Позитивные измененияОбщество

Экономика будущего глазами футурологов

Дискуссия экспертов журнала «Позитивные изменения»

Ведущие экономисты и футурологи встретились на сессии, организованной журналом «Позитивные изменения» и посвященной главной теме спецвыпуска — экономике будущего. Будет ли рост благосостояния и к чему он приведет? Каковы тренды развития экономики? Что необходимо предусмотреть, выстраивая сценарий развития экономики? Станет ли экономика будущего человекоцентричной? Обоснованы ли страхи перед искусственным интеллектом? Как будет осваиваться космос? Что нужно делать, чтобы приблизить будущее, которое нам нравится? Об этом и многом другом говорили участники дискуссии. Беседу вел директор Фабрики позитивных изменений Владимир Вайнер. Редакция журнала публикует расшифровку разговора.

Владимир Вайнер: Что в настоящем можно рассматривать как знаки экономики будущего? Какой из знаков точно приведет к ней, к чему из трендов стремиться, как их приближать?

Интересно говорить о том будущем, которое неочевидно, но которое можно сделать очевидным. В моем понимании, прогнозы можно делать на два поколения. Это некий практический, мотивационный вектор, чтобы, как говорится, дети наших детей с гордостью сказали: «Наши отцы все это придумали в далеком прошлом».

Кирилл Игнатьев: Согласен, и добавлю, что в контексте экономики настоящего и будущего хорошо бы мерить сегодняшний и завтрашний день технологическими укладами. Нынешний технологический уклад начался в конце прошлого века с появлением мобильной связи и интернета, сейчас переходный период, после которого последнее поколение этого технологического уклада неизбежно уйдет — и придет новое. Когда власть перейдет к поколению в два раза более молодому, наступит важнейший следующий этап. Это очень многое определяет — мы теперь измеряем экономическую историю не веками.

Артем Шадрин: Две вещи мне кажутся наиболее значимыми: во-первых, при любом некатастрофическом прогнозе у нас будет продолжаться экономический рост, технологическое развитие, рост благосостояния. Поэтому одним из трендов станет сокращение времени, которое уделяют люди на оплачиваемую работу в традиционной модели, и увеличение доли досуга, либо деятельности, мотивированной неэкономическими соображениями, — благотворительность, добровольчество и пр.

При росте общего благосостояния появится возможность выбирать работу, которая может приносить меньший денежный доход, но больше удовлетворения. То есть, на первый план все больше и больше выходит не более высокая средняя зарплата, а такие факторы, как комфортный коллектив — коллеги, руководство, атмосфера, а также — понимание значимости осуществляемой деятельности, ее творческий, нерутинный характер.

Второй важный момент — то, что выигрыш, в том числе экономический, будет получать тот, кто быстрее меняется, кто более гибкий. Так, число предприятий, для которых непрерывные изменения становятся стабильностью и переводятся из форс-мажора в практику регулярного менеджмента, будет все время расти. Дальнейшее распространение таких механизмов как agile, корпоративное предпринимательство, корпоративные университеты будет продолжаться.

С другой стороны, в условиях быстрых изменений, дополнительные конкурентные преимущества получат малый и средний бизнес, стартапы, у которых мотивация и скорость принятия решений могут быть выше, нежели у многих крупных компаний. Соответственно, дополнительно повышается приоритет специализированных механизмов финансирования стартапов, таких как венчурное финансирование, бизнес-ангельство, чтобы помочь тем, кто находится в начале жизненного цикла, выйти на масштаб, позволяющий успешно работать.

Если резюмировать — будет обеспечен ответ на вызов, связанный с необходимостью учета нематериальной, мотивационной составляющей в работе. И гарантирована трансформация инструментов управления крупных компаний, которая приведет к ускорению темпов корпоративных инноваций.

Василий Буров: Мне кажется, что история про общественные отношения, про вовлечение людей в общественное, очень важна. Сейчас мы и те, кто немного младше, по сути, — последние, кто реально представляет, что такое не быть постоянно на связи. И это история про социальные отношения, про возможную взаимопомощь и пр. Когда исчезает необходимость посредников, увязывающих людей в разное время и в разном месте, это сильно меняет социальное поведение и горизонтальные социальные отношения. Новые отношения пока не родились, но есть их некий субститут. Я говорю именно о части коммуникации человек-человек в сети, которая еще никогда не была такой плотной, как сейчас.

Артем Шадрин: И этому способствуют технологии, тот же самый ВКС — видео-конференцсвязь.

Кирилл Игнатьев: Продолжая первое выступление, хочу предложить несколько тезисов из сегодняшнего, так сказать, «завтра». Сначала следует сделать две оговорки.

Пока не сменится текущий технологический уклад, экономика, которая еще вчера развивалась по глобальной модели, станет смешанной (глобально — блоковой), будет подстраиваться под принятие санкций, создание тактических союзов и конфликты. Исходя из этого, можно предвидеть и появление параллельных технологических сервисов в каждом блоке, и рост новых форм коррупции, связанных уже не с лидирующей ролью государства, а с введением межблоковых ограничений и их обходом. Коррупция, можно сказать, перемещается на международный уровень.

И второе, когда мы рассматриваем экономику будущего, 10% мы всегда закладываем на сценарии экономики «черных лебедей», то есть, на случай, грубо говоря, апокалипсиса, глобальной катастрофы (типа мировой войны или извержения супервулкана). Необходимо учитывать даже маловероятные варианты.

Что же касается базового сценария — экономики поступательного развития — первое, что произойдет — это резкое сокращение работы по найму в штатах компаний в горизонте двух поколений. Покупаться будут компетенции и навыки, а не рабочее время. И второе, исходя из сегодняшней ситуации обострения глобальных конфликтов, очевидно, что экономика устанет от стрессового состояния, и мы увидим значительный рост тренда на антропономику, то есть человекоцентричную экономику, которая будет ориентирована на гуманные ценности, на ЗОЖ, на ценности человеческой жизни, медицину, экологию и т. д. Я предвижу роль именно этого сектора как точки самого главного и бурного роста.

Еще один из важных моментов — предиктивный характер экономики, который определяют сегодня технологии. Этот тренд фактически уничтожит кризисы перепроизводства, поскольку основное будет происходить по заказу. Соответственно, изменятся и механизмы монетизации.

Производство очков с выходом в интернет, позволяющих транслировать картинку нашего зрения, изменит социальные сети. Сейчас мы размещаем в соцсетях фото и видео, а с распространением такого гаджета будем просто стримить и моментально покупать. Буквально — монетизация по принципу: «увидел, моргнул, дал голосовую команду, купил». А это, кстати, означает уход огромного пласта сферы рекламы, торговли и пр. Или, к примеру, уход от наличных — минус традиционные формы коррупции, минус черный рынок, минус неконтролируемые потоки. Но в то же самое время появится рынок дополнительных субъектов, цифровых двойников. Виртуальный рынок, который уже не особо привязан к такому субъекту, как человек.

А в отдаленной перспективе я бы отметил постепенную замену большой энергетики на другие источники — термоядерная энергетика, получение энергии из болот, из океана, из космоса. И это уже означает кардинальное изменение существующих экономических моделей, связанных с традиционными источниками.

