ЭкспертОбщество

Иное все-таки дано, или феномен левого популизма в Европе

После краха СССР традиционные левые партии в Европе были сильно ослаблены, многие из них фактически отказались от традиционной левой повестки дня. Но на смену им пришли новые партии

Александр Механик

«Призрак бродит по Европе, призрак популизма». Г. Ионеску, Э. Геллнер

В последние годы во многих странах возникли новые политические партии, такие как Podemos («Мы можем») в Испании или движение «Пять звезд» в Италии, которые большинство политологов и представителей традиционных партий характеризуют как популистские, подразумевая под этим, что они безответственные и авантюристичные. При этом, правда, они забывают, что многие из партий, которые они сами представляют, ныне ставшие частью истеблишмента, в частности либеральные и особенно социалистические, в пору их возникновения точно так же воспринимались традиционными политиками как авантюристичные, а предлагаемые ими решения считались безответственными. Достаточно вспомнить, как сопротивлялся традиционный истеблишмент в конце XIX — начале ХХ века всеобщему избирательному праву, восьмичасовому рабочему дню, оплачиваемым отпускам и пенсиям, предрекая то крах государственности, то крах экономики.

Но следует вспомнить, что и в прошлом, как и сейчас, одни так называемые популисты требовали восьмичасового рабочего дня, а другие призывали бороться с инородцами. То есть один и тот же ярлык «популизм» навешивают на идейно совершенно разные политические силы, между которыми нет содержательной общности, хотя в своей деятельности они часто используют одинаковые организационно-политические приемы. Мы остановимся на феномене именно левого популизма, потому что, в то время как лозунг правого популизма «прост как валенок»: «Долой всех чужаков», — левый выдвигает во всех областях человеческой жизни содержательные инициативы, с которыми можно не соглашаться, но нельзя отрицать их содержательности, в том числе потому, что они опираются на серьезную интеллектуальную традицию.

Что же такое популизм

В современной официозной политологии термином «популизм» обозначают широкий спектр понятий — от оппортунистической демагогии до догматического экстремизма. Считается, что характерные черты популизма — харизматичный стиль руководства, заявления в стиле бульварной прессы и, главное, как считают его критики, отстаивание упрощенных решений сложных проблем.

Конечно, политологи, связанные с самими этими партиями, с такими оценками не согласятся, тем более что ту же Podemos возглавляет преподаватель политологии Пабло Иглесиас. И думается, что у него иное мнение о себе и о политике своей партии.

Но лидеры популистов действительно не боятся называть вещи своими именами, быть неполиткорректными, выдвигать радикальные идеи. Один из лидеров Podemos Хуан Карлос Монедеро как-то заявил: «Мы нормальные люди, и мы говорим, как нормальные люди. Мы не прячемся за костюмами и галстуками. Недостаток политкорректности позволяет нам налаживать связь с важной частью населения».

В своих декларациях популисты стремятся противопоставить честных тружеников коррумпированной элите, которая не интересуется нуждами народа, а занимается только продвижением своих корыстных интересов, и утверждают, что они и только они представляют настоящий народ и говорят от его имени. Неслучайно лозунг Podemos — «Пришло время народа».

Характерно в этом смысле заявление лидера левого движения «Непокоренная Франция» Жан-Люка Меланшона: «Народ должен встать на путь перемен. Мы, если остаемся левыми, продолжаем верить в гражданскую революцию, которая станет мирным и демократическим средством покончить с тиранией финансовой олигархии и касты, которая ей служит, перевернуть эту страницу».

Конечно, такие претензии на представительство всего народа кажутся именно популистским преувеличением, но в со-временном мире, когда классовые партии уходят в прошлое, к таким «преувеличениям» прибегают и традиционные партии, стремящиеся завоевать широкие слои электората.

Причины разногласий в оценке популизма среди политологов, представляющих взгляды традиционных партий, и самих популистов можно понять из слов известного мексиканского политолога Бенджамина Ардити: «Популизм — это пьяный гость на званом ужине, грубиян с ужасными манерами, который заигрывает с женами других гостей. Но зато спьяну он может выложить всю правду о либеральной демократии, которая забыла, что в основе ее лежит идеал народного суверенитета». «Приличным» людям часто не нравятся «грубияны», которые кажутся грубиянами именно потому, что они несут свет разоблачительной истины. Но, может быть, современному обществу стоит прислушаться к этому хулигану.

