Романтика и страсть есть
Сегодня уже понятно, что ревность и страдания – это не совсем про любовь. Но какой она должна быть в нашем новом, нетоксичном мире?
Одна из самых провокационных тем психологии, в течение многих веков вызывающая непримиримые баталии, – это тема романтической любви. Из всех феноменов психики человека, пожалуй, нет ни одного, вокруг которого в массовой культуре было бы накручено больше заблуждений, стереотипов и откровенно бредовых фантазий.
На одном полюсе дискуссии чаще всего находятся психологи, психотерапевты и психиатры, относящиеся к любви без особенного благоговения и придыхания, но и с уважением к красоте и силе переживаний, которыми она иногда может сопровождаться. На другом полюсе – любители спонтанности, свободы, непосредственности и широкого размаха души, видящие в романтической любви обязательное условие счастья и чуть ли не смысл жизни.
Особенную остроту дискуссия приобретает на фоне моды на психологию, феминизм, осознанность и другие тенденции, повышающие требования к качеству отношений между людьми.
В современной формулировке вопрос звучит так: если мы все станем зрелыми, откажемся от инфантильных моделей поведения, начнем аккуратно блюсти границы, вылечим все неврозы – как же мы тогда будем обходиться без страданий, без безответных влюбленностей, в том числе в совершенно не подходящих людей, без сумасбродств, без преследования объектов страсти, пьяных звонков, слабостей, приступов ревности, зависимостей и так далее? Будет ли место в прекрасном осознанном обществе будущего вот этому всему, что мы привыкли называть «настоящей» любовью?
Задача хорошего гештальт-терапевта в подобной ситуации – не давать прямого ответа на вопрос, а запутать ситуацию окончательно, поэтому я дам сразу два ответа, причем они будут противоречить друг другу, но при этом парадоксальным образом будут верны.
Будущее без романтической любви
С точки зрения современной психотерапии, беспокойство любителей романтики отнюдь не беспочвенно. Для профессионала практически все содержание мировой любовной лирики, повествующей о страстных влюбленностях и сопровождающих их мытарствах, страданиях и трагедиях, – это в первую очередь клинический материал (порой гениальный и невыразимо красивый, но тем не менее).
Как выяснили психоаналитики еще в первой половине XX века, психика человека обладает волшебной способностью: если какая-то ее часть в процессе формирования личности оказывается хронически фрустрированной, отвергнутой родителями, не отраженной миром, то психика бессрочно консервирует эту часть, откладывает ее на потом, до лучших времен, пока не найдется кто-то, кто сможет ее напитать и дорастить. В популярной психологии такие части психики для упрощения часто называют фигурой «внутреннего ребенка».
Таким образом, то, что в массовой культуре (литературе, музыке, кино) выставляется как эталон страстной влюбленности, чаще всего представляет собой, выражаясь языком поппсихологии, набор переживаний одинокого, брошенного «внутреннего ребенка», внезапно ожившего в присутствии партнера, похожего на хорошую маму или хорошего папу. Когда эта часть психики оживает, она испытывает широкий диапазон очень сильных и полярных по своей природе чувств – от хлещущих через край бесконечной любви и восторга до ненависти и депрессии. Объединяет эти переживания одно – их тотальная, затапливающая природа, и являются они, как бы неромантично это ни звучало, побочным следствием фрагментарного недоразвития психики или, выражаясь более гуманистическим языком, следствием плохого контакта с собой.