Болеть по-русски
В коронавирусную паузу отдельного обсуждения удостоилась тема самолечения. В отечестве, как выясняется, наука «сам себе доктор» — это давняя традиция, о чем свидетельствует вышедшая недавно книга*. одна из глав за авторством Марии Пироговской так и называется: «Дневники больного середины XVIII века». «Огонек» ее внимательно прочитал и публикует в изложении и цитатах.
Как отмечают авторы исследования, в охватывающем два года (считая с письмами — больше) дневнике 104 записи посвящены медицинским проблемам — болезням и легким недомоганиям, посещениям докторов и тому, как Ржевский лечился. Благодаря этим запискам мы сегодня в состоянии понять: каково это было — болеть в России 250 лет назад?
Со всей откровенностью
Начать логично с самого автора записок — секунд-майора Ржевского. Понятно, что это не прославленный фольклором поручик. Но что известно кроме этого? Из пояснений исследователей, дополненных интернетом, можно составить достаточное о нем представление. Итак, знакомьтесь: Алексей Иванович Ржевский (1721 — после 1767), секунд-майор (младший штабофицерский чин, четвертое должностное лицо в полку, отвечавший за строевую и караульную службу, чин упразднен Павлом I в 1797 году.— «О») Ширванского пехотного полка — того самого, что был сформирован по указу Петра I 9 июля 1724 года в крепости Баку из нескольких рот, находившихся в Персидском походе. Понятное дело, дворянин. С не очень яркой и не самой счастливой судьбой (и в чины особые не вышел, и в плену у пруссаков успел побывать). При этом человек своего времени, оставивший потомкам рукописное наследие, ставшее в итоге предметом научного исследования,— тот самый дневник (он скрупулезно вел его два года, 1757–1758), который, по мнению историков, является уникальным документом.
Так называемых поденных записок русских авторов времен Елизаветы I вообще осталось немного (называется даже точная цифра — всего пять), и большинство принадлежит перу известных людей эпохи, почти не снисходивших до бытовых деталей и мелких житейских скорбей. В частности, упоминаются фамильная записная книжка Белосельских-Строгановых, «журнал собственный» князя Никиты Трубецкого и записки его сына Петра Никитича, а также «Домашний протокол генерального подскарбия (государственный казначей на Гетманщине.— «О») Малороссии Якова Марковича».
На этом фоне дневник малоприметного по чинам и положению А.И. Ржевского, не имевшего, судя по всему, ни особых амбиций, ни блестящего образования, оказывается просто архивной жемчужиной. Ведь автор дневниковых записок подробно освещает те стороны жизни, которые мало затронуты, а то и не затронуты вовсе в других дошедших до нас бумагах его современников. А серьезная (возможно, что и хроническая даже) болезнь секунд-майора привносит в его дневник особый «медицинский акцент», который вообще только у него и звучит.
Подробностей в записях много, они удивительно детальны, а описания самочувствия автора и капризов его организма дотошны. И это не случайно: люди, жившие в России в середине XVIII века, были весьма откровенны в медицинских вопросах. И очевидно, что состояние здоровья и нажитые болезни были легитимным предметом для обсуждения в то время, когда вел дневник секундмайор Ржевский. Причем обсуждения гораздо более свободного и менее связанного представлениями о медицинской тайне, которые привычны сегодня нам. Но только секунд-майор — один из всех — оказывается способен в описании своих телесных и душевных мытарств на жуткое признание — о появляющихся у него время от времени мыслях о самоубийстве. На греховные помыслы его толкает безденежье и та самая болезнь, что изматывала его уже 10 лет к моменту написания записок. Дабы притупить боль — душевную и телесную,— он признается в другом грехе — пьянстве: «Да и сколько жизнь моя продолжитца пить ево буду. Я вижу, что пьяному лехче умирать, как терозваму! Для тово, что меньше страху!» Любопытная деталь: алкоголь был прописан секундмайору одним из докторов как лекарство, но Ржевский в процессе его приема, что называется, увеличил дозу. Нам ли осуждать?..
Так что за болезнь так мучила автора дневников XVIII века? Какие-то из недугов кратковременны и более не повторяются, по крайней мере, на страницах его записок (рези в животе, горячка и простуда), но есть и явно хронические болезни. И главную из них Ржевский описывает как «хорошо знакомое ему состояние», «та самая» болезнь, что возвращается к нему снова и снова на протяжении тех двух лет, что он ведет дневники. Ее приступы нерегулярны и длятся от нескольких дней до нескольких месяцев.
Но саму болезнь Ржевский не называет. В этом, как отмечает автор исследования, нет ничего удивительного: «...в XVIII веке четкие названия диагнозов в принципе не очень характерны для пациентских текстов, написанных „изнутри“ болезни, а если диагнозы и указаны, то часто с оговорками. Более того, мы видим, что болезнь Ржевского не называется и его врачами: 10 июня 1757 года, после консультации у дорогого доктора в Петербурге, Ржевский записывает: „Был у лекаря и получил сумнительной ответ о моей болезни“. Впрочем, неуверенность врача в диагнозе и (или) прогнозе болезни не помешала лечению — через три дня врач обещает Ржевскому дать рецепт. В другой раз Ржевский отмечает, что „говорил [с лекарем] о своей болезни“, но вновь не сообщает диагноза. Зато подробно и тщательно описываются сопровождающие (или составляющие?) эту болезнь физические проявления — головная боль, истечения мокроты, вид мочи, изменения температуры и длительность приступов тоски».