Игорь Миркурбанов: «Любое пение должно быть актерским»
Один из самых востребованных актеров современности — о своем новом спектакле-концерте и о том, почему в них прозвучат песни Сергея Наговицына
Семнадцатого февраля Игорь Миркурбанов выступит в концертном зале «Барвиха Luxury Village» с новым спектаклем-концертом. Он исполнит в нем такие песни, как «Клен ты мой опавший», «Лимончики», «Черный ворон», «Я люблю тебя, жизнь». Кроме того, в концерте прозвучат песни автора-исполнителя Сергея Наговицына: «Городские встречи», «Разбитая судьба», «Белый снег» «Потерянный край», «Озоновый слой».
Игоря Миркурбанов — ведущий актер ряда российских театров: МХТ им. Чехова, Театра на Бронной, Театра Наций, Ленкома. Он постоянный участник кино- и телепроектов в качестве актера и режиссера. Его концертные программы с аншлагами проходят на московских и петербургских площадках.
Накануне концерта мы поговорили с Игорем Миркурбановым о том, какое значение он придает певческой карьере и чем продиктован его интерес к творчеству Сергея Наговицына.
— Как вы для себя определяете, в какой степени вы драматический актер и в какой — певец?
— Я никогда не думал про себя, что я певец. Я остаюсь драматическим артистом. То, что я делаю на сцене, — это песня-спектакль или спектакль-песня. В целом я стараюсь смонтировать программу так, чтобы это был моноспектакль. Музыкальный, но моноспектакль. Да, я огромное значение придаю аранжировкам, потому что для меня партнеры в этом спектакле — голоса всех инструментов. Я очень тщательно за этим слежу. И музыканты для меня партнеры, я один из голосов этого оркестра. Я все время прошу «вдавить» меня в оркестр так, чтобы не выходить на авансцену, а интегрировать себя в оркестр, чтобы не отвлекать зрителя от соборности звучания. Мы все вместе, и голос лишь инструмент, помогающий расшифровать, чуть-чуть помочь со смыслами, но не более того.
Когда на сцене живой звук, я, поскольку у меня образование консерваторское, могу слышать у духовых и струнных душу в звуке, а не формальные пассажи, слышать, как человек рождает из духового инструмента что-то наиболее близкое из этого мира к Создателю. Выражаясь языком Стаса Михайлова, которого я обожаю, близкое «к небесам». Тем, кто относится к нему скептически, я говорю: вы не понимаете секрет того, что он «рвет» женские сердца. Он поет не про себя, он все время поет про небо и честен в этом. Он в это верит. У него есть чувство религиозности не в смысле посещения храма, а в смысле ощущения связи с высшим началом. У него это есть, и он становится медиатором. Он может быть разным. Поэтому с эстетической точки зрения ему можно простить все что угодно.
У зрителя очень тонко улавливающий орган внутри, который реагирует именно на это, ни на что другое. Очень тонко реагирует. Его не обманешь. Иногда смотришь: одному артисту несут цветы на сцену, а другой и профессиональный, и опытный, и утонченный, и прочее — но нет, не несут. Что заставляет зрителей это делать? Или приходить на одного артиста много раз? Как раз то, что человек передает. Он служит — не очень хорошее слово, какое-то собачье, но тем не менее.
— Вам нужно поддерживать вокальную форму? Вы делаете специальные упражнения?
— Я это делаю накануне концерта. Я выступаю время от времени. Иногда приходится петь в спектаклях. Какой-то тренинг существует. Но я уже взрослый, чтобы идти в академический вокал. Конечно, хотелось бы уметь петь, как Гриша Лепс — я отношусь к нему с огромным уважением. Или как Александр Розенбаум. На юбилее у Игоря Крутого я спел его «Вещую судьбу» в своей аранжировке, и ему, что называется, зашло. Я могу имитировать разные вокальные возможности и разные образы. Но я считаю, что обученность важнее всетаки для вокалистов.
Для меня есть примеры артистов, которые сочетают актерские навыки с вокальным изысками, умением и школой. Но этих имен немного. А иногда за обученностью и ловкостью, кроме владения мышцами и дыханием, куполом, маской и вибрато, вообще ничего нет. Ты смотришь на человека: он пыжится, пыжится, но ничего не передается. Мы же слушаем Окуджаву и Высоцкого не потому, что они великие вокалисты, хотя у каждого, безусловно, есть свой тембр. Мне кажется, это другое. Повторюсь: это драматическое исполнение, это спектакль. Это проживание, это умение прочувствовать музыку вместе со словами.
— Мне кажется, что перед певцами, у которых нет опыта актерской игры, тоже стоит такая же задача: пережить вместе со слушателями историю.
— Я тоже всегда говорил, что никакого пения, кроме актерского, быть не может. Любое пение должно быть актерским. Просто одно может быть с вокальными данными, а другое просто актерское. Но это не случается в силу определенных причин. И тут мы уже упираемся в индивидуальность. Это чтото, что отличает актеров друг от друга. Один чувствует так, а другой так. Я же не могу кому-то, кто чего-то не досмотрел, не дочитал или не дослушал, объяснить, что это не так, что это должно быть иначе. Он этого не услышит и не поймет никогда. Но при этом он делает то, что он делает. Тут дело не во вкусе, хотя и в нем тоже, а в умении чувствовать. Один музыкальную фразу услышит и заплачет, а с другим, что бы ни сделали на его глазах, ничего не случится, у него внутри ничего не изменится. Наверное, это порог чувствительности, способности к состраданию, способности к общему пониманию несчастья и страдания этого мира, к умению посочувствовать и, не побоюсь этого слова, к умению сострадать.