Культурный слой
В середине 1980-х мы переехали из Медведкова в Замоскворечье. Это примерно как из Нижнего Тагила в Париж.
Медведково, далекое, убогое, глинистое, родное, по весне укрытое желтыми коврами одуванчиков, зимой таившее под снегом убийственную ржавую арматуру, брошенную строителями, осталось позади – прощай, Медведково, прощайте, осенние пустыри, где мы сдавали скупщикам стеклянную тару и где очереди были так длинны – длиною в жизнь, – что стоявший далеко впереди меня старик присел на ящик с молочными бутылками, задрожал и умер. Кто-то засобирался идти в телефон-автомат – вызывать скорую; очередь шарила в карманах, искала двухкопеечные монеты, но уже все равно было поздно. Жена старика терпеливо стояла рядом с ним, прижав к животу и поглаживая его умершую уже голову; холодный ветер октября раздувал на этой голове остатки волос.
Прощайте, городские крысы, снующие по пустырям и помойкам, нападающие на котов, случись котам, из любопытства, выбраться на улицу; уже принюхивающиеся и к людям, зоркими красными глазками всматривающиеся ночью в наши окна, задернутые плотными занавесками не оттого, что смотреть не на что, а чтоб не дуло.
Смотреть всегда есть на что – вон в окнах напротив, через дорогу, живут голые супруги, они приходят с работы, зажигают свет и ходят по комнатам абсолютно голые. На стекле у них приклеен, а может, нарисован белый петух; весь наш дом – соседи сверху и соседи внизу – зовет их «петухами» и не знает, что тут еще сказать.
А если далеко высунуть голову и посмотреть налево, то виден ларек с квасом; как-то раз, летом, мои дети стояли с бидонами в очереди и уже совсем почти подошли к заветному крану, но тут пронесся слух, что кваса на всех не хватит, и добрые медведковские жители выставили детей из очереди, приговаривая: «В Израи́ле напьетесь!»
Еще видна автобусная остановка, вроде бы вот она, рядом, рукой подать, – но наш дом отделяет от нее глинистый газон, все сползающий и оплывающий, оплывающий и сползающий на проезжую часть, так что после недели дождей улица превращается в желтую вязкую реку, и неразумные женщины, с большими усилиями раздобывшие себе дорогие замшевые сапоги, уныло смотрят из окон, как сечет дождь, как мокнут на газоне чахлые саженцы деревьев, как проезжает откуда-то взявшийся мужик на телеге, запряженной покорной лошадью, проезжает – копыта чвак-чвак – и скрывается за сеткой дождя.
А можно просто смотреть вдаль, туда, где ничего нет, где жидкая чернильная тьма, и во тьме мерцают и пошевеливаются неяркие огни дальних селений, и оттуда кто-то, может быть, смотрит на меня, из тьмы смотрит, и не видит, и думает: нет там никого, и не может там никого быть.
Прощай, все это, прощай, Медведково! Переезжаем в центр, и давайте же ослепнем от вихря огней и блеска витрин!
Новый дом наш был двухэтажным, вросшим в землю так, что подоконники первого этажа лежали на асфальте, а полы комнат находились, соответственно, сильно ниже уровня земли. Вернее, это не дом врос, а нарос культурный слой вокруг дома – объясняли мы гостям археологические банальности. Очистки, мусорок, тряпки и монеты, поверху асфальт; снова очистки, тряпки, черепки, пуговицы, бумажки, окурки – так растут культурные слои на радость историкам, так идет время, так пески заметают великие города, и козы щиплют траву на римском форуме, и Троя, заросшая круглыми азиатскими колючками, томится на июльском зное, и в глубине земли, под сухой глиной и белыми камнями тысячи лет лежит и ждет своего Шлимана спрятанная диадема безымянной царицы – золотая чешуйчатая шапка, нити дождиком.
Наш дом тоже уже направился туда, под землю, к диадемам, но, конечно, находился еще в самом начале пути.
– Дом-то какой, – с уважением говорил Виктор Петрович, паркетчик высшего разряда, почтенный красномордый человек и очень запойный алкоголик. – Должно быть, до нашей эры построен?..
– Как до нашей эры, что это вы, Виктор Петрович!
– Ну, до революции в смысле? До рождения Христова?
– Ну да, как-то так. Примерно. Виктор Петрович сделал нам весь ремонт, крепко, аккуратно и недорого, но очень уж неспешно, потому что норовил войти в запой и тогда уж пить до белых глаз, до оглушения, до мертвого валяния в сенях, в деревянном тамбуре, ведущем в дом, а иногда он засыпал на ступенях лестницы, идущей на второй этаж, и тогда верхним жильцам приходилось через него перешагивать или просто отодвигать ногой.
Где Бахус, там и Венера, и Виктор Петрович страстно и безответно полюбил верхнюю жиличку – девушку легкого поведения, приводившую к себе клиентов на дом. Любовь Виктора Петровича ее раздражала: у нее бизнес, а тут этот хмырь, пропахший политурой и портвейном, вздыхает и томится и хочет не сводить с нее глаз! Приходила жена Виктора Петровича, печальная толстая женщина в спущенных чулках, сидела у меня на кухне на табуретке, у самой входной двери, следя, чтобы Виктор Петрович работал свою работу трезвым и чтобы не дай бог не выбежал за пол-литрой. Пол-литру она приносила с собой и сама наливала ему стакан после работы, а потом крепко держала его, чтобы он не пополз вверх по лестнице к разлучнице.
Вот они уходили вдвоем, вежливо прикрыв за собой новую, установленную Виктором Петровичем входную дверь, и там, за дверью, немедленно начинались какие-то драмы, придушенные крики, и звуки борьбы, и дробь беготни по деревянной лестнице, и вновь истошный крик.
Непонятно, кто, кому, куда, когда и, собственно, что, – но дом загорелся. Потом говорили, что это верхняя девушка сама подожгла, но мало ли что говорят! Это был не первый пожар в моей жизни, я реагировала быстро. Телефон – 01 – «Пожар!», и в ту же минуту – да, в ту же самую минуту весь двор, заросший сиренью и, как потом оказалось, шампиньонами, содрогнулся от громового топота людей в златоблещущих шлемах и черных хитонах; ай, нет, не в хитонах, комбинезонах! нет? в красных? – неважно: штурм, высадка ахейцев на илионский берег; медь, звон и жар, и волокут извивающегося питона – пожарный шланг, и – дюжина героев-красавцев россыпью по двум нашим жалким деревянным этажам; Ахиллес и Менелай впереди; минута – и все было кончено.
Как выяснилось, пожарная команда располагалась в соседнем доме, метрах в двадцати от нас, так что между телефонным звонком и прибытием звероподобной армии прошло несколько секунд. Мне показалось, что пожарные были несколько разочарованы мелкими масштабами бедствия: немного дыма, немного женского визга – и всё. То ли дело во времена былые! Штурм царской башни, град камней со стен, и льют кипящую смолу бочками, и туго натянуты тетивы, и самое время царицам зарывать свои золотые диадемы в землю.