Истоки популизма

Упрекая популистов во всех этих грехах, критики тем не менее признают, что их все возрастающая популярность (некоторые из этих партий уже вошли в правительства своих стран) отражает протест широких слоев общества против дефектов современной государственной машины, которая вроде бы работает по правилам демократии, но фактически существует сама по себе, вне связи с актуальными потребностями рядовых граждан, которые отодвинуты от принятия государственных решений.

Крупнейший американский макросоциолог Рэндалл Коллинз в книге «Есть ли будущее у капитализма» так описывает положение среднего класса: процессы технологического замещения, которые ранее касались только рабочего класса, теперь распространились и на средний класс, делая его все более уязвимым перед присущими капитализму кризисами, безработицей, возможной нетрудоспособностью, старостью. А образование, наличием которого средний класс всегда отличал себя от рабочего класса, испытывает, в силу все большего распространения и естественного в этих условиях снижения своего уровня, инфляцию дипломов. «Когда из-за автоматизации сократился рабочий класс, капитализм спасся, передвинув высвобождающиеся массы в ряды среднего класса. Сейчас компьютеризация… начинает сокращать средний класс». В результате значительная часть населения, по крайней мере в развитых странах, оказывается выброшено не только с работы, но и из жизни. Вот почему, по мысли Коллинза, процесс технологического замещения труда порождает перманентный, в определенном смысле, кризис капитализма.

Движение «желтых жилетов» во Франции — отражение этого кризиса, протест людей, отброшенных современным глобализированным капитализмом на обочину жизни.

Как писал известный французский экономгеограф Кристоф Гийюи, автор концепции peripheral France (периферийной Франции), «формально наша глобализованная экономическая модель работает хорошо. Она производит много благосостояния. Но в работе большинства населения она не нуждается. По-настоящему ей не нужны работники ручного труда, чернорабочие и даже мелкие предприниматели за пределами больших городов. Париж создает достаточно благосостояния для всей Франции, как и Лондон — для Великобритании.

Но общества вокруг этого не построишь. “Желтые жилеты” объединяет то, что они живут в районах, где не осталось почти никакой работы. Они знают: даже если сегодня у них есть работа, завтра они могут ее потерять и не найти ничего взамен».

В этих условиях ссылки представителей традиционных правоцентристских и левоцентристских партий на то, что демократия заключается в возможности их чередования у власти, уже не воспринимаются гражданами, поскольку идеи и реформы, предлагаемые этими партиями, принципиально не отличаются друг от друга. Как считают многие граждане, возможно даже большинство, вне зависимости от смены у власти лево- или правоцентристов решения на государственном уровне принимаются если не самим крупным капиталом, то в его интересах. А выборы все больше напоминают телевизионные шоу, в которых борются не идеи, а имиджи, сформированные не столько самими политиками, сколько их пиарщиками.

Стоит напомнить, что в недалеком прошлом многие партии стремились четко обозначить свою социально-классовую и идеологическую основу. Это находило отражение как в выдвигаемых ими программах, так и в названиях: рабочая (лейбористская), аграрная или социалдемократическая, коммунистическая, либеральная и т. д. И в этом качестве партии играли важнейшую социальную роль, поскольку, во-первых, учили соответствующие социальные группы политической культуре, представлению об общности их интересов и необходимости социальной солидарности, а во-вторых, давали широким массам идеологическую опору их представлениям о своем месте в жизни и обществе.

С конца семидесятых годов XX столетия происходит резкое изменение социальной структуры западного общества: в начале века стремительно уменьшалась численность аграрного населения, а в его конце — рабочего класса, что было следствием как объективных процессов, протекавших в экономике, так и в той или иной мере проводившейся в большинстве развитых стран неолиберальной политики деиндустриализации и развития сферы услуг.

