось желание Петра вернуть переданные за деньги и военную помощь в начале XVII века так называемые отчины и дедины, то есть земли предков — территории Ингрии (Ингерманландии) и Карелии. Их принадлежность Швеции была подтверждена рядом русско-шведских соглашений, причём в ноябре 1699 года Пётр перед лицом шведского посольства, прибывшего с ратификационной грамотой нового короля Карла XII, передал грамоту, в которой клятвенно подтверждал соблюдать «верно, крепко и ненарушимо» условия Кардисского «вековечного» мира 1662 года и других русско-шведских договоров о границе.
Кстати, это обстоятельство вызывало особое возмущение Карла XII, считавшего царя клятвопреступником, который к тому же прислал в Швецию посольство князя Хилкова с обманным объявлением о предстоящем якобы прибытии в Стокгольм Великого посольства с ратификационной грамотой о нерушимом мире.
В указе от 19 августа 1700 года причиной войны со Швецией выставлялся только «рижский инцидент». Об «отчинах и дединах» речи не шло. Лишь в циркуляре русским послам за границей от 18 ноября 1700 года об этом было ясно сказано в расчёте на иностранную публику: «Шведский трон, который умело применял принцип “Vivitur ex raptu” (“Жить грабежом”) ко всем своим соседям, отторг от царя эти провинции (Ингрию и Карелию. — Е. А.), воспользовавшись в начале века в Московии внутренними волнениями». А значит, Россия имеет право денонсировать все прежние договоры со Швецией.
Надо сказать, что указанная причина к началу войны не была только формальной или надуманной. Её можно понять с учётом национально-ментальных факторов. Для русского национального сознания пространство всегда играло особую роль. Бескрайние размеры территории страны — предмет гордости россиян, они сливаются с эмфатическим понятием «простор», связываются с представлением о вольности, свободе, об отсутствии ограничений и стеснений. Расширение пространства кажется естественным и даже необходимым для полноты национальной самооценки. Напротив, потеря даже небольшой части этого пространства в русском сознании оборачивается болезненной, горькой утратой или, как тогда писали, «потерькой», и хоть она маленькая в сравнении с огромной страной, но её непременно надлежит восполнить.
Выдвижение этой причины в 1700 году как основания для войны отвечало на запрос национального сознания, давало правителю карт-бланш на любые действия, обеспечивало обществу психологический комфорт перед лицом возможных испытаний и неизбежных жертв. Впоследствии всё это синхронизировалось с началом экспансии Российской империи, оформлявшей новые территории как «присоединение» или «возвращение» некогда утраченных земель.
Однако, начиная войну и заявляя об этих причинах, Пётр руководствовался, по существу, совсем иными соображениями: в 1695–1696 годах, воюя с турками, он рвался к морю, не помышляя о «дединах и отчинах» на Балтике, да и в ходе Северной войны он был готов отдать шведам несравненно более важные «дедины и отчины» только ради сохранения за Россией Ингрии и Петербурга, который для него символизировал выход к морю. Именно выход к морю был контрапунктом всей стратегии Петра, истинной, пусть зачастую и скрытой, причиной всех военных и мирных усилий царя на протяжении Северной войны, главным мотивом строительства Петербурга на непригодном для жизни людей болоте, а также причиной беспрецедентного в мировой истории официального переноса столицы (1712) на территорию чужого государства за девять лет до заключения мира, по которому эти территории отошли к России (1721).
В стремлении Петра к морю отразились присущие ему идеи и чувствования, составлявшие суть его идеологии, сформировавшие его психику и государственное поведение. Нужно учесть характерный для Петра изначальный юношеский романтизм, связанный с морем. В одном из писем 1706 года Пётр сетовал, что мало в стране таких молодых людей, кто бы, «оставя в компаниях забавы, своею волею шуму морского слушать хотел».
Выход к морю для Петра воплощал ещё и разрыв с ненавистной ему старой Россией, со страхами его детства и юности, проведёнными в Москве, и начало новой счастливой жизни — недаром скромный посёлок, каким был вначале Петербург, он называл «парадизом». Для его сознания плавание в открытом море на построенном лично корабле было символом не только преодоления слепой стихии с помощью создавшего корабль разума, но и покорения архаичной сухопутной России.
Далее. Он, с юности влюблённый в Голландию, видел в этой стране образец того, как с помощью торговых портов, бороздящих океаны кораблей, торговли можно достичь завидного процветания. В желании обрести Пристань (в этом ёмком для того времени слове подразумевались гавань, приморский город-порт) воплощалась мечта Петра-меркантилиста, который хотел обогатить за счёт коммерции и мореплавания свою страну, удачно расположенную на пути между Востоком и Западом. Без выхода к морю создать Пристань невозможно, как невозможно построить основу могущества страны без создания военно-морского флота — того, чем гордится остров «лучшей, красивейшей и счастливейшей из всего света» (так Пётр называл Англию, вторую страну, которую он любил не меньше Голландии).