Василий Буров: Мы сейчас дискутируем скорее не про то, появится что-то или нет, а про то, какие последствия это вызовет. Тут уже возможно обсуждать большое количество сценариев, порожденных неизбежным. Единственный сценарий, который уводит совершенно в другую сторону, — если случится всеобщая ядерная война, его мы оставляем за скобками.

Мне важной кажется тема искусственного интеллекта. Как бы на ней ни хайповали, она, что называется, вызрела, и изменения грядут фундаментальные, а происходят они именно из-за того «всеобщего коннекта», о котором говорилось ранее. Это дает непрерывную фактическую прозрачность нашей жизни. И совершенно очевидно, что сейчас это технология, которую недооценили — ведь, по сути, мы научились заменять живое, хоть и делаем это пока в качестве эксперимента и крайне ограниченно. Но на протяжении двух поколений это станет нормой, мы — человечество — научимся извлекать из этого выгоду.

Искусственный интеллект очень хорошо отрабатывает несложную интеллектуальную деятельность. До недавнего времени считалось, что в условно креативных индустриях искусственный интеллект все равно работает хуже человека, сейчас по крайней мере в области райтерства или создания иллюстраций уже не так. А надо понимать, что основная часть рынка (в деньгах и занятости) — это совсем не Шагал, Прокофьев и Чехов, а производители массы одноразовых произведений — которые больше не нужны. Так что искусственный интеллект не сможет заменить человека лишь до момента, пока все институционально устроено так, как мы привыкли. Это же произойдет везде, даже в таких сферах как госуправление. Хотя, например, заменить высокоуровневых чиновников довольно сложно, иначе формирование политики превратится в вырожденные утопические случаи с чистой рациональностью правил (что, как история показывает, до добра не доводит). Скорее всего, кардинально трансформируются устройство и роль государства, но это все равно будет конструкция, в которой люди нужны.

На что тут надо обратить внимание. Искусственный интеллект в первую очередь отнимает у человека «низовую», рутинную интеллектуальную деятельность. И мы это с удовольствием отдаем, потому что унизительно человеку заниматься чтением бесконечного количества писем о том, что «в подъезде погасла лампочка».

Но мы уже привыкли, что именно на рутинной работе наращиваются компетенции, значит, необходимо пересматривать образование, жизненный путь человека, чтобы действительно перейти от покупки рабочего времени к покупке компетенций. Сегодня ещё существует поколение, которое выросло с уверенностью, что надо продавать именно своё рабочее время, что нельзя и неправильно продавать компетенции как таковые, что не они отвечают за самих себя, а какая-то система, в которую они встроены. Причем так не только в России. Но процесс уже запущен.

Владимир Вайнер: Возникает все больше вопросов про обучение людей, и при этом увеличение роли искусственного интеллекта, и по факту уже сейчас существующего у каждого из нас цифрового двойника. Искусственный интеллект, наверное, может играть роль некоего тьютора, который нас сопровождает в этом росте компетенций. И тогда вектор направлен в сторону того, куда человеку развиваться в мире, где многое уже делегировано искусственному интеллекту. Все больше свободного времени, все меньше штатной работы, все больше антропоцентричности — но куда мы с этим всем пойдем?

И второй вопрос: если меняется зависимость от сырья и в принципе подход к нему, к энергетике, а параллельно меняется подход к эмитентам, количеству денег, их адаптации к растущему числу сервисов, должен меняться и подход к традиционной экономике, где актуальны вопросы прибыли и ее отчуждения, дохода и целей предпринимательской деятельности. Тогда бессмысленно прописывать в гражданском кодексе, что цель предпринимательской деятельности — извлечение прибыли. Получается, что в смысловой части экономического хозяйствования грядут радикальные изменения.

Куда развиваться человеку при всей этой ситуации, если мы уходим от нашего главного — заветов Адама Смита про верховенство прибыли?

Артем Шадрин: В обозримом горизонте двух поколений ухода от модели Адама Смита еще не случится. Само по себе сокращение рабочего времени, благодаря повышению производительности труда и мультифакторной производительности, не будет менять существующую экономическую модель.

Случился же переход от сельского общества к индустриальному, когда из 90% занятости в сельском хозяйстве в развитых странах осталось 5%. В новой экономике человеку совершенно точно останется высокий уровень аналитики, креативности и т. д.

Есть, конечно, риски, например, «ухода в матрицу», грубо говоря, когда у всех минимальный потребительский доход, все замыкаются сами на себя и с утра до вечера играют в компьютерные игры.

Альтернативный сценарий — «светлое коммунистическое будущее» Полудня XXII века, где все занимаются творческим, интересным, созидательным трудом.

Но тогда это про совершенно другие требования к поддержке развития человека. Антропоцентричность — это не только кастомизация услуг, но и акцент на системе образования и воспитания, в высоком смысле этих слов. Известно, что, например, в Финляндии учитель — одна из самых высокооплачиваемых профессий, в школах реализован индивидуальный подход к каждому ребенку вне зависимости от успеваемости и т. д. Нужно начать с этого и дальше продолжать быстро двигаться в части приоритизации задач развития образования и воспитания.

Третье, развитие искусственного интеллекта, совмещенное с расширением возможности кастомизации социальных сетей и в целом с управлением поступающей информации, с учетом особенностей конкретного человека, создает риски серьезных злоупотреблений, манипулирования поведением, «идеальной антиутопии», вполне совместимой со сценарием «ухода в матрицу».

Вопрос заключается в том, чтобы обеспечить выбор и удержание правильного аттрактора. Не случайно в Европе принят достаточно жесткий закон о хранении персональных данных, помогающий предотвратить их использование для искусственного манипулирования. В целом, приоритет обеспечения открытого доступа к информации (в балансе с обеспечением безопасности) — один из ключевых.

И последнее — про усталость от санкций и переход к новому, более гуманному обществу в мировом масштабе. Есть риски, связанные с тем, что по мере роста экономического потенциала, какие-то социальные группы могут решить: «Мы достигли некоего уровня доходов, благосостояния, давайте займемся неэкономическими приоритетами и начнем, скажем, силовое противостояние для решения наших узкогрупповых задач». У меня есть опасения, что любому человеку свойственен определенный уровень агрессии. Как гарантировать, чтобы она канализировалась не через социально опасные формы, — задача неочевидная.

Владимир Вайнер: Да, если мы исходим из тезиса, что агрессия является неотъемлемой частью человеческого существа и социума, то ее нужно постоянно учитывать. И при любом раскладе экономического будущего этот риск будет возникать. Нет экономики — агрессия за ресурсы, изобилие — агрессия по другим параметрам… Хотя, казалось бы, если мы хотим полностью контролировать агрессию, то нам нужно просто правильно выбрать аттракторы, правильно кастомизировать мозговую активность человека, благодаря наличию очков…

Артем Шадрин: Это такой же плохой вариант — контроль за агрессией через «концлагерь». С другой стороны, доступность для все большего числа людей многих современных, потенциально разрушительных технологий, становится реальностью. Два альтернативных сценария — либо неприемлемые социальные технологии контроля, либо неприемлемые риски, скажем терроризма, одинаково, мягко говоря, нехороши.

