Память, говори!
Сцена для двоих
Об Алле Сигаловой известно, что она всю жизнь ставит танцы и иногда выступает в роли ведущей на ТВ. Талантливый хореограф, педагог, режиссер, она не только активно присутствует в театральном процессе последних трех десятилетий, но и сама формирует его, поставив множество спектаклей на разных сценах мира. Ее семейный и творческий союз с режиссером Романом Козаком – история большой любви, трагически оборвавшейся семь лет назад. Никогда раньше Алла не рассказывала о своей жизни с Романом. «Сноб» первым публикует фрагменты из ее будущей книги.
Каждый раз она назначает мне встречу в одном и том же ресторане. Это «Чехов» в камергерском переулке. Там тихо, накрахмаленные скатерти, официанты узнают в лицо. Да и машину легко припарковать на стоянке МХТ во внутреннем дворе. Ей полагается, она там своя. Если опаздывает, я стараюсь что-нибудь успеть перекусить до ее прихода. Знаю, она ничего не ест, всегда только одна вода и кофе. Уговоры хотя бы заглянуть в меню бессмысленны. Никогда не уступит. «Капучино, пожалуйста». И все… Мы пьем воду-кофе, говорим, потом идем вместе в какой-нибудь театр. Не специально, но так получается: то у нее есть второй билет, то у меня приглашение на двоих.
В нашей прошлой жизни было много всякого театра, и мы легко понимаем друг друга. Много раз замечал, что новые дружбы не складываются, если совсем нет никакого общего прошлого. Теперь его в любом случае у нас больше, чем будущего. Поэтому стараемся держаться вместе, не упускать друг друга из вида, поддерживать, когда кому-то плохо. Так было семь лет назад, когда умер ее муж, режиссер Роман Козак.
Горстка театральных людей, стая перелетных птиц, кочующих с премьеры на премьеру, с фестиваля на фестиваль. Жизнь пролетает со скоростью пикирующей ласточки. Теперь наступает время мемуаров. Кто-то их сочиняет, исправно выкладывая свои мини-рассказы в виде постов в FB, кто-то роется в старых дневниковых записях в надежде выудить оттуда какой-то эксклюзив, а кто-то ищет себе прилежного литзаписчика, чтобы доверить собственные путаные мысли и разрозненные эпизоды. Кому это надо? Зачем? Кто это будет читать? Бессмысленные вопросы. На самом деле это всегда надо только тебе. Ну, может быть, еще узкому кругу лиц, как-то задействованных в твоей истории. Да и то в меру. Иногда, впрочем, звонят из издательства и предлагают рассказать твою «историю успеха». От сочетания этих слов сводит скулы и начинает неприятно сосать под ложечкой. И не очень понятно, как себя вести. Сразу отказаться, попросить перезвонить, а потом не брать трубку, выслушать, что, собственно, от тебя ждут?
Алла Сигалова, услышав про «историю успеха», позвонила мне посоветоваться.
Мы знакомы давно, хотя близко особо никогда не дружили. Просто я всегда знал, что она есть. Прекрасная, гордая, строгая Алла, которую я помню с самой ее юности, с первых «служанок» в «Сатириконе», для которых она поставила совершенно умопомрачительные по тем еще советским временам танцы. Потом было много всего – и со звездами первой величины, и с совершенно зелеными дебютантами, которых она превращала в звезд.
Как гениальный костоправ, Алла выправляла им спины, лепила заново тела, сочиняла новый пластический кодекс, без которого современному актеру никуда. Собственно, она одной из первых ввела его в учебный обиход современных театральных вузов. Отсюда и постоянный спрос на Сигалову, на ее метод, показы, хореографию. Всё, что она предлагает, кажется невероятно простым. Но попробуй сделать это без подготовки – шею точно сломаешь. а Сигалова учит, как держать ее прямо. В любых обстоятельствах, при любых поворотах судьбы.
– Я не хочу писать про себя. Это совсем неинтересно, – размышляет она вслух.
– Тогда о ком? – спрашиваю я.
– О людях. Их было много. Они замечательные.
– Тогда начни писать с ромы.
– Уже начала.
Из воспоминаний Аллы Сигаловой:
«Я опять не сплю. Смотрю сквозь липкую темноту на дверь своей комнаты... Кажется, еще секунда – и ты появишься, чуть приоткрыв ее, как всегда, тревожась меня побеспокоить. Я смотрю и смотрю на дверь... Сейчас это стало частью моей жизни, главным занятием моих ночей.
