Окно в Париж
В Третьяковской галерее на Крымском Валу открылась выставка Роберта Фалька (1886–1958), самая большая и, кажется, самая эстетская ретроспектива художника из всех прошедших фальковских выставок
Мемуаристы — и те, что застали самого Роберта Фалька в чердачной мастерской дома Перцова, и те, что оказывались в гостях уже у вдовы, Ангелины Щекин-Кротовой,— в один голос твердят, какое удивительное впечатление парижскости производила на них обстановка студии, как они воображали себя под крышами Монмартра, и даже чудный вид из окон на Кремль казался каким-то монпарнасским. Между тем называть Фалька художником Парижской школы вряд ли получится, несмотря на десять лет, проведенных им в Париже. Он был москвич и по рождению, и по школе, Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества, из которого его гнали за французский акцент, однако акцент этот Фальк, как и многие в «Бубновом валете», приобрел из московского воздуха и в открытом для «левой» молодежи собрании Сергея Щукина, но в Париже до войны и революции, в отличие от многих «бубновых» — и буйных вроде Машкова, Кончаловского или Лентулова, и умеренных вроде Куприна,— не бывал, так что французский акцент его был воображаемый и гипотетический. Заработав первые деньги от продажи картины с бубнововалетской выставки, он отправился вовсе не в Париж, а в Италию— любоваться примитивами, презирать Высокое Возрождение и очаровываться живописью Веронезе. И до и после революции Францию, точнее — Сезаннов Прованс, ему с успехом заменял Крым: в окрестностях Коктебеля обнаруживалась гора Сен-Виктуар, пирамидальные тополя прикидывались соснами, а татарские деревни— провансальскими городками. Увлекаясь кубизмом, фовизмом, Ренуаром, Гогеном и Ван Гогом (даже на сюжетном уровне: среди множества фальковских автопортретов есть один, «с завязанным ухом», написанный в почти вангоговских обстоятельствах, в психоневрологическом санатории в Покровском-Стрешневе), он по большому счету никогда не расставался с Сезанном. Сезанн, вершина эволюции живописи, «стремился разорвать мертвую форму, освобождая цвет», проповедовал Фальк студентам ВХУТЕМАСа, подводя под эту проповедь гегельянско-марксистскую— цвет как эмансипация, цвет как становление — базу. Правда, Малевич, ревнивый соперник Фалька напедагогическом поприще (в плане количества учеников Фальк, похоже, побеждал и в Москве, и в Витебске), не без злорадства отмечал у конкурента попытки сбежать от Сезанна— к Тициану или Рембрандту, в пламенеющие краплаки и сумрачные охры. Но гаммы гаммами (Фальк, кстати, вначале готовился в консерваторию и был изрядным пианистом, что в музыкальности его цветовых аккордов очень заметно), а от себя, судьбы и Сезанна не уйдешь.
В Париж Фальк попал только в 1928 году— отбыл в творческую командировку по линии Наркомпроса. Уезжал вполне успешным советским художником, активистом многих авангардных начинаний, вхутемасов, уновисов, инхуков, мхк и госетов, постоянным экспонентом международных выставок, в том числе Венецианской биеннале, но его музыкальное ухо не могло, наверное, не различать скрытой угрозы в расточаемых советской критикой похвалах, когда хвалят за революционный дух, то есть форму, отмечая отсутствие революционного содержания, то есть сюжета. Из таких командировок часто не возвращались, тем более что парижская жизнь Фалька, вхожего в самые разные круги, от непримиримой эмиграции до советского посольства, складывалась в галерейно-выставочном