Afternoon Seasons of lifeРепортаж
План побега
Мы про спаржу говорим? Этот вопрос терпеливый Евгений Гибшман задал примерно через полчаса после начала разговора. За это время мы успели обсудить Вольтера и Гёте, Микеланджело и Рубенса, конец эпохи застоя и перестройку.
Я по первому образованию инженер, в дипломе специальность записана «проектировщик мостов», но вообще с детства хотел быть художником, поступал, но не поступил в Строгановку, и родители уговорили пойти в МАДИ (по папиной линии у нас было несколько поколений мостовиков). 1978 год, Афганистан, дедовщина в армии — нужна была бронь. А потом, не приходя в сознание, сразу после МАДИ я пошел в МАРХИ. Все мои дружеские связи — из МАДИ, хотя вроде бы я там случайно оказался.
МАРХИ я окончил в 1986–1987 году — начало перестройки. Некоторое время поработал на советской службе и ушел заниматься архитектурой. Своим. Почти все московские архитекторы вышли из двух грибниц: Моспроект-1, Моспроект-2. А я был немножко вне этих тусовок. Это отчасти хорошо, отчасти плохо. Хорошо с точки зрения независимости, и по этой же причине — плохо. Первый заказ получил, как говорится, через «друзей и родственников кролика». Ну и дальше сарафанное радио. Потом публикации в журналах. На восемьдесят процентов занимался частными интерьерами.
Я был очень романтичен вначале. Считал, что буду творцом, тем самым счастливцем, который занимается любимым делом. Это все потом очень мешало. Я был за высокое и вечное, а мне говорили: что ты мне про композицию и про стиль, лучше скажи, куда 600 пиджаков повесить. Но есть две-три работы, за которые не стыдно. Ну не я первый. Это только в конце XIX века появилось разделение на творческую работу и коммерческую. А раньше все искусство было на заказ. «Ваше сиятельство, я вам уже накрасил, извольте забрать». Приходят клиенты, вы делаете заказ. А насколько уж вы сумели соблюсти свои эстетические художественные представления о прекрасном… Если получилось, молодец. Не получилось, это факт вашей личной биографии.
Начиная с 2007 года рынок начал скукоживаться, к 2014‑му экономика всего этого дела стала не такой хорошей. У меня было большое бюро: московский фронт-офис и еще проектировщики в Кишиневе, которые делали технические чертежи. Взбивать лапками сметану становилось все сложнее и сложнее, прыти — все меньше и меньше, и в какой‑то момент я подумал: гори оно все. Как теперь говорят, выгорел.