Я вхожу в квартиру, и ты всегда встречаешь меня, что бы ни делал, каким бы серьезным делом ни был занят: услышав мягкий хлопок остановившегося лифта, ты спешишь к входной двери, чтобы обнять меня, помочь снять пальто, плащ, шубу... Так же, когда я уходила из дома, знала, что ты оставишь свои дела и выйдешь в прихожую меня проводить. Этот порядок, традицию ввел в нашу жизнь ты, так было все шестнадцать лет, и иначе быть не могло. Даже тогда, когда каждое движение причиняло тебе нестерпимую боль, ты поднимался с постели в этих двух случаях: ты всегда меня встречал и всегда меня провожал... Лифт останавливается на нашем этаже, я подхожу к нашей двери, я достаю ключ, открываю дверь. Тишина, теперь я вхожу в наш пустой дом».
Алла Сигалова и Роман Козак стали известной театральной парой у меня на глазах. До того каждый существовал по отдельности. Он – надежда отечественной режиссуры времен перестройки. Один из режиссеров-первачей 1980-х годов. Первым поставил Мрожека, первым прославил «Чинзано» Петрушевской на мировых подмостках, первым заставил заговорить о новом театральном поколении, рвущемся из своих полулегальных подвалов на просторы большой сцены. Был немногословен, как-то по-мужски значителен и серьезен. Говорил мало, смотрел задумчиво и выжидательно, словно примеривался к схватке на ринге или прыжку из-за кулис. Помню его еще молодым, красивым, кудрявым, в белом свитере с высоким воротом. На заседании режиссерского кабинета ВТО он выглядел так, будто проезжал мимо на лыжах. Вот попросили выступить, и не смог отказаться. Случайный гость в чужой компании. Он тогда, кажется, быстро свалил. И стало сразу понятно, что с ним вместе ушла энергия какой-то новой жизни, которая теперь обреталась совсем по другим адресам. Все заскучали и свернули обсуждение.
С Аллой я познакомился в самолете, когда возвращался из Вашингтона в Москву. Ноябрь 1989 года. Это был один из прощальных рейсов Pan American: стюарды со стюардессами были пьяными, обивка на креслах рваной, туалеты всю дорогу подозрительно закрытыми. Еды почти никакой, зато выпивки – хоть залейся. Одиннадцать часов лета и столько же часов непрерывного разговора. Позади наша первая Америка. Мы еще не знаем, когда туда снова вернемся и вернемся ли, но стараемся об этом не думать. Перед нами открывались новые просторы и горизонты, как в иллюминаторе «боинга», куда мы не удосужились ни разу заглянуть за время нашего перелета. Да и что бы мы там увидели, кроме облаков и густого тумана? Зато в жизни моей спутницы все было предельно ясно: ее цель – свой театр, где она могла бы свободно творить, фантазировать, ставить. Я и сейчас вижу ее четко очерченный профиль на фоне ночного неба, ее маленькие руки, сжатые в решительные кулаки, ее целеустремленность. Мы еще недостаточно пьяны, чтобы швыряться именами Пины Бауш или Марты Грэм, но я знаю, о ком она думает, когда говорит о своей труппе и спектаклях, которые намерена поставить. в свое прошлое она меня не впустила. Там была какая-то тайна, какая-то травма, которая все еще болела и кровоточила. Она только дала понять, что настоящей танцовщицей ей не быть.
– Наверное, в детстве ты мечтала быть примой-балериной? – спросил я ее.
– Нет, не мечтала.
– Почему?
– Для примы я недобрала по росту. есть законы профессии. в балете их нельзя нарушать.
Эта фраза прозвучала так жестко, что у меня даже не возникло мысли вступить в дискуссию об исключениях, о которых она, конечно, была осведомлена не хуже моего. И еще я запомнил ее залихватскую фразу «Прим много, а хороших характерных танцовщиц наперечет».
В шереметьево-2 мы расстались. Ее встречали дочка Анечка и бледный юноша балетного вида с большим букетом цветов. Не помню, чтобы она нас знакомила, не помню, как мы распрощались. В Москве жизнь, как водится, понеслась по разным колеям и маршрутам, которые лишь изредка пересекались на премьерах.
Потом я узнал, что ее мужем стал Роман Козак.
Ты помнишь, как вы познакомились?
Конечно! Паша Каплевич позвал меня к Лунгиным. «Лена делает такие пельмени!» Ну, пошли. А там уже был Рома.
Ты знала, кто это? Видела его спектакли?
Нет, даже не интересовалась. То есть я про него слышала, но все-таки я была из другого стана: Виктюк, балет, пластический театр. Мне было интересно в первую очередь все, что связано с движением. А у него сидят и говорят. Ну и зачем мне это?