«Мы поэты чего-то оптимистического»
По просьбе «Правил жизни» режиссер Артемий Драгунский поговорил со своим дядей, писателем Денисом Драгунским, о детстве, о семье и об отце в частности, а также о том, что для них значит слово «династия».
Артемий Драгунский: Я всегда обращал внимание, что каждый раз, когда я встречаюсь с тобой, то чувствую себя… Ну, не полным тупицей, но, скажем так, ощущаю существенную интеллектуальную брешь. Ты когда-нибудь испытывал что-то подобное в моем возрасте?
Денис Драгунский: Конечно, испытывал. Особенно когда был помладше. В возрасте 15–16 лет. К отцу приходили друзья. Писатели, художники, литературоведы. Они в разговорах называли какие-то имена, даты. А я спрашивал: «А это кто? А это про что?» Иногда притворялся, что тоже что-то понимаю. Бывали и смешные случаи. Однажды папа с друзьями обсуждали классических итальянских композиторов. И я тоже назвал кого-то, а папа засмеялся, потому что оказалось, это советский композитор с итальянской фамилией, наш современник. Мне было ужасно стыдно. Когда я был постарше (мне было лет 20–30), вокруг тоже были разные знатоки, эрудиты. Но я не робел, а пытался получить от этих людей все что мог. Не стеснялся задавать вопросы. Наоборот. Сейчас жалею, что каких-то вопросов не задал. Например, я хорошо общался с Алексеем Михайловичем Файко, который жил на одной площадке с Булгаковым. А потом я узнал, что, оказывается, они дружили. Булгаков ему читал «Мастера и Маргариту». И я подумал: «Почему когда я бывал у Файко, то в основном рассказывал ему какую-то чушь про свою мальчишескую жизнь? Не задавал никаких вопросов».
Артемий: Ты недавно подарил мне свою книжку «Подлинная жизнь Дениса Кораблева». Замечательная книжка, я ее буквально за неделю прочитал. Там ты говоришь, что обожал разговаривать с отцом. Всегда гулял с ним. Но в результате получилось так, что говорил ты, а не он. Ты жалеешь, что многого о нем не узнал. О чем бы ты спросил его сейчас, если бы такая возможность выдалась?
Денис: Я бы с ним записал, что называется, десять интервью. Конечно, расспросил бы его о детстве, о жизни в Гомеле. Какой был дом, какой абажур, какая кухня, какая столовая. Расспросил бы его о жизни. Он мне рассказывал немного о своем отчиме Ипполите Войцеховиче, начальнике Гомельской милиции. Спросил бы, как они жили с Михаилом Рубиным, актером, вторым отчимом. Ну и конечно, я бы его попросил подробно рассказать о его артистической жизни: с кем он дружил, как он общался с людьми, с композиторами, для песен которых писал слова. Может, поспрашивал его о каких-то интимных подробностях. Потому что многие мои знакомые и друзья, которые лет на тридцать постарше, частенько намекали: «Какие романы были у твоего отца!» А я с юношеской брезгливостью говорил: «Не хочу этого знать!» А сейчас хотел бы, но увы. Я говорил бы с ним о жизни, о плоти и крови жизни.
Артемий: Вот что еще любопытно про нашу семью – наши с тобой предки (например, родители твоих родителей) были потрясающе смелыми и предприимчивыми людьми. Например, твой прадед, цыган Харитон, ушел из табора, женился на русской женщине и начал совершенно новую жизнь. А твой дед по линии отца – Юзеф Перцовский – был настолько лихой, что грабил лавку собственного отца и даже по случайности ранил в ногу бабушку Риту.
Кроме того, была история с тем, как вы получили московскую прописку. Может быть, ты напомнишь, как там все обстояло?
Денис: С московской пропиской была проблема. Мой папа когда-то был прописан в квартире, где жили его мать (бабушка Рита) и его брат, который погиб на войне. Потом мой папа женился и, собственно, прописался у своей первой жены. А позже он познакомился с моей мамой. Влюбился, женился. Оттуда, естественно, выписался, а в старую квартиру его не прописывали. Потому что в этот момент в Москве проходила кампания по борьбе с космополитизмом – проще говоря, антисемитская. Он просто потерял московскую прописку, его могли выселить куда угодно. Когда он приходил в милицию, ему говорили: «Товарищ Драгунский, а что вы так к Москве прицепились? Есть много хороших городов: Бердичев, Жмеринка, Конотоп или Одесса, например. Прекрасный творческий город. Езжайте туда, работайте, живите».
Дело кончилось тем, что мама решила пойти на прием к одному человеку. Он был депутатом Верховного Совета РСФСР. Но главное – он был ее знакомым с детства. Мама жила в доме на улице Грановского, в подвальной комнате в коммунальной квартире. А этот парень приходил в этот же дом к своим друзьям. В общем, они виделись во дворе. И вот она к нему пришла: «Ты меня помнишь?» – «Помню». – «Помоги, моего мужа не прописывают». И хотя это совершенно не входило в его компетенцию, он просто взял заявление, написал: «Прописать!» (с восклицательным знаком). И подпись – «Василий Сталин». И все. Моему папе, разумеется, тут же пожали руку в милиции. Вот такая интересная была жизнь в Советском Союзе.
Артемий: Это удивительная история, которую я прежде не знал. Но которая абсолютно точно рифмуется с бабушкой Аллой. Она была невероятно пробивной человек.
Денис: Да! Помню, как после папиной смерти, еще в советские времена, она пробивала переиздания «Денискиных рассказов».
Артемий: Позднее вы переехали как раз на Грановского. Центрее жилого дома, наверное, в Москве не было и нет.
Денис: Кроме как внутри Кремля.
Артемий: Значит, переехали на Грановского (сейчас Романов переулок. – «Правила жизни»), потому что твой дед Василий Харитонович…
Денис: Мой дед, а твой прадед!
Артемий: Именно так! Он работал в государственном гараже и возил разных видных деятелей Советского Союза. Денис: Он возил знаменитого Лайонса, американского корреспондента, который потом написал книгу «Командировка в утопию». Там дедушка пару раз упоминается. Возил писателя Бориса Пильняка. Каких-то людей из Верховного Совета. Дедушка иногда мог позволить себе несколько фраз по-английски, так что я не удивлюсь, если он был как-то связан с ЧК. Он возил Лайонса, автора «клеветнической» книги, которого проклинали в Советском Союзе. Но с дедушкой ничего не произошло. Он возил Пильняка – Пильняка расстреляли. С дедушкой опять ничего. Очевидно, начальство дедушке доверяло, мягко говоря.
Артемий: Еще была забавная история у гостиницы «Метрополь».
Денис: Да. Дедушка стоял возле машины с друзьями-шоферами. Вдруг выскочил пьяный Есенин. Дедушка был наполовину цыган: смугловатый, большеглазый, с орлиным носом. Есенин схватил его за грудки и сказал: «У, жиды, житья нет от жидов! Кругом жиды!» Я спрашивал: «Дедушка, а ты ему дал в глаз?» Он говорил: «Нет, конечно. Во-первых, пьяный в доску. Во-вторых, Есенин, я же вижу. Как-то неудобно».