Трауготы
Ангел из церкви Успения Богородицы, китайский божок XVI века и фарфор ручной росписи, за которым охотятся Русский музей и Третьяковская галерея, — художник Александр Траугот и его жена Элизабет превратили мастерскую в дом культуры.
Художник и скульптор Александр Траугот и его супруга, реставратор и керамист Элизабет де Треал де Кинси-Траугот, живут на два города: Петербург и Париж. Мы попали в их мастерскую на Петроградской стороне, где они хранят не только свои работы, но и картины, графику и скульптуру всех поколений важнейшей художественной династии города, работавшей под псевдонимом Г. А. В. Траугот. Такого не покажут в интерьерных журналах, потому что в этом есть подлинная, а не придуманная стилистами жизнь.
В моей семье никогда не было коллекционеров, только художники. Мы ничего не собирали, наоборот, все, что у нас было, разрушалось, потому что использовалось. Отец (художник Георгий Траугот. — Прим. ред.) разрешал нам с братом Валерием рисовать на любых его книжках, даже самых дорогих, больших, антикварных. Эта привычка осталась у меня на всю жизнь, я и сейчас люблю это делать. Настоящий кошмар коллекционера! Только представьте: редкое издание, которое существует всего в нескольких экземплярах, а может, вообще фолиант XVII века, — а я рисую на его страницах. Один мой знакомый джазовый музыкант коллекционировал книги. Я как-то его спросил, почему он не ходит в библиотеки. А он ответил: «Не могу! Начинаю завидовать». Вот это мне совершенно непонятно, для меня книга в библиотеке намного удобнее, дома я ее просто где-то потеряю. Недавно у нас в гостях была журналистка, которая заметила: «В вашей мастерской можно работать, но нельзя жить». Мы справляемся. Да, здесь много искусства, но всегда им жили и дышали. Это особое состояние, не всем понятное. Да и художники бывают двух типов: те, которые искусство делают, и те, которые искусством живут. Первым обязательно нужно, чтобы их хвалили, чтобы им платили, как и положено, за всякий труд, а вторым все это неважно. В годы моего детства ОБЭРИУты (группа ленинградских писателей 1930-х, в которую входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий. — Прим. ред.) полагали, что их творчество никому не нужно. Они служили искусству для истины и не только не думали, что когда-нибудь будут известны, но предощущали свою трагическую судьбу.
Когда-то все комнаты нашей мастерской были увешаны картинами арефьевцев, круга ленинградских художников, который я основал, но сам в него не входил. Было принято дарить друг другу работы, но у нас собралось столько семейного наследия, что многое подаренное я возвращал или отдавал. Знаете, как Пушкин отвечал своей жене, когда она присылала ему свои стихи? «Извини, своих читать некогда». Почти все в мастерской — живопись, графика, скульптура и объекты — произведения членов нашей семьи. Яркие и экспрессивные полотна — мамины (художницы-экспрессиониста Веры Яновой, которая никогда не выставлялась при жизни. — Прим. ред.), более сдержанные и камерные — отца и брата, скульптуры — моего названного брата Михаила Войцеховского, керамика и фарфор — мои и Элизабет. Я одно время работал с ИФЗ, но делал не тиражные, а авторские произведения. Сохранять все это не только дань памяти. Работы мамы — особое достижение ХХ века. Они совершенно оригинальны и во многом предвосхитили свое время.
Все вещи, среди которых мы живем, появлялись случайно и будто бы сами. В 1961 году на Сенной площади взрывали церковь Успения Пресвятой Богородицы, мы с другом пошли туда и попросили рабочих перед взрывом сбить ангела сверху, хотели, чтобы он сохранился. Теперь он, красивый, висит у нас под потолком и ждет, когда церковь будет восстановлена. Я его верну, но с условием, чтобы ничего не реставрировали — ни отбитый нос, ни сколотое крыло, а прямо так и установили бы под купол храма. Еще у нас живет важный фарфоровый персонаж XV или XVI века — китайский бог Лю Хань-чжань, который заботится о материальном положении поэтов и художников. Он когда-то был чиновником, потом стал отшельником, а после смерти ему досталась такая особенная должность в пантеоне. В руках у него деньги, которые он достает изо рта трехлапой жабы. Однажды он упал и разбился, мы с братом его склеили, но Лю Хань-чжань был так обижен, что мы целый год не получали денег за свою работу. Мне нравится предусмотрительность этого китайского бога, как и идея, что поэтам и художникам нужно покровительство. Кстати, про архитекторов в легенде почему-то ничего не сказано. Вообще, я очень люблю слово «художник». У меня даже есть теория, как оно возникло. По-моему, совершенно убедительная. Монастырские рукописи часто заканчивались словами: «Прости, читатель, мою худость». А в одной из ранних рукописных Библий на русском в предисловии было указано: «Чтобы перевести эту Библию, привлекли семьдесят художнейших мастеров». Так вот, была худость,