DreamWorks
Вечное сияние
Вся Москва в ноябре была увешана афишами с ее лицом: спешите видеть «Живое интервью» с Катрин Денев в Доме музыки. Перед концертом с великой звездой французского кино пообщался Сергей Николаевич.
Что-то было в этом проекте с самого начала сомнительное. Я-то знаю, что это совсем не ее жанр. Денев – мастер однозначных ответов, похожих на военные команды. Никаких откровений, никаких задушевных признаний. На своих пресс-конференциях она держится неприступно, строго и холодно. Журналисты ее побаиваются. Давным-давно ей даже присудили премию «Лимон» за ее неинтересные, «кислые» интервью. А позднее ее стали звать «пруссачкой» за ее педантизм и умение всех строить. Больше всего я люблю, когда она разворачивается всем корпусом к тому, кто осмелился задать ей какой-нибудь вопрос, поднимает удивленную правую бровь и выдерживает долгую, нескончаемую паузу, во время которой хочется провалиться сквозь землю. А один раз мне довелось услышать, как Катрин Денев гневается. Это было во время пресс-конференции по случаю презентации ювелирной компании Chaumet, где ей была отведена немногословная роль почетной гостьи. Какая-то девица в замызганных джинсах подняла руку и спросила: сколько вам, г-жа Денев, заплатили, чтобы вы приехали в Москву? Все присутствующие начальники, разумеется, тут же уставились в пол, а уши переводчика предательски заалели, пока он переводил этот вопрос в звенящей тишине зала. О, лучше бы он этого не делал! Потому что не успел он закончить фразу, как Денев выпрямилась, как струна, и нарочито ледяным голосом спросила, обращаясь к журналистке: «Ваше имя? Из какой вы газеты?»
«Труд», – пролепетала она. Но это уже не имело значения.
На редакцию «Труда», на зал «Метрополя», где проходила пресс-конференция, на прилегающие окрестности обрушились смерч, торнадо, буря. Я сейчас не смогу воспроизвести огненный монолог Денев. Но смысл его заключался в том, что она никогда никому не позволит оскорблять себя подобными меркантильными вопросами. Она никогда никому не подарит удовольствия увидеть себя растерянной. Потому что ее легче убить, чем унизить. Денев не кричала, не размахивала руками в бриллиантовых кольцах Chaumet, а просто говорила быстро-быстро, словно боясь, что ее оборвут на полуслове или помешает горе-переводчик. И от этой ее стремительной яростной французской речи закладывало уши, как в поездах TGV, несущихся с сумасшедшей скоростью. Это была Денев в действии: Денев-экспресс, Денев-воительница, Денев-ураган. И горе тому, кто окажется на ее пути. Финал монолога был встречен аплодисментами и даже, кажется, криками «Браво, Катрин!». Ради таких моментов только и стоит ходить на пресс-конференции, ради таких минут великие актрисы проживают свою жизнь в кино и на сцене. Но эта маленькая победа Денев рождала, как ни странно, еще какое-то смутное чувство жалости.
Вот почему за нее тогда никто не заступился?.. Одна, всегда одна. Одиночество Катрин Денев – это тема для романиста и одновременно для психолога. Почему, в конце концов, она сознательно сделала этот выбор? Почему всегда первой уходила от мужчин, которые ее любили? Почему предпочла вне брака воспитывать своих детей? Почему, будучи по воспитанию и типажу типичной буржуазкой, оказалась такой упертой феминисткой и вечно незамужней «мадмуазелью»? Иногда эти вопросы ей пытаются задавать самые отважные представители журналистской братии, рискуя быть тут же пристреленными ледяным взглядом зеленоватых глаз и одной-единственной фразой No comments, которую она превосходно произносит на всех языках мира почти без акцента.
А вообще, когда она говорит по-английски, сразу слышишь парижанку. Причем парижанку Левого берега. Это особая раса белых женщин в неизменных темных очках, в чем-то черном, но с модными причудами: яркий шарф под цвет губ, позвякивающие браслеты, чулки в сетку. Обязательно сигарета – последний оставшийся трофей в безнадежно проигранной войне с политкорректностью и толерантностью, от которых всех уже тошнит. Но что поделать? Жмутся наши прекрасные парижанки у входа в кафе, дышат своим дымом, смотрят обиженными, сиротскими глазами. Но Денев во всех обстоятельствах курит шикарно. Так курили кокотки времен Ги де Мопассана. Она с наслаждением затягивается, чуть откидывая назад голову. Тонкая сигарета как бы удлиняет ее пальцы с темно-вишневым, почти черным маникюром, бледный дым делает черты лица чуть менее рельефными, более расплывчатыми, рассеянными. При правильно поставленном свете возникает эффект sfumato («рассеянный свет»), известный еще со времен Леонардо. И это надменное безмолвие с сигаретой наедине производит как в кино, так и в жизни совершенно магнетическое впечатление. Ей ничего не надо говорить, а только молчать и курить. Какое тут может быть еще «живое интервью»? Да и зачем?
Но все равно, когда мне позвонила Юля Скворцова, замечательный переводчик и подруга всех главных французских звезд, с предложением пообщаться с Денев для «Сноба», я не стал отказываться. Это была уже наша четвертая или пятая встреча. Первая состоялась больше сорока лет назад, в далеком 1975 году. Катрин приехала в Москву инкогнито в свите певца Максима Ле Форестье. Пел он в Театре эстрады, на мой вкус, вполне посредственно. А в первом ряду сидела еще совсем молодая, тридцатилетняя Катрин Денев в белом свитере со своей неизменной гривой волос цвета спелой пшеницы, рассыпанной по плечам. И весь зал пялился на нее, не веря своим глазам: она – не она? Ну конечно же, она! Героиня «Шербурских зонтиков», «Девушек из Рошфора», «Майерлинга». Разумеется, фильмов Полански или Трюффо с ее участием мы еще тогда не видели. А «Дневная красавица» Бунюэля вообще была под строжайшим запретом и выдавалась только для спецпоказов в Госкино или на каких-нибудь цековских дачах, куда простым смертным вход был заказан.
Потом была эта знаменитая пресс-конференция в «Метрополе» и прием, на котором она появилась в белом норковом пальто внакидку, сразив всех наповал. Помню, как она под руку с Олегом Меньшиковым совершала круги почета по залу, как бы даря себя, а оркестр наигрывал «Шербурские зонтики». «Она мне говорила, – рассказывал мне потом Олег, – “Ну что, пошли еще раз?” “Пошли”, – говорю я. И мы идем, будто рассекая волны. А от нее такое сияние, как от тысячеваттной люстры. Задымиться можно».
Она это умеет – затмить всех. Чтобы рядом никаких женских особей не было видно вообще. Ни старых, ни молодых. Она должна царить в одиночестве. Одна в кадре, одна в жизни