Александр Ласточкин
Почетный профессор СПбГУ, доктор геолого-минералогических наук ребенком пережил блокаду — о своем опыте он рассказал директору благотворительного фонда «Ночлежка», помогающего бездомным людям, Григорию Свердлину
Правда ли, что в блокаду страшен был не только голод, но в не меньшей степени и холод? Трепета перед ним не осталось? Как вы потом ездили в Арктику, изучали ледники и вечную мерзлоту?
Да, правда. Страх перед холодом не прижился: став взрослым, я спокойно спал на многолетней мерзлоте — но в Арктике нам выдавали оленьи шкуры и спальные мешки на собачьем меху. А чтобы согреться зимой 1941 года в коммуналке на углу улиц Восстания и Рылеева, отец — театральный художник Николай Александрович Ласточкин — топил буржуйку дедовской мебелью, энциклопедией Брокгауза и Ефрона и фанерными макетами декораций. Что я долго не мог терпеть после войны — это студень: он напоминает мне варево из столярного клея, которым мы питались в первую блокадную зиму. В Театрально-постановочном комбинате на задах БДТ папа соскабливал с декораций использованный клей, дома отмывал и кипятил — об этом запахе до сих пор дурно думать. А в цирке на Фонтанке первой блокадной осенью еще можно было достать бидончик овсяного супа, считавшегося лучшим — туда шло мясо убитых зверей. Но основное меню тех времен — клей, сухарики хлеба с опилками и морковный чай.
Запахи врезаются в память крепче всего. Сколько вам было, года три?
Да. Блокаду я помню кадрами, цельной ленты из них не составить. Вот мама в марте 1942-го везет на детских санках отца для отправки на Дорогу жизни: Александр Александрович Брянцев, в Театре юного зрителя у которого она служила, выхлопотал нам место в грузовике. Папа был сердечником и, хотя до войны был грузным, исхудал так, что, когда мы пересели на поезд, его отнесли в вагон с трупами. Если он ленинградский интеллигент, то мама — энергичная сибирячка: за пару одеколонов она уговорила военных вытащить «труп» и высадить нас под Тихвином. Там, на вокзале станции Ефимовская, нас нашла уборщица и, пожалев, поселила у себя. На ювелирные украшения мама купила козу — так мы спаслись от голода. У Ильи Глазунова есть серия портретов женщин военных времен — в телогрейках, серых платках: в каждой мне чудится та самая Ольга Ивановна, что дала нам кров.