В этих условиях партии, чтобы сохранить влияние, отказывались от классовой окраски, даже если в своих названиях они ее сохранили, и фактически перестали следовать определенным идеологическим доктринам. Это было, как считали их новые лидеры, электорально необходимо, чтобы объединить вокруг себя по возможности самые широкие слои общества. И все это потому, что решающий успех на выборах, то есть большинство в парламенте, может быть достигнут только той партией, которая будет выражать интересы максимального числа социальных страт. Но в результате традиционные партии «потеряли свое лицо», стали неразличимыми и начали терять влияние. Такая вот политическая обратная связь.

А левые популистские партии не испугались искать новые идеи для своих партий на поле, которое было табуировано для традиционных политиков. Такие партии, как Podemos, «Непокоренная Франция», «Движение пяти звезд» и греческая СИРИЗА, во многом вернулись к идеям левого движения начала ХХ века: они говорят об угнетении народа космополитичными международными властными и финансовыми элитами и критикуют неолиберальные реформы, проводимые традиционными партиями.

Однако отчуждение между значительной частью недовольных граждан и современной политической системой столь велико, что они (как, например, «желтые жилеты») не желают иметь ничего общего даже с так называемыми популистами. Так, «желтые жилеты» отвергли поддержку, правда неуверенную, со стороны Жан-Люка Меланшона и Марин Ле Пен.

Почва для популизма

Еще одна проблема традиционных партий в том, что почти во всех странах ЕС они, находясь у власти, оказались под прессом растущего числа обязательных предписаний ЕС, Международного валютного фонда, Всемирного банка, получивших де-факто или даже де-юре полномочия для принятия решений на национальном уровне, которые оправдываются «объективными» законами развития общества и экономики.

Чтобы оправдать свою политику, системные партии очень часто подкрепляют ее тезисом, который получил название TINA (по известному высказыванию Маргарет Тэтчер There is no alternative — «Альтернативы нет»; возможно, нашим соотечественникам это напомнит лозунг времен перестройки «Иного не дано»). А это, в свою очередь, подпитывает недоверие избирателей к таким политикам и мнение, что они ничего не решают и что они все одинаковые.

Граждане чувствуют себя изолированными от принятия традиционными партиями, правительствами и парламентами решений по текущим политическим проблемам и считают находящихся на политической сцене деятелей неспособными справиться с текущими вызовами. И это противоречие между желаемой гражданами «отзывчивой» и вынужденной «ответственной» политикой правительств ощущается все более остро.

Это дает возможность популистским партиям противопоставлять «волю народа», которую представляют, по их мнению, именно эти партии, — представительной демократии, неспособной отражать эту волю. И нельзя сказать, что в этих упреках нет правды.

Так, партия Podemos выступает за так называемую прямую демократию, при которой управление государством должно осуществляться народом на площадях, за национализацию частной собственности и перераспределение доходов в пользу малоимущих.

Такие же идеи возникали в эпоху всех революций. Сто лет назад в России те же идеи лежали в противопоставлении представительной демократии и Советов депутатов как непосредственных выразителей воли народа.

Неслучайно о связи идей своей партии и нашей революции напомнил в одном из своих выступлений Пабло Иглесиас, который сказал: «Был один лысый парень — гений, который говорил о Советах еще в 1905 году. Он понимал, что такое конкретный анализ конкретной ситуации. Во время войны, в 1917 году, когда в России рухнул царский режим, он сказал очень простую вещь русским, были ли они солдатами, крестьянами или рабочими. Он сказал: “Хлеб и мир”. И когда он сказал “хлеб и мир”, то есть то, чего все хотели: чтобы война закончилась и было достаточно еды, — многие русские, которые понятия не имели, “левые” они или “правые”, но знали, что они голодны, сказали: “Лысый парень прав”. И лысый парень сделал очень хорошо. Он не говорил с русскими о “диалектическом материализме”, он говорил с ними о “хлебе и мире”. И это один из главных уроков двадцатого века». Но при этом Иглесиас сделал оговорку: «Пытаться трансформировать общество, подражая истории, подражая символам — это смешно. Нельзя повторить опыт других стран, прошлых исторических событий. Главное — анализировать процессы, уроки истории. И понимать, что в каждый момент времени лозунг “хлеб и мир”, если он не связан с тем, что думают и чувствуют люди, — это просто повторение в виде фарса трагической победы из прошлого».

