Свидетельства неслучившегося
Как песни Пахмутовой и Добронравова задали эмоциональный режим советского человека
Музыка Александры Пахмутовой, слова Николая Добронравова: это первая ассоциация, связанная с советской песней, как «фрукт — яблоко» или «поэт — Пушкин». 75 лет вместе, сотни произведений, все возможные награды и премии, статус безусловных классиков, приобретенный еще в середине долгой жизни. Для второй половины советского XX века песни Пахмутовой—Добронравова — как координатная сетка или облако тегов: ими размечалась реальность, какой хотели видеть ее официальные инстанции. Пахмутова писала о войне, космосе и спорте, к юбилеям и съездам, про Малую Землю (по следам мемуаров Брежнева) и Ленина-партию-комсомол, для больших строек и героических профессий (геологи, летчики, подводники); обо всем, что считалось важным. Что-то подобное пытались делать все официальные песенники, но среди орденоносных эстрадных генералов Пахмутова— Добронравов стоят отдельно, не в общем строю.Юрий Сапрыкин рассказывает, как они сделали все, что хотели от них партия и правительство,— но одновременно ушли куда-то в сторону; оставаясь в предписанных рамках, расширили их изнутри.
Эти песни сразу совпали со своим временем: они появились на рубеже 1950– 1960‑х, когда у советского человека возникла частная жизнь. Не барак, не казарма и не коммуналка, а квартира в пятиэтажке — и прилагающееся к ней право на собственную внутреннюю жизнь, не со‑ впадающую с общим хором. Песенная оптика приобретает человеческий масштаб: Пахмутова и Добронравов едут на строительство Братской ГЭС и видят там не каркас будущей плотины, а девчонок, которые «танцуют на палубе» и «верят в трудное счастье». Примерно в это же время начинают работать Микаэл Таривердиев, делающий советской песне инъекцию музыки барокко и Ренессанса, и Андрей Петров, окутывающий ее сдержанной северной меланхолией. Пахмутова по сравнению с ними остается в конвенциональных советских рамках; ее песни растут из музыки, под которую люди танцуют, шагают, грустят, — это городской романс, марш, вальс; их почти всегда может сыграть духовой оркестр. Но, за вычетом обязательных пионерско-комсомольских произведений, которые по-прежнему апеллируют к коллективному началу, эти песни имеют дело с внутренней жизнью души.
В ранних песнях Пахмутовой—Добронравова еще много характерно советского лиризма, «живинки» и «человечинки», их оптимизм уже через несколько лет будет казаться старомодным: так, герои «Иронии судьбы» в середине 1970‑х поют знаковую песню прошлого десятилетия «Главное, ребята, сердцем не стареть» — уже не на таежной тропе или на привале у костра, а в бане, голые и пьяные. Но это уменьшительно-ласкательное искусство постепенно приобретает иную динамику — и от слишком человеческой лирики взлетает к романтической патетике. Императив множества песен Пахмутовой — долететь, доплыть, домчать, выйти за человеческие пределы, где все невероятным образом изменится: на небосклоне привычных квартир вдруг загорится звезда Альтаир. Лирический герой этих песен имеет дело с первоэлементами, слепыми непредсказуемыми стихиями: снег, ветер, звезд ночной полет. Тревожная даль зовет. Сама песня должна гореть, как лесной пожар. Даже революция в этих текстах — чаще всего не конкретное историческое событие, но образ преодоления, трансформации, а слово «комсомол» занимает место в ряду между «любовью» и «весной».