Вроде бы найден перспективный выход — это разработка теории воспитания, индивидуальная работа с каждым ребенком. И это очень нетривиальная задача. В то же время, именно сейчас современная экономика как раз создает для этого необходимые ресурсы времени.

Снижение необходимого объема занятости в материальном производстве, а теперь и в предоставлении рутинных услуг, расширяет «бюджет времени» для общения с собственными детьми. А также — для вовлечения в сферу работы с детьми все большего и большего числа высокомотивированных людей, раньше выбирающих другие пути построения карьеры и достижения общественного признания.

Это не только и, скорее всего, не столько школа, сколько всевозможные форматы практической деятельности детей и практико-ориентированного обучения: творчество, исследования и технологическое конструирование, волонтерство, экспедиции… При этом с мощным гуманистическим моральным зарядом.

Владимир Вайнер: О чем бы мы ни говорили, все равно возвращаемся к этой активации человека.

Кирилл Игнатьев: Мы начали разговор об искусственном интеллекте и о том, как в этом контексте, с комплексным развитием технологий будет развиваться мир. Я хочу соединить обе темы. На мой взгляд, наша планета, наш мир будет развиваться как мир людей. Об этом забывают фантасты, визионеры, люди, со страхом смотрящие на новые технологии. Но мы были и остаемся миром людей со всеми присущими человеку психологией и особенностями. Страхи перед искусственным интеллектом равноценны страху перед первым автомобилем. Когда появился паровой автомобиль, ввели закон, чтобы перед ним со скоростью 5 км/ч шел человек и размахивал красным флагом. Люди боятся новых технологий, это было, есть и будет. Кто-то берет на себя риск быть первопроходцем, иногда погибает, иногда становится победителем. И есть человек со всеми его эмоциями, и в мире людей искусственный интеллект всегда будет являться исключительно сервисом, это такая же инфраструктура. Она помогает человеку в случаях, когда он не может сделать что-то так быстро как искусственный интеллект, или посчитать так же как квантовый компьютер.

Страхи — от незнания. Я уверен однозначно, что мы были и будем существовать как мир людей, которые постепенно начинают использовать, применять технологии, но контролировать и ограничивать их, пока они еще не вызывают доверие. В мире людей человек остаётся главным заказчиком и рулевым технологий, даже превосходящих человека по возможностям.

Я согласен с Артемом, что идет процесс кастомизации, оказывая влияние, в том числе, на повседневные сценарии. Кастомизированная еда — это минус супермаркеты, кастомизация лекарств — минус аптеки. Дальше на очереди — кастомизация социальной жизни.

Органы управления будущего, в том числе государственные институты, должны учиться по-разному управлять разными сообществами. Тезис, что закон един для всех, скоро подвергнется сомнению, потому что у разных сообществ существуют принципиально разные запросы для людей. К примеру, мы проводили опрос про моментальный сервис определения лжи через смартфон. И пожилое поколение сказало, что это ужасная вещь, которую не оценит молодежь. А ребята 14-15 лет сказали, что это супер, потому что становится невыгодным врать. И оба правы.

То же самое с деньгами — кастомизированная экономика будет приводить к моментальной монетизации. Кто-то потребил и оплатил товар — технологии моментально распределяют деньги сразу между теми, кто участвовал в его производстве. То есть распределение будет не через владение бизнесом, а в момент продажи услуги или товара тем, кто его создал. А это — минус рынок акций.

Да, движение к гуманному миру происходит очень медленно, происходят глобальные эпидемии, войны. Однако они не меняют главный вектор развития. В этом плане более опасны риски, которые от человека не зависят, как пример — сдвиг тектонических плит. Тектоническая активность как раз-таки может привести к катастрофе — извержению супервулкана, глобальному похолоданию. А если не будет солнечной энергии, то понадобятся ее классические источники, и, независимо от уровня развития, мы можем вернуться в эпоху ископаемых и борьбы за тепло.

Василий Буров: Согласен. Сейчас в мире слишком большой багаж серьезных технологических проектов, которые могут очень поразному отразиться на мире, если с ними что-то пойдет не так. Представить даже лет 50 назад, что вся канализация в городе работает только при наличии электричества, было невозможно. А сейчас нельзя представить, что может быть иначе.

В какой-то момент человек начал не жечь огонь, а пользоваться газом, печью, у него возникли в связи с этим какие-то ограничения, но он приспособился, выстроил вокруг себя институты, которые поддерживают жизнь. В случае катастрофических сценариев про это не надо забывать.

Что касается «закон не равен для всех» — из этого автоматически следует, что при наличии другой регуляторики в отношении труда социальные макроэкономические параметры начинают становиться другими. Каким-то образом меняется перераспределение. Поэтому, я думаю, и Смит останется, и Маркс местами тоже, кейнсианцы, неокейнсианцы, и еще масса всего. Технологических укладов, про которые говорил Кирилл, одновременно присутствует в мире несколько, наступление нового не уничтожает полностью старое. От того, что люди пересели на машины, они не перестали ездить на лошадях. Просто поменялся смысл такого действия. И подобных примеров много.

Потенциальная глобализация, как ни удивительно, но создает больше условий для существования такого разнообразия. Человечество так устроено, что сначала пытается собраться вместе, глобализировать что-то, потом разваливается на части, а через какоето количество лет цикл повторяется. Сейчас мы живем в цикле деглобализации, и это связано, в том числе, со сменой технологического уклада. Потому что, как известно, будущее уже наступило, только оно неравномерно распределено — как очень точно сказал когда-то Уильям Гибсон. И некоторым в сознании его досталось, и они живут в одном укладе, а кому-то нет — и они в другом, при этом находясь часто в одном месте физического мира. Причем и те, и другие могут ездить на «Тесле», но у кого-то в голове осталось то же самое, что было при езде на «Победе», а то и на лошади с кучером.

А когда возникнет история про экономику сообществ, про большую роль индивидуальности, тогда разнообразие не станет источником неустойчивости, а скорее наоборот, главным фактором устойчивости. Это доказано классиками поведенческой экономики и управления.

Артем Шадрин: У меня есть тезис, который хочется обсудить, — войны не зависят от проблем с экономикой, от роста или падения благосостояния, скорее к ним ведут какие-то эндогенные причины. К примеру, к началу Первой мировой войны не было экономического кризиса, и в Англии, и во Франции, и в Германии все неплохо развивалось.

Но сам по себе экономический рост — не свидетельство автоматического улучшения социальной картины мира с точки зрения бесконфликтности. Сюда еще добавляются риски, связанные с ростом доступности технологий, возможностей организации техногенных катастроф. Напряженность и потенциал для конфликтов остаются и, к сожалению, на мой взгляд, автоматически не нейтрализуются ростом благосостояния.

Что касается альтернативных историй регулирования, мне кажется, что виртуальные сообщества — это очень интересная вещь в контексте расширения возможностей объединения граждан для совместного производства или формирования заказа на производство общественных благ.