Особенности организации

Вызов, который популистские партии бросают истеблишменту, усиливается оригинальностью их политического поведения: многие популисты отвергают построение своих организаций по типу традиционных партий и вместо этого создают «движения», то есть организации без жесткого членства и часто даже без жесткой структуры. Успешному функционированию таких организаций способствуют возможности, которые предоставляют в современных условиях социальные сети.

В то время как традиционные политики обычно полагаются на прессу, радио или телевидение, чтобы донести свои сообщения до избирателей, популисты активно используют социальные сети, противопоставляя их традиционным СМИ, которые лидер итальянского «Движения пяти звезд» Беппе Грилло объявил «цепными псами власти».

И это не только дань эффективности сетевой организации, но и форма противопоставления возможностей сетей по мобилизации и информированию граждан традиционной прессе, которую популистские лидеры часто обвиняют в искажении реальности в пользу повестки дня богатых и влиятельных.

Социальные сети позволяют создать новый тип сообщества, преодолевающий формализм традиционного членства в партии. В социальных сетях гораздо легче мобилизовать сторонников вокруг общего дела, чем в громоздкой структуре политической партии. Неслучайно социальные сети оказались успешными в мобилизации и организации протестных движений, от «арабской весны» до Occupy Wall Street и «Движения пяти звезд». Перефразируя известные слова вождя мирового пролетариата, можно сказать, что социальные сети для новых партий «не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор».

В то время как традиционные политики предпочитают традиционные формы политического общения — собрания избирателей и встречи с ними, что ограничивает доступную им аудиторию, — лидеры популистов научились организовать прямой обмен информацией со своими подписчиками в социальных сетях. А там, где встреч и собраний избежать нельзя, прибегают к новым техническим приемам, как, например, Меланшон, который выступил одновременно на двух митингах при помощи голографии.

Наконец, социальные сети оказываются экономически очень эффективными, поскольку для работы даже с очень крупными массивами данных в социальных сетях требуется совсем небольшая группа людей. В результате новые партии не нуждаются в большом аппарате, который характерен для традиционных партий.

Наиболее показателен в этом смысле пример Италии, где «Движение пяти звезд» (справедливости ради заметим, что оно отказывается называть себя левым или правым, хотя по характеру своих лозунгов все же скорее левое) с самого начала создавалось как интернет-партия. Его основатели хотели использовать интернет не просто как инструмент политической коммуникации, а как орудие разрушения существующей политической системы Италии с целью ее замены прямой демократией на основе интернета.

Чтобы подчеркнуть свою оригинальность, «Движение пяти звезд» представляет себя не как политическая партия, а как политическое «необъединение». Оно не имеет отделений на местах, а его главным партийным документом является «Антиустав» (Nonstatuto).

В «Антиуставе» подчеркивается, что движение представляет собой «платформу и средство для обсуждения и консультаций». В «Антиуставе» также особо подчеркнуто, что движение состоит из «всех пользователей сети Интернет», которые признают и хотят усилить «роль государства и роль граждан в управлении данным государством». Вот почему движение выступает за обеспечение всем гражданам доступа к бесплатному интернету и возможности распространять информацию с его помощью.

А главным противником в «Антиуставе» называется традиционная система политических партий, которая больше не отвечает современности и требованиям граждан.

«Антиустав» провозглашает в качестве цели движения внедрение прямой демократии, которая может быть достигнута в основном с помощью возможностей интернета: «Движение организовано и структурировано посредством сети Интернет, играет центральную роль в процессе вступления в движение новых членов, проведения консультаций, обсуждений, принятия решений».

Создать прямую демократию и разрушить старые партии движению пока не удалось, но оно стало большой и влиятельной политической организацией, уже вошедшей в правительство Италии.

Лидер «Движения пяти звезд» Беппо Грилло специально подчеркивает особый характер отношения движения со своими выдвиженцами в органы власти: «Мы всегда будем одной ногой вне парламента… Те, кто находится за пределами, будут контролировать тех, кто внутри, а те, кто находится внутри, будут в распоряжении тех, кто вовне; граждане смогут защищать свои права и продвигать свои предложения, которые будут представлены через парламентариев и будут обсуждаться в парламенте».

Активно себя позиционировала в социальных сетях и Podemos, которая приобрела массовых сторонников через YouTube-каналы (La Tuerka и Fort Apache), где лидер партии Пабло Иглесиас объяснял испанцам основы политической теории через сериал «Игра престолов». Иглесиас сумел стать лицом протеста и выразителем желания молодежи установить справедливость, чему отвечали и лозунги партии: «Время пришло», «Перемены — сейчас», «Момент настал», «Мы хотим всего. Мы хотим сейчас!»

В ходе опросов большинство участников движения Podemos заявляли, что примкнули к нему благодаря социальным сетям. Для принятия решений в Podemos часто используется интернет. Вот почему критики неоднократно упрекали лидеров партии в «технологичности», но при этом успех их медиастратегий признавали все.

В результате движение, которое возникло как стихийное объединение единомышленников в социальных сетях, привело к трансформации политической системы страны и появлению новой политической партии, которая сегодня является одним из главных политических игроков в стране и вошла в правительство.

Популизм истеблишмента

Однако феномен популизма не обошел и традиционные партии: в одних лидеры пытаются перехватить у популистов их лозунги и организационные приемы, а в других к руководству приходят те, кого политические оппоненты называют популистами.

В Европе представители некоторых традиционных партий в своем желании завоевать избирателя все чаще перекладывают ответственность за испытываемые их странами экономические трудности на Евросоюз или Вашингтон, а иногда и на Германию как ведущую страну ЕС, что, по правде говоря, вомногом, соответствует истине. Другие обвиняют те же страны и организации в миграционном кризисе, усиливая антииммигрантскую риторику и политику. Характерно в этом отношении поведение английской элиты, значительная часть которой поддержала откровенно популистскую идею брекзита, рассчитывая на народное одобрение.

Так, в Консервативной партии возвысился такой эксцентричный и популистский политик, как Борис Джонсон, своим поведением и риторикой мало чем отличающийся от лидера правопопулистской, как считается, Партии независимости Британии (ПНБ) Найджела Фараджа.

Но популизм оказался свойственен не только Джонсону. Лидер Консервативной партии и премьер-министр Великобритании Тереза Мэй в своих речах использует лозунги, характерные до последнего времени, с одной стороны, для лейбористов, с другой — для правых популистов из ПНБ. В одном из выступлений Мэй даже заявила, что именно Консервативная партия представляет мнение простых британских рабочих. Британская пресса писала, что об экономике Мэй высказывается, скорее, как левый политик, а в том, что касается иммиграции, укрепления границ, патриотизма, — как правый популист.

А в Лейбористской партии после весьма умеренных Тони Блэра и Гордона Брауна, фактически смирившихся с победой тэтчеризма, к руководству партии пришел их убежденный противник, далекий от истеблишмента социалист Джереми Корбин, против которого ополчились не только консерваторы, но и правые в его собственной партии, упрекающие его в популизме и авантюризме. Но именно позиция Корбина, которая предусматривала повышение налогов на корпорации и прогрессивное налогообложение, восстановление британской промышленности, гарантии бесплатного здравоохранения, введение бесплатного высшего образования, повышение минимальной зарплаты и много чего еще, оказалась близка британским избирателям, существенно усилила позиции лейбористов, заставив и консерваторов заговорить «левым» языком.

А во Франции мы имеем дело с своеобразным феноменом создания новой системной партии популистскими методами. Речь идет о партии Эммануэля Макрона «Вперед, Республика!» Макрон решил в своих интересах обыграть факт неразличимости политики партий правого и левого центра. Раз они неразличимы — значит, надо создать партию, которая прагматически объединит отдельные положения их программ. Макрон утверждает, что старая система политических координат противостояния левых и правых в современном мире заменяется соревнованием «прогрессистов» с «консерваторами», где главным критерием принадлежности к тем или другим объявляется выбор между открытостью внешнему миру в рамках евростроительства и замыканием в национальных границах.

Одновременно бывший социалист готов перехватить и лозунги крайне правого «Национального фронта» (в июне 2018-го сменил название на «Национальное объединение»), обратившись к образу Жанны д’Арк как символу Франции, чем традиционно пренебрегали французские левые — для многих из них настоящая история Франции началась с Великой французской революции. «Я огорчен тем, что Жанна д’Арк, выдающаяся фигура нашей страны, осталась с “Национальным фронтом”», — заявил Макрон в Орлеане на одном из ежегодных праздников в честь Жанны, на котором он председательствовал.

В США бесспорному популисту Дональду Трампу, активно использовавшему возможности интернета, удалось подчинить себе системную Республиканскую партию. А Демократическая партия с трудом, прибегая к фальсификациям, избежала выбора своим кандидатом в президенты социалиста Берни Сандерса, тоже далекого от традиционного истеблишмента. Это стало следствием ряда причин, в том числе того, что две основные американские политические партии построены по типу организаций, которые в Европе получили название движений, то есть не имеют фиксированного членства. И следовательно, сторонники того или иного политика или той или иной политики, до поры до времени не ассоциировавшие себя с партией, немедленно пополняют ее ряды, как только там появляется политик, который их привлекает, используя размытость понятия о членстве в партии.

Популисты и экономика

Мы уже отмечали, что конек правых популистов — критика миграционной политики, а у левых, идеалом которых является социальное государство, это критика неолиберальной экономической политики. Но если в вопросах миграции их позиции радикально расходятся: левые традиционно придерживаются интернационалистских взглядов, — то в критике неолиберализма они часто во многом солидарны.

Так, во Франции и Ле Пен, и Меланшон, несмотря на идеологические различия, нещадно критикуют элиту и обличают «Европу банкстеров» (производное от слов «банкир» и «гангстер»), противопоставляя «власть народа» финансовым политическим «элитам-кастам».

При этом левые делают акцент на тот факт, что впервые неолиберализм воплотился на практике в условиях правоавторитарных диктатур Аугусто Пиночета в Чили и Сухарто в Индонезии. Оба режима пришли к власти в результате кровавых переворотов и отметились массовым нарушением прав человека. В этом, как указывают левые политики, одно из главных отличий неолиберализма от настоящего либерализма — неолибералы пренебрегают гражданскими правами для проведения экономических реформ.

Неслучайно некоторые левые общественные деятели сравнивают наступление неолиберализма с «консервативной революцией» в Германии 1930-х годов как направленной против традиции Просвещения.

По мнению его критиков слева, неолиберализм стал проектом восстановления и укрепления классового господства крупного капитала после периода кейнсианского регулирования экономики и компромиссов с трудящимися классами. Речь идет о так называемом славном тридцатилетии — периоде с начала пятидесятых до второй половины семидесятых, когда в большинстве европейских стран проводилась такая политика.

Так, испанская партия Podemos провозглашает в качестве своих целей 35-часовую рабочую неделю, выход на пенсию в 60 лет (а не в 67), отмену «мер строгой экономии», реструктуризацию государственного долга, противостояние влиянию Германии.

Левые требуют увеличения государственных расходов на здравоохранение, образование, социальные услуги и пенсии. Некоторые из этих партий требуют снижения пенсионного возраста и уменьшения длительности рабочей недели как мер борьбы с безработицей. Многие из этих партий предлагают ввести гарантированный доход.

Они предлагают также меры против офшоров, проведения спекулятивных операций и неуплаты налогов. Настаивают на отказе от налоговых послаблений для крупного капитала и на введении налога на роскошь.

Надо заметить, что многие из этих мер поддерживают такие известные экономисты, принадлежащие к научному истеблишменту, как Джозеф Стиглиц, Амартия Сен, Майкл Хадсон, Пол Кругман, которые не видят в этом популизма.

При этом новые левые партии, в отличие от своих предшественников первой половины ХХ века, не борются с капитализмом как таковым, а хотят сделать его более справедливым и лояльным к рядовым гражданам. Янис Варуфакис, который возглавлял греческий минфин, когда СИРИЗА пришла к власти, но был удален из правительства под нажимом МВФ, так сформулировал философию такой экономической политики: «Мы должны попытаться спасти европейский капитализм от него самого».

ТАСС

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl