Наука в фантастике: эпизоды истории
С момента возникновения жанр фантастики оказался прочно связан с утопией. Отправляя персонажей на другие планеты к дружелюбным братьям по разуму или описывая будущее человечества, литераторы излагали свои представления о лучшем обществе, где все жители равны, образованы, живут долго и счастливо. Российская фантастика, хотя и отставала от европейской по числу авторов и книг, шла схожим путём. И среди тех, кто обращался к жанру, чтобы поделиться с читателями мыслями о необходимости преобразования мира, вскоре появились настоящие революционеры.
Восход красной звезды
В декабре 1516 года в бельгийском Лувене издательский дом Дирка Мартенса выпустил в свет сочинение английского юриста и философа Томаса Мора с вычурным заголовком: «Весьма полезная, а также занимательная, поистине золотая книжечка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (Libellus vere aureus nec minus salutaris quam festivus de optimo rei publicae Statu, deque nova Insula Utopia).
В нём автор провёл социально-экономический анализ положения Англии того времени, а затем описал далёкий остров Утопия и образ жизни его обитателей. Вообще-то сначала Мор выбрал для заглавия слово Nusquama, то есть «Нигдея» (от латинского термина Nusquam — нигде), но в итоге остановился на греческом неологизме Utopia (Vtopia в правописании того времени) как более многоплановом по смыслу. Он состоит из приставки oύ (отрицание факта, но не принципиальной возможности) и корня τόπος (место, страна). При прочтении слова на английский лад получалось созвучие с eutopia — от εύ (благо) и того же τόπος. Таким образом, на тот момент термин подразумевал двойственное толкование: «несуществующая страна» и одновременно «страна блага» — образец для подражания.
Воображение читателей «Утопии» потрясал контраст между критикуемыми реалиями Англии того времени и идеальной республикой. Фантастическое допущение давало возможность Мору добиться особого эффекта воздействия: современники, конечно, понимали, что никакого «благополучного» острова в действительности нет, но художественное слово придавало видимость достоверности проекту государственного устройства, который может быть реализован когда-нибудь в будущем.
Слава Мора очень быстро стала общеевропейской. Филолог Гийом Бюде в предисловии к парижскому изданию «Утопии» 1517 года писал, что это «школа верных и полезных начал, из которой каждый сможет брать и приспосабливать перенятые установления к собственному своему государству».
Как устоявшийся термин «Утопия» впервые встречается в 1611 году — в «Словаре французского и английского языков» (A Dictionarie of the French and English Tongues), составленном лексикографом Рэндлом Котгрейвом. На протяжении XVII века словарь неоднократно переиздавался. Данное его автором определение выглядело просто: «Утопия: воображаемое место или страна». Тем самым описание конкретного несуществующего острова превратилось в общее понятие для обозначения вымышленных государств.
Подражая Мору, многие писатели взялись за создание романов о путешествиях в отдалённые места, населённые процветающими народами, или даже отправляли своих героев на Луну и Солнце, как это сделал Сирано де Бержерак в сочинениях «Комическая история государств и империй Луны» (L’Histoire comique des États et Empires de la Lune, 1657) и «Комическая история государств и империй Солнца» (L’Histoire comique des États et Empires du Soleil, 1662). Все тексты строились по одной схеме: оказавшись в иной стране, главный герой получал возможность, обозревая её, критиковать современные ему нравы. Некоторые романы, впрочем, были написаны столь реалистично, что вводили в заблуждение не одно поколение читателей.
В XVIII веке утопия сохранилась в прежнем понимании — как описание идеального общества, находящегося в малоизученном районе планеты. Но сюжетные конструкции постепенно становились разнообразнее. Превращение утопии в полнокровное литературное направление отметил, например, немецкий философ и математик Готфрид Лейбниц в трактате «Теодицея, или Оправдание Бога» (Essais de Théodicée sur la bonté de Dieu, la liberté de l’homme et l’origine du mal, 1710). Он признавал полезность сочинений в духе Мора как педагогического средства; при этом использовал термин «романы Утопий» (romans des Utopies), обозначая тем самым новый жанр. И тот действительно достиг небывалого расцвета в Европе. Мало того, что сочинение Мора многократно переводилось и переиздавалось, но, помимо повествований о путешествиях в отдалённые страны, появились псевдоисторические тексты о «золотом веке», трактаты с проектами преобразования общества и описания благополучной жизни людей отдалённого будущего.
