Планета у дачи
О параллельном мире дач и о том, как его отражала архитектура, рассказывает Алексей Тарханов (“Ъ”).
Двадцать первого июля одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года у забора дачи на 5‑м Поперечном просеке Николиной Горы стоял возле зеленого велосипеда “Орленок” мальчик девяти с половиной лет и смотрел в трофейный восьмикратный бинокль фирмы “Карл Цейсс” на небесное светило — Луну. Мальчик пользовался темнотой и биноклем, чтобы высмотреть на Луне “Аполлон‑11” с американскими астронавтами на борту. Луна была красноватой, как будто бы несколько раздраженной таким настойчивым вниманием всего человечества и этого маленького мальчика. Мальчиком был я. Вы думаете, что советский пионер с биноклем мечтал побегать в Море Спокойствия наперегонки с мистером Армстронгом? Зачем? Я и так уже был почти что на Луне.
На несколько лет — именно, что не зим — я оказался жителем самого поэтичного дачного острова в Подмосковье, поселка РАНИС (работников Академии наук и искусства) на Николиной Горе. Наверняка со мной не согласятся подросшие дети НИЛа (наука, искусство и литература), Переделкино, Пахры, Мозжинки, Кратово, Мичуринца, Отдыха, но все это были другие места, иные планеты, Татуины, Корусанты и Нобу в галактической империи дач. Все было на Луне не так, как на Земле. Все было на даче не так, как в городе. Это был другой, параллельный мир, расходящийся с моим обычным московским решительно во всем: в идеологии, психологии, пространстве, времени, искусстве и архитектуре.
Дача, конечно, была роскошью. Но с другой стороны, треть советских людей ее имела, а две трети — хотели иметь и в принципе могли. Понятно, что, когда Молчалин прельщает Чацкого прелестью летних “праздников на даче”, не на шашлыки он его зовет. Дачи, они разные. Тут — сарайчик на шести сотках, там — писательский особняк в два этажа с камином, а здесь — госдача сановника с асфальтовыми дорожками, бильярдом и охраной. Общего мало, но все они назывались дачами.
“Дачами”, потому что с давних царских времен дачи — давали. До зрелых советских лет так оно и оставалось, могли дать, могли отобрать — про это и знаменитый диалог в “Берегись автомобиля”: “У Топтунова дачу отбирают!” — “И правильно отбирают, с жульем, допустим, надо бороться!” Но главное в даче не то, что ее “дали”, а в том, что она — не дом. Если у человека есть дача, следовательно, у него есть и квартира. Это не значит, что в мире моих родителей нельзя было постоянно жить на даче, но то были скорее исключения из правил: либо пишет картины и множит романы, либо развелся с женой и там пьет.
Подмосковные дачи в СССР были местом, где человек живет другой жизнью, более приватной, свободной и — немаловажно — более теплой, чем в городе. “Дача” все-таки была летней, “зимняя дача” оговаривалась специально, как невероятная роскошь, связанная с газовым котлом и водопроводом. В нашем совсем не средиземноморском климате три месяца погреться на солнце было несравнимым счастьем. Но ведь не субтропики. Бывали такие гадские июли, когда семейства вынуждены были весь отпуск прятаться под крышей от дождя. Поэтому веранда стала главной, жизненно важной частью советской дачи в средней полосе — не просто тамбуром от спальни к лужайке, а витриной в окружающий инопланетный мир и обратно.