Высокое искусство прощания
Топ‑10 фильмов-завещаний
В российском прокате «Дворец» Романа Полански, который есть основания считать режиссерским завещанием. Богато и без пафоса Полански простился со зрителями наглой, разнузданной комедией, и в ответ фильм отругали все кому не лень. В качестве назидания отбившемуся от рук 90‑летнему классику Алексей Васильев вспомнил, как пристало уходить из жизни и кинематографа великим режиссерам, и составил рейтинг самых пафосных фильмов-завещаний. В списке превалируют русские режиссеры, но в разговоре о пафосе это так же закономерно, как преобладание французов в списке лучших фильмов про любовь.
10«Деньги»
Робер Брессон, 1983
Французский режиссер всю жизнь показывал материальный мир как адскую карусель («Мушетт»), из которой вырваться может только дух (подзаголовок его ленты «Приговоренный к смерти бежал» — «Дух дышит, где хочет»), причем не обязательно человеческий, но, к примеру, и ослиный («Наудачу, Бальтазар»), а путь его к свободе чаще всего лежит прямиком на тот свет. В 81 год Брессон взялся за рассказ Льва Толстого «Фальшивый купон». Брессон создал подчеркнуто примитивное по приемам (статичная камера, деревянная игра непрофессионалов) моралите на тему «Деньги — это зло» — именно так он предпочел интерпретировать главную мудрость, которой учит 76‑летний русский классик в лаптях. В «Деньгах» Брессон предвосхитил черную злобу на весь мир Ларса фон Триера: здесь нет ни одного плана хотя бы с кусочком неба, зато полно крупных с кочующими по рукам купюрами, в основном фальшивыми,— и не оставив герою-пролетарию, пойманному в сети чужой корысти, иной траектории, кроме как спускаться все ниже по кругам тюремного ада, а в финале просто схватиться за топор. Его‑то окровавленное лезвие, воздетое на крупном плане в духе дешевых фильмов ужасов, и станет последним кинообразом великого Брессона.
9«Имитация жизни»
Дуглас Сирк, 1959
В 1950‑х этот немец стал королем тягучей как нуга голливудской мелодрамы «Техниколора», где все было размалевано, все нараспев, операторы, только привыкавшие к широкому экрану, убеждали актрис, что в новой технике нужно ходить на полтакта медленнее, и оттого фильмы производили заторможенное впечатление. Сирк был чемпионом такой подачи, и на излете десятилетия снял картину, подытожившую эпоху изобразительной и исполнительской фальши и велеречивости. На вступительных титрах, пока за кадром заунывный баритон исполнял песню «Имитация жизни», в кадр сверху падали, как слезы, бриллианты, постепенно заполняя экран до краев. Фильм и рассказывал историю четырех женщин, погнавшихся, образно говоря, за бриллиантами, а обрекших себя на горькие слезы. Только одна из них — актриса, то есть априори фальшивка,— добивалась великой славы. Остальные пытались казаться не теми, кем являются (чернокожая выдавала себя за белую), или занять чужое место (дочь возжелала любовника матери), но в финале оставались у разбитого корыта. Этой нехитрой мысли — против собственной природы не попрешь, не гонись за чужим счастьем — фальшивый образный строй эпохи «Техниколора» стал идеальной рифмой, и нет второго такого фильма, растасканного на цитаты, сюжетные или образные, причем копировал его даже такой самобытный автор, как Бергман («Осенняя соната»), что уж говорить о пересмешниках (Альмодовар, «Высокие каблуки») или стилизаторах (Хейнс, «Вдали от рая»).
8«Еще нет»
Акира Куросава, 1993
В 83 года великому Куросаве внезапно захотелось, чтобы люди стали добрыми и заботливыми, помногу незлобиво шутили и пели хором. Рассказывая историю профессора-балагура на пенсии, режиссер предсказуемо вернулся в 1940‑е, время своих первых постановок, но воссоздал стиль другого тогдашнего автора — «самого японского режиссера» Ясудзиро Одзу (статичная камера, сильно пьющие старики, бытовые радости и огорчения), а в цветовой гамме — повышенную контрастность тогдашнего фотокиноизображения. По сюжету бывшие ученики придумывают для профессора ежегодный праздничный ритуал — в свой день рождения он залпом выпивает литр пива, а на дружный вопрос гостей «Готов?» отвечает: «Еще нет!» По ходу лет пивной бокал становится все меньше, пока с очередного такого праздника его не уводят под ручки с приступом мерцательной аритмии, а позже ему снится сон, где он — мальчишка, прячущийся за стогами сена от товарищей. Те кричат ему: «Готов?», а он им: «Еще нет!» — в то время как его слепит нарисованное на заднике закатное солнце. Одним словом, смех и грех.