Вера в смутное будущее
Теме будущего России и ее регионов была посвящена львиная доля последних предвыборных кампаний. Предполагается, что, когда выборы проходят, это будущее — от развития территорий до срока выхода на пенсию — остается в руках тех, кому мы отдали свои голоса. Россияне согласны с такой постановкой вопроса: патерналистские настроения в последние годы растут. Однако, как выяснили социологи, образы будущего у власти и населения серьезно расходятся, а значит, патернализм вполне может огорчить несбывшимися надеждами. Какой предстает идеальная Россия «снизу», изучил «Огонек»
руководитель
исследовательской
группы «ЦИРКОН»
Об уникальном социологическом эксперименте, в ходе которого жителей России попросили поделиться их видением будущего своего города, поселка, региона, всей страны, «Огоньку» рассказал Игорь Задорин, руководитель исследовательской группы «ЦИРКОН», координатор содружества социологов «Открытое мнение».
— Спросить россиян о том, как развивать местность, в которой они живут,— логичный социологический ход. Однако вы подчеркиваете, что ваш проект во многом экспериментальный: что в нем особенного?
— Во-первых, он волонтерский, то есть делался энтузиастами — журналистами и социологами — исключительно из личных побуждений: нам хотелось понять, что сами люди способны сказать о будущем, когда о нем напропалую твердят и политики, и эксперты. Во-вторых, мы не давали респондентам заранее подготовленных вариантов ответов. Мы предлагали им вслух поразмышлять всего по трем темам: о том, каким они видят свое личное будущее в 2025 году, каким — будущее города, региона и, наконец, о том, каким они хотели бы видеть будущее страны. В результате мы получали не стандартизированные заполненные анкеты, а развернутые сочинения на тему. В-третьих, мы отошли от привычных критериев социологических опросов, предлагая нашим собеседникам новую опцию — выйти из тени, представиться в ходе разговора, лишившись удобной анонимности. Это был сознательный шаг: нам было интересно не просто «что россияне думают о том-то и том-то», а какие слова о собственном будущем и будущем страны они готовы произнести гласно. Мы делали публичный проект: участвовавшие в нем журналисты региональных СМИ оперативно размещали высказывания наших респондентов на своих ресурсах.
— Такая постановка вопроса меняет меру ответственности за свои слова и, полагаю, должна увеличивать долю тех, кто отказался от ответа на ваши вопросы.
— В общей сложности мы собрали чуть более 300 интервью. Замечу, что около сотни из них все равно остались анонимными, то есть такой вариант — не называть себя — мы факультативно оставили. Уникальность ситуации с этим опросом была не столько в количестве не ответов, сколько в их качестве. Тематика вопросов, которые мы предлагали, была явно универсальной, и с ответами мы людей не торопили: они могли даже написать их онлайн и отослать нам. Но обычной стала такая ситуация: при первом обращении человек говорит: «Да, проект интересный, я обязательно в нем поучаствую». Проходит день, другой — мы напоминаем о себе. Несостоявшийся респондент уже просит: давай чуть-чуть отложим. А еще через некоторое время сообщает: нет, пожалуй, я откажусь. Когда спрашиваешь: «Ну почему?..», выясняется, что причина вовсе не в том, что мы предлагаем себя назвать или вопросы показались слишком интимными (вроде «не хочу выдавать свои планы на будущее»), а в том, что респондент долго и мучительно думал, что написать, и, наконец, понял: написать ему нечего — планов просто нет, сплошная неопределенность. Собственно, про отсутствие долгосрочных жизненных стратегий, про невозможность их выстраивания в непрерывно меняющемся мире уже многие давно говорят. Это фундаментальная проблема, которую выявило и наше исследование. Россияне — это сплошные ежики в тумане: они живут будто на ощупь. Они отучены думать в категориях развития на 10 лет вперед и дальше. Вот в советское время вся жизнь человека была буквально пропитана мечтами, планами, «программами построения» и т.п., и в какой-то степени было даже неприлично не иметь своих планов, не представлять себя через много лет. Практически каждый человек в той или иной степени представлял или пытался представить свое будущее. Оно могло быть очень простым: пойду работать на завод токарем, 25 лет отработаю, выйду на пенсию, устрою дочку в институт, она пойдет на завод бухгалтером, выйдет замуж, потом внуки… Но все-таки такой тип мышления — о далеком будущем — существовал, и существовал массово. Сейчас его встретить получается с трудом.
— У вас был еще и третий вопрос — об идеальном будущем. Возможно, россияне, не умея прогнозировать, все-таки умеют мечтать?
— Мы не обнаружили значимой разницы между ответами на второй и третий вопросы. Получилось так: если человек оптимист, то он и возможное, и желаемое будущее видит в розовом цвете. Если пессимист, то желаемого у него, как правило, просто нет или он в желаемом все равно описывает все беды, которые должны посыпаться на страну, если она продолжит жить так, как сейчас. Буквально у единиц вероятное и желаемое диаметрально расходились — как антиутопия и утопия. Это тоже интересный результат. Нашим респондентам сложно увидеть будущее страны, но у них, как правило, отсутствует и альтернативный, идеальный вариант ее развития. Вероятно, эти два обстоятельства, взаимно обусловливая друг друга, обеспечивают некоторую стабильность и спокойствие. Альтернативные варианты появляются в революционные эпохи, собственно они ее и провоцируют.
— А что оказалось проще вообразить: личное будущее или будущее города (региона)?
— Здесь можно привести статистические данные: просто по количеству слов, без анализа их содержания ответы на первый вопрос (про личное будущее) у наших респондентов оказались в среднем в два раза короче, чем ответы на второй или третий вопросы. То есть про личное будущее говорят с меньшей охотой, ведь здесь бессмысленно отделываться штампами и лозунгами, которые в принципе могут быть в фантазиях «за страну». Интересно, что у молодежи, насколько позволяют судить это и другие исследования, появляется принципиальная установка: раз будущее принципиально неопределенно и в нем возможно все, то, соответственно, нужно применять ситуативное (адаптивное) планирование. Люди настраиваются не на построение карьеры, а на «сканирование рабочего пространства», такой «трудовой серфинг», если можно так выразиться: пойду поработаю год-другой там, потом сменю работу, попробую себя еще где-то, потом, может, поеду куда-нибудь поучусь и так далее.
— Кто в ответах людей выступает строителем будущего?
— В ответе на первый вопрос, и это предсказуемо, ответственными строителями собственного будущего респонденты чаще называют себя же. А вот во втором вопросе субъект всех изменений, безусловно, власть. Мы в целом ожидали, что будет мало упоминаться гражданское общество, НКО и прочее. Но чуть более странно, что в качестве субъекта изменений совсем не упоминается бизнес, который вообще-то, судя по ответам людей, сильно влияет на их жизнь: закрывает те или иные производства, ведет вырубку леса или, наоборот, обеспечивает работой весь город. Его как «агента изменений» будто не замечают. Если говорить в целом о персональной ответственности человека за свое будущее, а также будущее региона и страны, то я, опираясь на множество исследований, рискну утверждать, что мера этой ответственности в массе населения снижается. Сами вздохи о том, что мы несамостоятельны и безответственны, слышатся с начала 90-х годов, но тогда казалось, что по мере развития рынка и капитализма человек просто вынужден будет определяться и становиться хозяином жизни. А вот ничего подобного! Задача полагаться на себя оказалась такой сложной, что люди отказались ее решать. Современный молодой человек уже спокойно говорит: от меня ничего не зависит, а потому я свободен от обязательств. И юношу совершенно не смущает, что вся его свобода — лишь в умении адаптироваться, это «свобода отступления», свобода от усилий воздействовать на неопределенность.