«Когда нет запрета, шутить трудно»
Сатирик Михаил Мишин возвращается на сцену в качестве артиста, спустя почти 30 лет, с сольными концертами. С писателем и переводчиком побеседовал «Огонек»
Новый концертный тур Михаила Мишина стартует в апреле и пройдет по нескольким российским городам. Мишин в последние годы занимался переводами и адаптацией для русского театра зарубежных пьес. Первая пьеса, переведенная Мишиным,— «Эти свободные бабочки» Леонарда Герша — сейчас входит в репертуар десятков театров страны. Он открыл для русской сцены многих драматургов Англии, Америки, Испании. 2017 год ознаменовался сразу тремя постановками в московских театрах новых пьес со скромным грифом «перевод — Михаил Мишин». Но раньше, в 1980-е, Михаила Мишина знали прежде всего как сатирика, автора монологов: он выступал в главной юмористической передаче тех лет «Вокруг смеха», писал для Аркадия Райкина и лучших исполнителей страны. Придуманный им неологизм «Одобрямс!» — гипербола убогости стадного сознания — из одноименного монолога в исполнении Геннадия Хазанова вошел как в словари, так в бытовой лексикон советских граждан. Затем Михаил Мишин надолго ушел со сцены и вот теперь возвращается. Почему? Это и выяснил «Огонек».
— Почему вы решили вернуться на сцену? Зачем вообще выходить и читать свои монологи публике?
— Я расскажу анекдот вам одной — вы улыбнетесь. А если компании — будет хохот стоять. Мы заряжаемся друг от друга в этом жанре. Аудитория большая крайне важна. Почему комедии лучше смотреть в большом зале? Потому что жанр этот объединяющий. И в ту секунду, когда я раньше выходил к публике и что-то говорил, мои зрители неосознанно через меня объединялись. В те времена особенно. Мы все думали одно и то же против одного и того же. И собирались в концертном зале, словно на нашей общей кухне. Все же шепотом об этом говорили, а тут кто-то выходит на большую сцену и позволяет себе что-то такое! Класс! А если это еще мало-мальски художественно, так и вообще хорошо. Поэтому любили, просили, хотели.
Когда формальной свободы стало больше, востребованность стала, естественно, меньше. Когда нет запретности, это уже не редкий металл. Нового сказать вообще ничего нельзя, вы все знаете. Но сказать таким образом, чтобы вы как-то заострили свое внимание и вдруг с другого ракурса посмотрели на мир, собственно, это все, что остается. И я решил попробовать еще раз.
— Удивительно, но ваши монологи из 1980-х читаются сегодня вполне актуально, как будто речь о сегодняшнем дне. Вот это оголтелое «одобрямс», например, очень живо в сознании современных людей.
— «Одобрямс» — это такая история, которой я иногда кичусь. Это слово входит в разные словари, то есть оно уже как бы официальное. И при этом было придумано, такое бывает редко. Поэтому я могу этим гордиться, вот наливаю себе чай и горжусь. У Достоевского есть слово, которое он придумал,— «стушеваться». У него были и другие попытки, которые не прижились (например, «главированная», от английского glove — «перчатка», главированная рука — это рука в перчатке). А слова «одобрямс» и «стушеваться» прижились.
— Как скромный ленинградский инженер смог стать юмористическим писателем первого эшелона в Союзе?
— Я учился по специальности «Электрооборудование и автоматизация», окончил институт, пошел работать по специальности в «ящик», который находился в Строгановском дворце. Работая там, я уже печатался. Даже один раз, кажется, лауреатом стал каким-то. Мои сослуживцы об этом ничего не знали, потому что у меня, конечно, был псевдоним. Но один раз организовался какой-то вечер журнала «Аврора». И приходит наш культорг Рита: «Ребята, кто хочет завтра сходить на мероприятие?» А там — Гранин, знаменитые на тот момент писатели. И я там тоже должен был сверкать под своим псевдонимом. И я уговаривал всех не ходить, типа: «Ну что вы там не слышали, это мура, лучше пойти в пивную!»