К началу XIX века понятие утопии — благодаря событиям Великой французской революции — заметно политизировалось. Авторы «Словаря Французской академии» (Dictionnaire de l’Académie Française) издания 1798 года сообщали: «Утопия. В общем значении — план воображаемого правления или шаблон для общего счастья, как описано в баснословной книге Т. Мора... Каждый мыслитель определяет утопию по-своему».
Расширение трактовки позволило позднее увязывать утопию с силами, которые начали борьбу за «светлое будущее», — с социалистами и коммунистами. При этом критики этих партий часто использовали термин в уничижительном смысле: фикция, фантазия, грёза, химера.
Теоретики и практики революционной борьбы прекрасно понимали, что нужно всячески избегать сопоставления их идеологии с утопическими сочинениями. Один из основоположников марксизма Фридрих Энгельс писал в работе «Развитие социализма от утопии к науке» (Die Entwicklung des Sozialismus von der Utopie zur Wissenschaft, 1880): «Требовалось изобрести новую, более совершенную систему общественного устройства и навязать её существующему обществу извне, посредством пропаганды... Эти новые социальные системы заранее были обречены на то, чтобы оставаться утопиями, и чем старательнее разрабатывались они в подробностях, тем дальше должны были уноситься в область чистой фантазии. Установив это, мы не будем задерживаться больше ни минуты на этой стороне вопроса, ныне целиком принадлежащей прошлому. Предоставим литературным лавочникам самодовольно перетряхивать эти, в настоящее время кажущиеся только забавными, фантазии и любоваться трезвостью своего собственного образа мыслей по сравнению с подобным „сумасбродством”. Нас гораздо больше радуют прорывающиеся на каждом шагу сквозь фантастический покров зародыши гениальных идей».
Решительно отмежевавшись от «литературных лавочников», под которыми Энгельс, очевидно, понимал предприимчивых прозаиков, поставивших сочинение утопических миров во второй половине XIX века на «поток», он, как мы видим, отмечал, что в самом проектировании будущего есть рациональное зерно.
Правдоподобные небылицы
В России не было столь авторитетного и популярного источника, как «Утопия» Томаса Мора. Более того, тираж первого перевода этой книги на русский язык с французского под названием «Картина всевозможно лучшаго правления или Утопия. Сочинения Томаса Мориса Канцлера Аглинскаго, в двух книгах», напечатанный в 1789 году, был немедленно сожжён по приказу императрицы Екатерины II, которая уже в самом названии увидела угрозу самодержавной власти. Издателю пришлось подготовить новую версию, которая была опубликована через год под более нейтральным заголовком: «Философа Рафаила Гитлоде странствование в Новом Свете и описание любопытства достойных примечаний и благоразумных установлений жизни миролюбиваго народа острова Утопии. Сочинение Тома Мориса». Однако и в этом виде книга долгое время оставалась единственным полным изданием сочинения Мора на русском языке: следующее появилось в 1901 году, а прямой перевод с латыни был издан только в 1937 году.
Поэтому вполне можно говорить, что русская утопическая традиция развивалась во многом самостоятельно. Французский литературовед Леонид Геллер в книге «Вселенная за пределом догмы» (1985) высказал остроумную гипотезу: в фундаменте русской, а затем и советской утопий лежит хилиастическое учение, созданное монахом XII века Иоахимом Флорским. Тот первым среди теологов рассматривал «Откровение Иоанна Богослова», завершающее Новый Завет, не как отвлечённое теоретическое положение, а как детальное и достоверное пророчество, в котором описаны «последние дни» человечества и процесс становления вечного царства Христа в Небесном Иерусалиме. В соответствии с разработанным Флорским особым пониманием истории, конец мира не считался делом отдалённого будущего — монах ожидал явления Антихриста, с которого должна начаться финальная схватка за мир людей, в период с 1200 по 1260 годы.
