Спасибо, папа
Психолог говорит, я выбираю «отсутствующих» мужчин. В любой толпе нутром чую того, кто недодаст любви и будет жалеть на меня времени. И разумеется, это все из детства, ведь с папой в детстве я встречалась редко, хотя номинально он еще жил дома. Просто отсутствовал, никогда не успевал к ужину.
А если успевал, то потом куда-то девался — приходил уже ночью, когда я спала. Так годами. Никогда не видела папу спокойно сидящим в тапках у телика. Конечно, теперь мне привычнее с мужчиной, который днем не мешается под ногами, а приходит только спать.
С дедушкой, папиным папой, не успела даже познакомиться, он умер, когда мне было три года. Про него известно, что он все время читал книги и предпочитал всем авторам Льва Толстого. Вся семейная библиотека отмечена его элегантной чернильной подписью. И еще он был равнодушен к одежде, не хотел отвлекаться от чтения на быт. Семейная легенда гласит, что в дедушкином шкафу висели семь одинаковых серых рубашек с карманами. На фото разных лет он всегда в них, но будто в одной и той же.
Так вот, чем старше я становлюсь, тем стремительнее сжимается мой гардероб. А недавно я вдруг подумала, что самый комфортный вариант — это несколько водолазок. И сразу поняла: «Семь одинаковых рубашек! Вот к чему я движусь». После чего накупила крайне непрактичных платьев, хотя становилось все очевиднее: по-крупному и в мелочах я повторяю отсутствовавших в моей жизни папу и дедушку, и сопротивляться бесполезно. Это как бежать по полю от огня: чем быстрее бежишь, тем вероятнее накроет и спалит. Вероятность выскочить появляется, только если повернуться лицом к пламени и ринуться в него против ветра. В моем случае — признать в себе фамильные черты, обнаружить плюсы генетического наследства и поводы для благодарности.
Наша ванная всегда была перегорожена полкой для увеличителя и ванночками для проявителя и закрепителя. Мы мылись, еле умещаясь перед краном на одной ноге. «Это не ванная — это фотолаборатория», — утверждал папа. Считал, что «Унибром» лучше, чем «Бромпортрет», и, обрезая фотографии большими ножницами («Я кадрирую»), сыпал длинные обрезки фотобумаги прямо на пол.
Про ужасный с моей точки зрения портрет, где виден каждый прыщик, он говорил: «Очень хорошо по свету». Или по контрасту. А фото, которое мне нравилось, сминал пинцетом со словами «сильно засвечено» или выбрасывал из-за какого-то «зерна». Было особенно неприятно, что мое лицо состоит из зерна, и занятие фотографией казалось мне заговором с целью подчеркнуть оспинки и мешки под глазами.