Уже сейчас в странах с высоким уровнем децентрализации можно переехать в другой населенный пункт, в котором подход, например, к соотношению налогов и качеству общественных благ тебе нравится больше. Где-то акцент на здравоохранение, где-то — на экологию и пр. — ты сам выбираешь, где тебе комфортно.

И в перспективе ничего не мешает реализовать возможность финансирования коллективных благ по модели, когда каждый сможет направлять свою часть налогов на финансирование тех из них, которыми собирается пользоваться.

Есть известная в мире практика финансирования НКО в пределах 1 процентного пункта от доходов, уплачиваемых в рамках НДФЛ, когда гражданин сам выбирает НКО, в которые направляются эти средства. Такая модель позволяет реально повышать эффективность работы социального сектора. В России подобный подход, кстати, уже частично реализован в виде социальных налоговых вычетов.

Третий тезис, возвращаясь к ранее сказанному — о том, что в современном мире все утопии — это утопии педагогические. Какие могут быть предприняты шаги по изменению содержательности системы образования? Например, как в «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя», — это создание системы лицеев, готовящих учителей принципиально другого уровня, владеющих перспективными педагогическими технологиями, это шаг к будущему с более совершенной системой развития людей.

Мы часто используем понятие «нового поколения» технологий — такая метафора применима и к педагогике. Скажем, если с начала XX века городской транспорт, например, поменялся принципиально — сравните лошадей и автомобили, то ученики в школах как сидели за партами с досками, так и сидят — и неважно, что доски в некоторых школах стали электронными. Нужны какие-то принципиально новые шаги. Многие помнят движение педагогов-новаторов, думаю, нас ждет возвращение интереса к новым педагогическим технологиям.

Еще один сюжет. Сейчас намечается прорыв или, по крайней мере, новая волна в динамике освоения космоса. После перерыва в несколько десятилетий стартуют новые пилотируемые экспедиции на Луну, с перспективой будущего строительства там обитаемых станций. На очереди, быстрее чем многие думают, запуск добычи ресурсов на астероидах, с их транспортировкой на Землю, а также с использованием в целях дальнейшего освоения космического пространства.

В условиях все более очевидной ограниченности ресурсов на Земле, освоение космоса — способ избежать риска «окукливания» экономики и социальной жизни общества, и принесения развития в жертву неправильно понятой стабильности.

При рисках наступления, условно говоря, состояния «японизации» экономики, о котором говорилось, когда уже расти будет больше особо некуда, космос станет новым полем для экономической экспансии, предполагающей вовлечение значительного объема материальных ресурсов — металла, энергии и т. д., теперь уже в «космических» масштабах.

Василий Буров: Про космос полностью согласен, а первые два тезиса мне кажутся весьма спорными. Как раз экономически все основные участники Первой мировой войны имели явные системные проблемы, которые и решали с ее помощью. Я бы все же сказал, что это зависит не от прямого ВВП на душу населения, а от того, как все качественно устроено, как себя люди ощущают.

Но гораздо больше меня волнует история про педагогическую утопию. На самом деле, в педагогике есть бесконечное количество новых вещей. Россия попыталась вырваться из застоя в этом отношении в начале XX века и породила многое, на что сейчас опирается передовая мировая педагогика, — те же Выготский и Макаренко. На Макаренко до сих пор базируется все корпоративное управление HR и обучение. Следующий рывок был в 1960-е, 1970-е, 1980-е, когда появились педагоги-инноваторы¹. Дальше концепции начали выходить в жизнь. Потом снова был спад, но на уже выработанные давным-давно концепции до сих пор опирается весь мир.

Сейчас для всех, кто серьезно понимает педагогику, главной становится история про стыковку педагогики с современными информационными реалиями — искусственным интеллектом, информационными технологиями. Особенно, в ситуации, когда учебные заведения теряют монополию на знания. Как это преодолеть? В отличие от экономики, в которой можно что-то преодолеть прыжком, в педагогике такое малореально. Слишком многое завязано на психологии, на системе «человек-человек».

Владимир Вайнер: На что же нужно направлять фокус внимания, чтобы приблизить будущее, которое нам нравится, если это, вообще, возможно? С одной стороны, если гуманизация — необратимый процесс, тогда не нужно ничего специально предпринимать, все придет само. С другой стороны, если каким-то образом можно приблизить этот момент, почему бы не сделать это?

Кирилл Игнатьев: Коллеги сказали, что будущее связано с безграничными просторами космоса. Это совершенно верно, работа в дальних мирах неизбежна. Есть как минимум три «космические задачи»: скорость перемещения в пределах ближнего космоса для сверхбыстрых перелётов, ресурсы, которые на Земле в какой-то момент будут исчерпаны, удешевление наземных проектов связи и аналитики.

Новые ресурсы нам понадобятся и потому, что мы даже в высокоразвитых странах перейдём от сокращения к устойчивому росту населения. Технологии биотеха, медицины и генной инженерии приведут к росту продолжительности жизни именно в передовых государствах. Будет больше пожилого населения, долгая жизнь которого положительно компенсирует невысокую рождаемость.

На мой взгляд, особенности человеческого мира, в котором мы живем и будут жить последующие поколения, заключаются в том, что всегда, все время, вне зависимости от уровня развития, был один превалирующий главный стимул развития и человека, и экономики. Этот стимул называется «счастье». Оно может достигаться через любовь, секс, богатство, победы, через многое другое. И когда мы говорим о том, в чем будет главный стимул будущего, надо понимать, что он не изменится. Изменятся формы отношений, в том числе экономических, только и всего.

А как сделать, чтобы мир был более современным и счастливым? Наверное, приближать будущее своими мыслями, действиями, изобретениями, активностями и просто в обычной повседневной жизни. Для этого нужно преподавать футурологию именно как науку о будущем, потому что сейчас она рассказывает про будущее технологий, на стыке точных и гуманитарных наук. Расширение знаний о будущем помогает людям быстрее продвигаться вперед!

Василий Буров: Сейчас мир стал слишком зарегулирован, врачебное «не навреди» вошло в системы управления, а это тормозит развитие. Поэтому необходимо больше площадок и возможностей для экспериментов. Потому что новое — все равно прорвется, как бы мы его ни опасались. Просто нужно придумать, как жить в этом новом мире.

А вот что касается глобального продвижения футурологии — таких вещей я немного боюсь, потому что это что-то не очень понятное и плохо верифицируемое. Соответственно, вокруг такого всегда появляется много жуликов. Я полностью согласен с самой идеей продвижения, но пока непонятно, как это институционально реализовывать.

Хотя деньги на перспективные исследования, на создание прототипов и сейчас выделяются — то, что называется в мире Curiosity Science. Это и есть приближение будущего.

Артем Шадрин: Необходимо, как мне кажется, подготовить следующий шаг в масштабировании практики использования результатов исследований будущего — то, что в мире обычно называют Future Research и Futures Studies.

За последние несколько лет в ряде стран произошла институционализация практики исследований будущего, запускаются новые университетские программы, развиваются профессиональные сообщества, работают такие международные организации, как Association of Professional Futurists и World Future Society.

