«Комемадре» Роке Ларраки: сюрреалистичный роман о жестоком научном эксперименте, который на деле оказывается высказыванием о гуманизме
В июне в издательстве Poliandriya NoAge выходит книга Роке Ларраки «Комемадре» в переводе Михаила Емельянова. 1907 год, в Аргентине проводят жутковатый опыт в попытке узнать, что происходит за гранью смерти: ученые предполагают, что после обезглавливания человек находится в сознании, и если аккуратно отрубить человеку голову, он успеет сказать пару слов, находясь уже на том свете. Уже в наши дни, современные художники в поисках новой эстетики от экспериментов с телесностью идут к откровенному членовредительству. Ларраки, рисуя каждого персонажа, с разных сторон рассуждает о гуманизме, этике, сути искусства, арт-рынке, капитализме и пределах человеческого любопытства. Перед нами жутковатый философский роман не без чувства юмора, где за сюжетом и метафорами кроется печаль и острая критика современного общества. Публикуем начало романа.
Темперли, провинция Буэнос-Айрес, 1907 год
Есть те, кого нет, ну или почти нет, такие как сеньорита Менендес. Старшая медсестра. Она вся сполна умещается в промежуток между этими двумя словами. Женщины под ее началом пахнут и одеваются одинаково и, обращаясь к нам, говорят «доктор». Когда по их недосмотру или из-за лишнего укола пациенту становится хуже, они материализуются: ошибка — ключ к их существованию. Но Менендес никогда не ошибается, поэтому она и главная.
При любой возможности я наблюдал за ней, пытаясь рассмотреть что-то человеческое, какую-то тайну, несовершенство.
И мои попытки увенчались успехом. Вот эти пять минут настоящей Менендес. Она облокачивается на перила и закуривает сигарету. Глаз, по обыкновению, не поднимает и потому не замечает, как я наблюдаю за ней. Лицо у нее бездумное, словно пустая бутылка. Она курит ровно пять минут. Их хватает только на половину сигареты. Затем она позволяет себе роскошь затушить ее, послюнявив палец, и выбросить в мусор. Каждый раз курит только новые сигареты. Так она ежедневно являет себя миру в один и тот же час, и этого времени бытия достаточно, чтобы влюбиться в нее.
Коллег у меня много, и я до сих пор знаю не всех. Есть один здоровяк с родинкой на подбородке. Он всегда приветствует меня, но я узнаю его только по родинке. Не представляю, как его зовут и какова его специализация. Одна половина лица у него ниже другой, и когда он говорит (я не очень понимаю о чем), то щурится, словно от яркого света.
Каждое слово, произносимое Сильвией, вылетая у нее изо рта, превращается в мошку. Поэтому ей лучше помалкивать, чтобы не умножать их число. Я окунаю ее в ледяную воду. Стоит мне убрать руку, как она поднимает голову, вдыхает и в очередной раз спрашивает: «Вы действительно не видите, как из меня вылетают мошки?» Этот факт беспокоит ее гораздо больше, чем холод. Я до сих пор не могу понять, почему ее закрепили за мной. Ведь я не психиатр. И ничего иного, кроме вероятного воспаления легких от ледяной воды, она не получит. Но в ее случае важно остановить бред, и здесь лед приходит на помощь. Обещаю ей теплую кровать. Я должен фиксировать любые изменения: не замкнулся ли пациент в себе, не зовет ли он семью (семьи у Сильвии нет, но такой бред был бы признаком улучшения), не исчезли ли воображаемые мошки. Сильвия видит, как мошки истаивают в воздухе под потолком.