Методология стратегического форсайта стала уже мейнстримом, а не чем-то маргинальным, она рассматривается как важный и даже необходимый элемент в стратегическом планировании развития компаний. И это не подготовка неких предсказаний — «через 50 лет будет так-то», а, например, построение набора сценариев, исходя из которых становится возможным более обоснованно выстраивать разработку стратегий.

Это принципиально отличается от устаревших практик линейной экстраполяции экономических трендов, которые в любом случае будут меняться, хотя бы вследствие сложной взаимосвязи многих перспективных технологических и социальных изменений. А это означает, например, и необходимость использования при прогнозировании междисциплинарного подхода, которым зачастую пренебрегают.

Типичная ошибка при прогнозировании воздействия на экономику и общество какой-нибудь новой технологии или проекта заключается в том, что неявно предполагается, что в будущем все останется как было, а изменения будут связаны только с предметом рассмотрения, что очевидно не так. Поэтому формирование различных образов будущего, комплексных сценариев развития экономики и общества принципиально важно.

Если говорить еще о некоторых шагах по ускорению приближения желаемого будущего, то первое, что хотелось бы отметить — это новый этап в развитии непрерывного образования, который позволил бы использовать максимум из появляющихся в мире результатов исследований и новых практик.

Мне в этом плане нравится идея основателей московской Школы системного менеджмента о целесообразности прохождения «второго бакалавриата» в формате ДПО, который позволял бы, скажем раз в 10-15 лет, системно актуализировать набор базовых, а не только отдельных узкопрофессиональных компетенций, с учетом новых появившихся подходов в разных отраслях знаний.

Думаю, уже сейчас это решительно необходимо, например, тем, кто готовится стать директором по развитию в своей компании, а также тем, кто отвечает за управление изменениями, кого за рубежом называют Chief Reinvention Officer.

Плюс еще один важный алгоритм, помогающий движению вперед, наряду с проведением собственных оригинальных исследований — это проведение бенчмаркинга, системное выявление лучших практик и проведение с их учетом пилотных проектов для возможного тиражирования действующими организациями. То есть обеспечение ускоренной адаптации появляющихся в России и мире новых конкурентных преимуществ и успешных технологических решений.

Владимир Вайнер: На этой позитивной ноте менеджмента изменений мы заканчиваем нашу встречу. Если такой формат кажется значимым, мы можем повторять его онлайн, офлайн и в любой точке мира. Это кажется правильной задачей по приближению горизонта будущего.

Василий Буров, футуролог, советник МИЭМ НИУ ВШЭ, соучредитель АНО «Информационная культура»

Артем Шадрин, директор Института социально-экономического проектирования НИУ ВШЭ

Кирилл Игнатьев, футуролог, председатель совета директоров группы компаний «Русские инвестиции», руководитель проекта «Технический прогресс и экономика будущего»

Владимир Вайнер, директор «Фабрики позитивных изменений»

Текст подготовила журналист Татьяна Печегина

1 Подробнее о том, как гуманная педагогика может помочь построить образование будущего, можно прочитать здесь: Семенычев, А. (2022). Гуманная педагогика 2.0: от идей Антона Макаренко до Людмилы Петрановской и Димы Зицера. Позитивные изменения, 2(3), 30-39.

Economy of the Future Through the Eyes of Futurologists

Positive Changesjournal Expert Discussion

Leading economists and futurologists met at the session organized by the Positive Changes Journal and devoted to the main topic of the special issue — the economy of the future. Will there be an increase in prosperity and where will it lead? What are the trends in economic development? What should be envisaged while building an economic development scenario? Will the economy of the future become human-centered? Are the fears of artificial intelligence justified? How will space be explored? What do we need to do to bring the kind of future we like closer? The panelists discuss this and much more. The conversation was facilitated by Vladimir Vainer, director of the Positive Changes Factory. The editorial staff publishes a transcript of the conversation.

Vladimir Vainer: What phenomena today can be seen as signs of the economy of the future? Which of the signs will definitely lead to it, which of the trends are we to strive for, and how do we bring them closer?

It is interesting to talk about a future that is not obvious, but that can be made obvious. The way I see it, predictions can be made over a timespan of two generations. This is a kind of practical, motivational vector, so that, as they say, our children’s children are proud to say: “Our fathers invented all this back in the day.”

Kirill Ignatyev: I agree, and I would add that in the context of the economy of the present and the future, it is a good idea to measure today and tomorrow by technological paradigms. The current technological paradigm started at the end of the last century with the emergence of mobile communication and the Internet; now there is a period of transition, after which the last generation of this technological paradigm will inevitably leave and a new one will arrive. When power passes to a generation twice as young, the most important next step will follow. It defines a lot — we do not measure economic history in centuries anymore.

Artem Shadrin: Two things seem most significant to me: first, economic growth, technological development, growth in prosperity will continue with any forecast short of a catastrophe. Therefore, one of the trends will be a reduction in the amount of time people devote to paid work in the traditional model, and an increase in the share of leisure time, or activities motivated by non-economic considerations — charity, volunteerism, etc.

As the overall wealth increases, it will become possible to choose a job that may bring more satisfaction and less money. In other words, a higher average salary will be losing its significance in favor of other factors, such as a comfortable team — colleagues, management, atmosphere, and understanding of the importance of the activity carried out, its creative, non-routine nature.

The second important thing is that you will have to change faster, to be more flexible if you want to be the winner, including an economic victory. Thus, the number of enterprises for which continuous changes become the norm and which are transformed from force majeure to the practice of regular management will increase all the time. Further spread of mechanisms such as agile, corporate entrepreneurship, and corporate universities will continue.

On the other hand, in the conditions of rapid changes, small and medium-sized businesses, startups, which are more motivated and faster decision-makers than many large enterprises, will gain additional competitive advantages. This additionally raises the priority of dedicated startup financing mechanisms, such as venture capital financing and business angel investment, helping those players who are early in the enterprise lifecycle to reach a scale that allows them to operate successfully.

To summarize, an answer will be provided to the challenge associated with the need to consider the intangible, motivational component in the work. And the transformation of management tools of large companies will be guaranteed, which will lead to an acceleration of corporate innovation.

Vasily Burov: I think the story about social relationships, about involving people in the public, is very important. Right now, our general, and the one a little younger, are basically the last people to have an idea of what it is like not to be in touch all the time. It is a story about social relationships, about mutual help, etc. When the need for intermediaries linking people at different times and places disappears, it greatly changes social behavior and horizontal social relationships. New relationships have not yet been born, but there is a kind of substitute for them. I am talking specifically about the human-to-human communication in a network which has never been as dense as it is now.

Artem Shadrin: And this is facilitated by technologies, take videoconferencing for example.

Kirill Ignatyev: Continuing with the first presentation, I would like to offer a few theses from today’s “tomorrow,” so to speak. First of all, two reservations must be made.

Until the current technological paradigm changes, the economy, which just recently was developing according to the global model, will become mixed (a world of blocs), as it adjusts to the adoption of sanctions, the creation of tactical alliances and conflicts. On this basis, we can foresee parallel technological services emerging in each bloc, and the growth of new forms of corruption associated not with the leading role of the state, but with the introduction and circumvention of inter-bloc restrictions. One might say that corruption is entering the global level.

And secondly, when we consider the economy of the future, we always put aside 10% for the scenarios of the “black swan” economy, that is, in case, roughly speaking, of an apocalypse, a global catastrophe (such as a world war or a supervolcano eruption). Even the unlikely options must be considered.

As for the baseline scenario, i.e. a progressive economy, the first thing that will happen is a dramatic reduction in wage employment in companies over the horizon of two generations. Companies will be buying competencies and skills, rather than working time. And secondly, based on the current situation with aggravating global conflicts, it is obvious that the economy will get tired of stress, and we will see a major trend towards anthroponomics, that is, a human-centered economy, which will be oriented towards humane values, healthy lifestyle, values of human life, medicine, environment, etc. I foresee the role of this exact sector as the point of most important and rapid growth.

Another important point is the predictive nature of the economy, which today is defined by technologies. This trend will actually eliminate the crises of overproduction, since most of the manufacturing will be order-based. The monetization mechanisms will also change accordingly.

The production of Internet-enabled glasses that allow us to broadcast a picture of our vision will change social media. Today we simply post photos and videos on social networks; with the proliferation of such a gadget, we will just stream and buy instantly. Literally, monetization will be based on the principle: “I saw, I blinked, I gave a voice command, I bought.” And this, by the way, means a huge layer of advertising, trade, etc. will disappear. Or, for example, moving away from cash means that traditional forms of corruption, the black market and uncontrolled cash flows will be a thing of the past. But at the same time a new market of additional entities, called digital twins, will emerge. A virtual marketplace that is no longer particularly tied to an entity such as a person.

In the long run, I would note the gradual replacement of big energy industry with other sources — thermonuclear, getting energy from the marshes, from the ocean, from space. This means a radical change in existing economic models associated with traditional energy sources.

Vasily Burov: We are not discussing whether something will appear or not, but rather what consequences it will have. It is already possible to discuss a large number of scenarios generated by the inevitable. The only scenario that takes us in a completely different direction is the scenario of a global nuclear war, which we leave out of the equation.

The topic of artificial intelligence seems important to me. No matter the hype around it, it has matured, so to say, and fundamental changes are coming, and they occur precisely because of the “universal connection” mentioned earlier. It gives continuous factual transparency to our lives. It is quite obvious that today this is clearly an underestimated technology, because, in fact, we have learned how to replace living things, although so far we do it for the sake of an experiment and in a very limited way. But within two generations it will become the norm, we, humanity, will learn to benefit from it.

Artificial Intelligence is very good at performing simple intellectual activities. Until recently, it was thought that AI was invariably worse than the humans in conventional creative industries; now at least in the field of writing or creating illustrations, this is no longer the case. You have to understand that the bulk of the market (in terms of money and employment) is not at all Chagall, Prokofiev, and Chekhov, but the producers of a mass of disposable works which are no longer needed. So artificial intelligence will not be able to replace humans only as long as things are institutionalized the way we are used to. The same will happen everywhere, even in areas such as public administration. Although, for example, replacing high-level officials is quite difficult, otherwise policy-making will turn into degenerated utopian cases with purely rational rules (which, as history shows, means trouble). Most likely, the structure and role of the state will be radically transformed, but it will still be a structure where people are needed.

Attention here should be paid to the following points. What artificial intelligence primarily takes away from us humans is “grassroots,” routine intellectual activity. And we gladly give it away, because it is humiliating to read endless reports on “who is changing the light bulb”.

But we have become accustomed to the fact that it is routine work that builds up competence, which means that it is necessary to revise the education, the life path of the person, to really move from buying working time to buying competence. Today we have a generation that has grown up with the belief that it is their working time that must be sold, that it is neither possible nor right to sell competencies as such, that they should not be responsible for themselves but rather some system they are integrated in. This situation is observed not only in Russia. But the process is already underway.

Vladimir Vainer: There are more and more questions about human learning and the increasing role of artificial intelligence, and in fact about all of us already having our digital twins. Artificial Intelligence can probably play the role of a tutor that accompanies us in this growth of competencies. And then the vector will be directed towards where a person should develop in a world where many tasks have already been delegated to artificial intelligence. More and more free time, less and less regular work, more anthropocentricity — but where do we get with all this?

And the second question is: if the dependence on raw materials and the general approach to raw materials and the energy is changing, alongside with the approach to issuers, the amount of money, its adaptation to the growing number of services, the approach to the traditional economy, where issues of profit and its disposal, income and goals of entrepreneurial activity are relevant, must also change. Then it makes no sense to state in the civil code that the purpose of entrepreneurial activity is generating profit. It turns out that radical changes are coming in the semantic part of economic management.

Where can a person develop in all this situation, if we are moving away from our main thing — Adam Smith’s notion about supremacy of profit?

Artem Shadrin: In the foreseeable horizon of two generations, the departure from the Adam Smith’s model will not happen yet. Reducing working hours by itself, through increased productivity and multifactor productivity, will not change the current economic model.

The transition from a rural society to an industrial society happened when the employment in agriculture in developed countries dropped from 90% to just 5%. In the new economy, high-level analytics, creativity, etc. will certainly be left to humans.

There are, of course, risks, such as “falling into the matrix,” roughly speaking, when everyone has a minimum consumer income, everyone is on their own and everyone plays computer games from morning till night.

The alternative scenario is a “bright communist future” described in Noon: 22nd Century, where everyone is engaged in creative, interesting, constructive work.

But then it is about completely different requirements for supporting human development. Anthropocentricity is not only about the customization of services, but also the emphasis on the education and upbringing system, in the high sense of those words. It is known that, for example, in Finland the teacher is one of the highest paid professions, schools implement an individual approach to each child regardless of performance, etc. We need to start with this, and continue to move quickly in terms of prioritizing the development of education and upbringing.

Third, the development of artificial intelligence, combined with the expansion of the ability to customize social networks and in general with the incoming information feed being shaped to the characteristics of the individual, creates risks of serious abuse, behavior manipulation, the “perfect anti-utopia,” which is quite compatible with the “falling into the matrix” scenario.

The question is to ensure that the right attractor is selected and retained. It is no coincidence that Europe has adopted a fairly strict law on personal data storage, which helps to prevent its use for artificial manipulation. In general, the priority of open access to information (in balance with security) is a key one.

And the last point, about the fatigue from the sanctions and the transition to a new, more humane society on a global scale. There are risks associated with the fact that as economic potential grows, some social groups may decide: “We’ve reached some level of income, welfare, let’s get on with non-economic priorities and start, say, a forceful confrontation to solve our narrow-group objectives.” I have a concern that a certain level of aggression is inherent in any person. Ensuring that it is not channeled into socially dangerous behavior is not an obvious task.

Vladimir Vainer: Yes, if we proceed from the thesis that aggression is an intrinsic part of the human being and the society, then it must be constantly considered. And whatever the economic future holds, this risk will arise. When we have no economy, we fight for resources; when the resources are abundant, we fight over other things... Although it would seem that if we want to fully control aggression, we just need to choose the right attractors, to properly customize human brain activity, thanks to the smart glasses...

Artem Shadrin: This is as bad an option as controlling aggression through a “concentration camp.” On the other hand, the availability of many modern, potentially destructive technologies to an increasing number of people is becoming a reality. The two alternative scenarios, either unacceptable social control or unacceptable risks of, say, terrorism, are equally bad, to say the least.

A promising solution seems to have been found — the development of a theory of education, individual work with each child. And it is a very non-trivial task. At the same time, it is just now that the modern economy is creating the necessary time resources for this.

The decrease in the necessary amount of employment in material production, and now in the provision of routine services, expands the “time budget” for communicating with one’s own children. And also for involving more and more highly motivated people in the field of work with children, who previously chose other ways to build a career and achieve social recognition.

It is not only about schooling, but all sorts of formats for children’s practical activities and practice-oriented learning: creativity, research and technological design, volunteering, expeditions... Together with a powerful humanistic moral boost.

Vladimir Vainer: No matter what we talk about, we still come back to this human activation.

Kirill Ignatyev: We started talking about artificial intelligence and how the world will evolve in this context, with the comprehensive technological development. I want to connect the two topics. In my opinion, our planet, our world will evolve as a world of people. This is what sci-fi writers, visionaries, and people who look at new technologies with fear, tend to forget. But we have always been, and we remain a human world with all the psychology and peculiarities inherent in us. Fear of artificial intelligence is equal to fear of the first car. When the steam engine came along, they made it a law to have a man walk in front of the car at 5 km/h and wave a red flag. People are afraid of new technologies; this has always been the case and this will be the case.

Someone has to take the risk of being a pioneer. Sometimes they die, sometimes they win. And there is a human being with all his emotions, and artificial intelligence will always be purely a service in the human world, it is just an infrastructure. It helps humans when they cannot do something as fast as artificial intelligence does, or do calculations as fast as a quantum computer.

Fears come from ignorance. I am sure unequivocally that we have been and will continue to exist as a world of people who are gradually beginning to use, apply technologies, but control and limit them while they are not yet trustworthy. In the human world, the human remains the main customer and ruler of technology, even when that technology is far beyond the human capabilities.

I agree with Artem that a customization process is ongoing, and it affects our everyday scenarios, among other things. Customized food spells the end of supermarkets, customized medicine spells the end of pharmacies. Next in line is the customization of social life.

The governing institutions of the future, including state institutions, must learn to manage different communities in different ways. The thesis that the law is one for all will soon be questioned because different communities have fundamentally different requests for people. For example, we did a survey about an instant lie detection service via smartphone. The older generation said it was a terrible thing that young people would not appreciate. Meanwhile, the 14-15-year-olds said it was great because it becomes unprofitable to lie. And both are right.

It is the same with money — a customized economy will lead to instant monetization. Someone consumes and pays for a product — and the technology instantly distributes the money to everyone who participated in its production. That is, the distribution will not be through business ownership, but at the time of the sale of the service or product to those who created it. And that spells the end of the stock market.

Yes, movement towards a humane world is very slow, there are global epidemics, wars. However, they do not change the main vector of development. In this regard, risks that are beyond the human control are far more dangerous, such as the tectonic plates shifting, for example. Tectonic activity can lead to a catastrophe — a supervolcano eruption, global cooling. Without solar power, we will have to revert to traditional energy sources, and, regardless of the level of development, we may return to the era of fossil fuels and the struggle for heat.

Vasily Burov: I agree. There is too much baggage in the world right now of serious technological projects that can affect the world in very different ways if something goes wrong with them. 50 years ago it was unimaginable that an entire city sewer system could operate only with electricity. And today it is unimaginable that it could ever have been otherwise.

At some point, people stopped keeping a fireplace burning at all times and switched to gas, stoves. This came with some restrictions, but the people adapted, built around themselves the institutions that support life. In the case of catastrophic scenarios this should not be forgotten.

As for “the law is not the same for all,” it automatically follows that with a different labor regulatory framework, the social macroeconomic parameters begin to change. Somehow the redistribution changes. That is why I think Smith will remain, and Marx to some extent, too, Keynesians, neo-Keynesians, and a lot more. There are several technological paradigms that Kirill was talking about. They can coexist in the world, and the advent of a new paradigm does not completely destroy the old one. Just because people moved to cars, they did not stop riding horses. It just changed the meaning of such an action. The examples are many.

Surprisingly, potential globalization creates more conditions for the existence of such diversity. That’s the way the humankind is: first it tries to come together, to globalize something, then it falls apart, and after a number of years the cycle repeats. We are now living in a cycle of de-globalization, and this is due, among other things, to a change in the technological paradigm. Because, as you know, the future is already here, but it is unevenly distributed as William Gibson once remarkably noted. Some people are more susceptible to the new paradigm, and they are already living in it, while others are not, and they stay in the other, while often being in the same place in the physical world. And both can drive a Tesla, but some have the same mindset as when they used to drive a Pobeda, or even ride a horse-drawn carriage with a coach.

When the story of community economics emerges, of a greater role for individuality, then diversity will not be a source of instability, but rather the main factor of stability. This has been proven by the classics of behavioral economics and management.

Artem Shadrin: I have a thesis that I would like to discuss: wars do not depend on problems with the economy, on growth or decline in prosperity; rather they are caused by some endogenous reasons. For example, when World War I started, there was no economic crisis; England, France and Germany were developing quite well.

But economic growth itself is not evidence of an automatic improvement in the social picture of the world in terms of absence of any conflicts. Added to this are the risks associated with the increasing availability of technologies, the possibility of man-made disasters. Tensions and the potential for conflict remain and, unfortunately, increased prosperity does not automatically neutralize them, as far as I am concerned.

In terms of alternative regulatory stories, I think virtual communities are a very interesting thing in the context of increasing the possibilities of bringing citizens together to co-produce or form an order for the production of public goods.

Even now, in countries with a high level of decentralization, you can move to another locality, which in your opinion has a better ratio of taxes and the quality of public goods, for example. Some places have a greater emphasis on health care, others on the environment, etc. — you choose where you feel comfortable.

And in the long run, nothing prevents the possibility of financing collective goods according to a model where everyone can allocate their share of taxes to finance just the goods they intend to use.

There is a world-known practice of funding nonprofits within 0.01% of income paid under personal income tax, when a citizen chooses the organization to which these funds will be allocated. This model makes it possible to really improve the efficiency of the social sector. In Russia, by the way, a similar approach has already been partially implemented in the form of social tax deductions.

The third thesis, returning to what was said earlier, is that all utopias in the modern world are pedagogical utopias. What steps can be taken to change the content of the education system? For example, as in Burdened with Evil, or Forty Years Later, it is about creating a system of lyceums that prepares teachers at a fundamentally different level, with promising pedagogical technologies — a step towards a future with a better system of human development.

We often use the notion of a “new generation” of technologies, a metaphor that applies to pedagogy as well. For example, urban transport has changed fundamentally since the early 20th century — from horses to cars; meanwhile, the students are still sitting behind their desks in schools with blackboards, just as they did a hundred years ago — and never mind that some schools have got electronic blackboards. We need some fundamentally new steps. Many remember the pioneering teachers’ movement, and I think we will see a return of interest in new pedagogical technologies.

Here is another story. We are currently seeing a breakthrough, or at least a new wave of progress in space exploration. After a break of several decades, new manned expeditions to the Moon are being launched, with the prospect of future construction of manned stations there. Next in line, faster than many might think, is the launch of resource extraction on asteroids, which will be transported to Earth and used for further exploration of outer space.

In the face of increasingly obvious resource constraints on Earth, space exploration is a way of avoiding the risk of “encapsulation” of the economy and social life, and sacrificing development to misunderstood stability.

There is a risk of, so to speak, the onset of “Japanization” of the economy, which we have discussed earlier, when there is no more place for growth; and this is where space will become a new field for economic expansion, involving a significant amount of material resources — metal, energy, etc., now on a “cosmic” scale.

Vasily Burov: I completely agree about space, but the first two theses seem to me very controversial. Economically, all the main participants in World War I had obvious systemic problems, which they tried to solve by going to war. I would still say that it depends not on direct GDP per capita, but on how everything is arranged qualitatively, how people feel about themselves.

But I am much more concerned about the story of pedagogical utopia. In fact, there are endless new things in pedagogy. Russia tried to break out of stagnation in this respect at the beginning of the 20th century and gave birth to a lot of things that the world’s leading pedagogy now relies on — people like Vygotsky and Makarenko. Makarenko is still the basis for all corporate HR management and training. The next leap was in the 1960s, 1970s, 1980s, when pedagogical innovators emerged1. Next, other concepts began to come to life. Then there was another recession, but the whole world is still relying on concepts developed a long time ago.

Now, for anyone who seriously understands pedagogy, the main story is about coupling pedagogy with modern information realities — artificial intelligence, information technologies. Especially in a situation where educational institutions are losing their monopoly on knowledge. How do we overcome this? Unlike economics, in which something can be overcome by leaps, this is unlikely in pedagogy. There is too much reliance on psychology, on the “human-to-human” system.

Vladimir Vainer: What do we need to focus on in order to bring about the future we like, if at all? On the one hand, if humanization is an irreversible process, then there is no need to do anything on purpose, everything will happen by itself. On the other hand, if somehow that moment can be brought closer, why not do it?

Kirill Ignatyev: My colleagues say that the future is connected to the limitless expanses of space. That is absolutely right, work in distant worlds is unavoidable. There are at least three “space challenges”: the speed of travel within near space for ultra-fast flights, resources that will be exhausted on Earth at some point, and the cheapening of ground-based communications and analytics projects.

We will also need new resources as even highly developed countries will switch from shrinking population to sustained growth. Biotech, medical, and genetic engineering technologies will lead to increased life expectancy in advanced nations. There will be a larger share of elderly population, whose long life will positively compensate for the low birth rate.

In my view, the peculiarities of the human world in which we are living and will continue to live for generations to come are that always, at all times, regardless of the level of development, there has been one prevailing main incentive for both human and economic development. This stimulus is called happiness. It can be achieved through love, sex, wealth, victory, through many other things. And when we talk about what the main incentive of the future will be, we have to understand that it will not change. The forms of relationships, including economic relations, will change, but that’s all.

And how do you make the world a more modern and happier place? Probably by bringing the future closer with our thoughts, actions, inventions, activities, and just in our ordinary everyday life. This requires teaching futurology as a science of the future, because right now it is about the future of technologies, at the intersection of the exact sciences and the humanities. Increased knowledge about the future helps people move forward faster!

Vasily Burov: The world has become over-regulated, the medical notion of “do no harm” has entered the management systems, and this inhibits development. Therefore, more platforms and opportunities for experimentation are needed. Because the new will break through, no matter how much we fear it. You just have to figure out how to live in this new world.

As for the global promotion of futurology, I am a little afraid of this kind of thing, because it is something that is not very clear and poorly verifiable. Inevitably there are numerous crooks around something like that. I completely agree with the idea of promotion, but it is still unclear how to implement it institutionally.

Although money is being allocated for promising research, for prototyping, for what the world calls the Curiosity Science. This is the approach of the future.

Artem Shadrin: I believe it is necessary to prepare the next step in scaling the practice of using the results of what the world usually calls Future Research and Future Studies.

Over the past few years, a number of countries have institutionalized the practice of futures research, launching new university programs, developing professional communities, and operating international organizations such as the Association of Professional Futurists and the World Future Society.

Strategic foresight methodology has become mainstream rather than marginal, and is considered an important and even necessary element in the strategic planning of company development. And this is not about making some predictions, like “in 50 years it will be like this,” but, for example, building a set of scenarios, which can be used to develop new strategies in a more reasonable way.

This is fundamentally different from the outdated practice of linear extrapolation of economic trends, which will change anyway, if only because of the complex interplay of many promising technological and social changes. This means, for example, the need to use an interdisciplinary approach to forecasting, which is often neglected.

A typical mistake in predicting the impact of a new technology or project on the economy and society is to implicitly assume that in the future everything will remain as it is, and that changes will only be related to the subject under consideration, which is obviously not the case. Therefore, the formation of different images of the future, integrated scenarios of economic and social development is fundamentally important.

If we talk about some more steps to accelerate the approach of the desired future, the first thing I would like to note is a new stage in the development of lifelong learning, which would allow us to maximize the use of new research results and new practices as they appear.

In this regard, I like the idea of the founders of the Moscow School of Systems Management of the expediency of having the “second bachelor’s degree” in the format of vocational training, which would allow, say regular updates of the basic competencies, not just specific professional skills, every 10-15 years, for example, responding to new approaches in different fields of knowledge.

I think this system is strongly needed now, for example, to people preparing to become a development director in their company, or to those who are responsible for change management, the so-called Chief Reinvention Officers.

Plus, another important algorithm to help move forward, along with conducting their own original research, is to conduct benchmarking, systematic identification of best practices and implementing pilot projects for possible replication by existing organizations. That is, ensuring accelerated adaptation of new competitive advantages and successful technological solutions emerging in Russia and all over the world.

Vladimir Vainer: On this positive change management note, we end our meeting. If such a format seems meaningful, we can repeat it online, offline, and anywhere in the world. This seems like the right task for bringing the horizon of the future closer.

Vasily Burov, futurologist, advisor at the Moscow Institute of Electronics and Mathematics, HSE University, co-founder of the Information Culture NGO

Artem Shadrin, director of the Institute of Social and Economic Design, HSE University

Kirill Ignatyev, futurologist, Chairman of the Board of Directors of the Russian Investments Group, head of the Technical Progress and Future Economy project

Vladimir Vainer, positive Changes Factory, Director

Text prepared by journalist Tatiana Pechegina

1 Read more about how humane pedagogy can help build the education of the future here: Semyonichev A. (2022). Humane Pedagogy 2.0: From Anton Makarenko to Lyudmila Petranovskaya and Dima Zitser. Positive changes, 2(3), 30-39.

DOI 10.55140/2782-5817-2023-3-S1-19-31

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl